Люди Любима

Глава III, Мы вышли из войны. Воспоминания участников войны и тыла

Опубликовано 02.12.2013 12:17
Просмотров: 13848

                                                            

Глава III
                                                                Мы вышли из войны
                                                   Воспоминания участников войны и тыла


                
                                                        Николай Федорович Андрианов
 В войну каждый делал свое дело

Хотя я родился и вырос в крестьянской семье, однако после окончания семилетки поступил в Калязинский индустриальный техникум. Что повлияло на такой выбор? Возможно, повальное и то время увлечение молодежи техникой, стремление к знаниям. Вторая пятилетка. В стране бурно шло техническое перевооружение народного хозяйства, а грамотных специалистов на фабриках и заводах не хватало.
Так или иначе, только в 1939 году мы, несколько выпускников техникума, прибыли по распределению в Рыбинск на завод полиграфических машин. Со спецификой этого предприятия мы вкратце познакомились во время преддипломной практики и теперь, назначенные на определенное рабочее место, наивно считали себя грамотными специалистами, легко разбирающимися в самых сложных технических вопросах. Однако, опытные мастера производственных участков, выросшие из кадров рабочих от станка, под начало которых нас поставили и за плечами которых был огромный практический опыт, чем мы, вчерашние студенты, естественно, не обладали, запросто спускали нас с облаков на грешную землю и добросовестно учили уму-разуму.
Работать, однако, довелось совсем немного, В конце сентября получил из райвоенкомата повестку о призыве на действительную службу в Красную Армию. Призывались, если память не изменяет, одновременно два года - 1919-й и 1920-й. Принимались меры к укреплению обороноспособности страны, увеличивался численный состав вооруженных сил, потому что война, полыхавшая в Западной Европе, вплотную подошла к границам Советского Союза.
Направили в Качинскую авиационную школу, которая готовила летчиков-истребителей. (При ней была и школа младших специалистов по подготовке техников-мотористов). Изучали материальную часть самолетов и одновременно закрепляли полученные знания на практике, готовили крылатые машины для тренировочных полетов курсантов. По окончании школы меня направили для прохождения дальнейшей службы во вновь организованную школу летчиков во Львов. И вновь потекли обычные армейские будни. Однако обычными их можно было назвать лишь относительно. Рядом граница, за нею, как доходили до нас слухи, все время происходило передвижение немецких войск. Все более нахально вели себя их летчики, то и дело, нарушая наше воздушное пространство. Гитлеровское командование явно к чему-то готовилось. Очевидно, учитывая обстановку на границе, нам и приказали перебазироваться в Фастов, город в Киевской области. Здесь и застала нас война.
Помню благодатный вечер 21 июня. Земля отдыхает после дневного зноя, дышит легкой прохладой. На ум невольно приходят слова из «Полтавы» А. С. Пушкина: «Тиха украинская ночь, прозрачно небо, звезды блещут...». Действительно, они сияют так ярко, словно их только что с усердием начистили мелом и суконкой. Так же, как мы полчаса назад драили пуговицы на гимнастерках, готовясь к завтрашнему воскресному увольнению.
Увы, увольнение не состоялось. На рассвете нас подняли по тревоге и объявили, что гитлеровская Германия вероломно напала на Советский Союз. Ожесточенные бои идут на всем протяжении западной границы от Баренцева до Черного морей.
Используя внезапность нападения, превосходство в танках, артиллерии, авиации, вражеские моторизованные колонны рвались к древней столице Украины – Киеву.
Пришлось нам снова передислоцироваться. Обосновались на этот раз в Ростовской области, в центре известного на всю страну совхоза «Гигант» -- Зернограде.
Вскоре здесь из летчиков-инструкторов школы сформировали авиационный истребительный полк, который придали 397-й пехотной дивизии, для обслуживания самолетов выделили группу механиков, в нее попал и я. Началась настоящая боевая работа. Летчики за день совершали по нескольку вылетов. Технари быстро осматривали приземлившиеся самолеты, устраняли обнаруженные повреждения, заправляли баки горючим, пополняли боекомплект, и машины снова уходили в небо. Частенько самолеты возвращались в сплошных пробоинах. Приходилось только удивляться, как уцелел сам летчик и ухитрился дотянуть до аэродрома. В течение короткого времени мы устраняли повреждения и к утру «ишачки» (истребители И-16, находившиеся на вооружении в первые месяцы войны) были готовы к полету.
Было очень трудно, но мы не замечали усталости. Все же механикам и другому обслуживающему персоналу было легче, мы находились на земле в относительной безопасности. А каково нашим ребятам там, в небе, когда приходилось вступать в бой с противником, во много раз превосходящим по численности наших товарищей.
Полк нес потери в летном составе, в боевых самолетах. Бывало, механик с надеждой всматривается в небо, не покажется ли знакомый силуэт. Возвратившиеся летчики говорили ему: «Не жди. Погиб твой лейтенант». И отворачивались. Жутко было смотреть, как плачет, не скрывая слез, взрослый мужчина.
Немцы нащупали наш аэродром. Вражеские бомбардировщики шли волна за волной, бомбовые разрывы слились в сплошной гул. Истребительный полк понес невосполнимые потери в личном составе и боевой технике. Уцелевшим было приказано выехать в новое расположение школы, в Туркмению. Просьбы направить нас в другую авиационную часть — отклонялись.
Глубокий тыл, а хлопот у обслуживающего персонала - хоть отбавляй. Летчиков готовили по сокращенной программе, тренировочные полеты с утра до вечера, едва успеваешь залить в бак бензин. К тому же летом донимает нестерпимая жара, непривычная для человека, выросшего в центральных районах России.
Здесь перед нами во всем величии предстал беспримерный героизм тружеников советского тыла. Страна вследствие вражеской оккупации лишилась на западе важнейших промышленных районов, а Красная Армия получает все более совершенную технику и во все возрастающих количествах. И к нам в школу поступили новые истребители  Яки. Нам, мотористам, не трудно было понять восторги летчиков, особенно тех, которые прибывали в школу осваивать новые истребители, до этого успевшие повоевать на старых самолетах.
«Классная машина; А скорость, а вооружение.  А рулей как слушается, хоть вальс танцевать - так в самый раз. На этих «ястребках» такого шороху фрицам наделаем, до самого Берлина не оглянутся», -- шумели они, собравшись в кружок после возвращения из очередного тренировочного полета.
Возвращаясь мыслями в прошлое, невольно склоняешь голову перед величием подвига советских воинов, рабочих, колхозников.
                                                                                                                        Ленинский призыв, 29 января 1985 г.

                                                                          Виталий Геннадьевич Астафьев
 В ремонтно-танковом батальоне

      Отец вернулся с финской, весь обмороженный, простуженный, часто  и подолгу болел. И не оправился, в 1940 году оставил пятерых детей сиротами. Перед смертью подозвал меня и сказал, с трудом переводя дыхание: - За старшего в доме остаешься, Виталька, за хозяина. За братьев и сестер ты теперь в ответе. – Похоронили отца. А с чего начинать – не знаю. Ведь «хозяину» этому только-только 14 лет стукнуло. Да ничего, видать, не поделаешь, от судьбы своей никуда не скроешься. Приходилось в коренную впрягаться в колхозную работу.
     А в 1941-м война, пострашнее финской началась. Мужчины из колхоза на фронт  ушли, и все дела артельные легли на плечи стариков женщин да таких подростков, как я. В январе 1943 года получил повестку из райвоенкомата. Значит, и мой черед пришел. Мать, провожая, слезами исходила, понимала, что трудно ей придется без старшего сына. Но и то понять надо, что до конца войны далеко еще, вон немец у Сталинграда стоит, хоть и окруженный; у Ленинграда; Украину, Белоруссию. Прибалтику гитлеровские солдаты топчут. И никто, кроме нас, врага не прогонит с родной земли. Направили под город Горький в учебный полк. Восемь месяцев осваивали самоходную артиллерийскую установку САУ-76. Учились основательно, с таким расчетом, чтобы каждый боец мог,  в случае необходимости, любого члена экипажа заменить. Так ,так, скажем, я, заряжающий, мог занять место водителя. Такая взаимозаменяемость крайне необходима в боевой обстановке.  После учебы получили в Горьком «самоходки» новенькие, погрузились в эшелон. Хоть и много в России дорог, но в то время они приводили солдат в один пункт назначения – на фронт. Почему-то наш полк часто перебрасывали с одного участка на другой, так что повоевать пришлось и на Украине, и в Белоруссии, хотя в знаменитой наступательной операции наших войск «Багратион» участвовать не довелось. Обычно мы действовали в боевых порядках пехоты, поддерживали ее в обороне или в наступлении. Маневренные самоходные установки представляли собой незаменимое оружие, особенно против вражеских танков.
      Боев было много, а особенно запомнился один из них – на реке Нарев в Польше. Может быть потому, что в том бою я был тяжело ранен. Нарев – река не глубокая, переправу находить не требуется, но вот берега высокие, обрывистые, по такой крутизне «самоходки» ни за что не забраться. Надо было искать обходной путь. Его вскоре и обнаружили командиры. Это была не широкая лощинка, она разрезала берег и спускалась к реке. Туда и пошли наши самоходные орудия. Выдвинулись на прямую наводку и открыли огонь по огневым точкам противника, наша артиллерия с другого берега поддержала. А тут пехота вперед пошла. Ей-то крутой берег – не такое уж серьезное препятствие.    Плацдарм захватили, расширили его до подхода главных сил, хотя немцы не прерывно контратаковали при поддержке танков, артиллерии и авиации. По нескольку атак в день отбивали, но выстояли. Когда бои на плацдарме близились к завершению, наши войска пошли вперед, меня ранило осколком в правое плечо со стороны спины, с десяток мелких осколков, не крупнее песчинки, впились в лицо. Как глаза уцелели, не пойму до сих пор. Видно, счастье солдатское выручило.
      После госпиталя направили меня в запасной полк. Туда наезжали представители различных родов войск, пополнение отбирали. Раз появился у нас офицер, приметил я, когда он мимо проходил,
в петлицах эмблему – танк. Вот, соображаю, к нему  попасть бы, в танке ведь не хуже воевать, чем на «самоходке». Построили нас, офицер вдоль строя идет, беседует о чем-то с солдатами. И до меня очередь дошла. – Где воевал? – спрашивает. -  На втором Белорусском, в 65-й армии генерала Батова. – Кем? – новый вопрос. – Заряжающим на САУ-76. – А что умеешь делать? – Все умею, - прихвастнул я на всякий случай. – Собирайся, поедешь со мной. – Есть собираться, - бодро ответил я. Но место, когда прибыли, оказалось совсем не то, на что рассчитывал. Фронтовой тыл, и название нашего подразделения длинное: 20-й отдельный ремонтный танковый батальон. Стало быть, не воевать, а танки ремонтировать. Ну, думаю, не долго здесь «прокантуюсь», буду проситься на передовую. А оказалось, служба в батальоне, а вернее, пожалуй, работа, на несколько лет, почти до самой демобилизации. И «кантоваться» не приходилось: работы каждый день сверх головы, спали урывками по два – три часа в сутки. А нам все подтаскивают и подтаскивают подбитые танки.
     По количеству машин, характеру повреждений мы пытались представить напряженность боев и судьбу экипажей. Вот у этого разбита снарядом ходовая, а танк целехонький. Значит, выбрались благополучно ребята. Только почему неподвижную машину немцы до конца не расстреляли? А может, другой танк на выручку поспешил, своей броней раненого товарища прикрыл? Тот вон, например, у которого в бортовой броне дыра сквозная, крышка верхнего люка взрывом сорвана, внутри все покорежено, и везде большие пятна запекшейся крови. Видать, до последнего дрались герои: боекомплект весь израсходовали, иначе взорвались бы снаряды от детонации, и танк годился бы тогда разве что на переплавку.     Постоишь так молча возле разбитой машины, вспомнишь танкистов, что погибли в ней, и думаешь: силен же боевой дух советского солдата и дружбой своей воинской крепок боец. Потому и бьем врага, и до последнего конца уже совсем недалеко осталось.
     В батальоне я близко сошелся с Игнатом Андреевичем Литвяковым. Сварщик высшей квалификации, кадровый рабочий знаменитого Кировского (бывшего Путиловского) завода в Ленинграде, он выполнял  самые ответственные работы: заваривал трещины в броне, пробоины. Делал все быстро, а главное -  качественно, Гордился при этом. Закончит шов, похлопает его широкой  ладонью и скажет: «На этом танке можно до Берлина ехать, надежно сработано». А завод И.А.Литвякова знаменит на всю страну. Первые советские тракторы – «фордзоны» на нем  стали собирать. Помню, мальчишками мы вприпрыжку бегали за таким «фордзоном», а он, блестя поперечными ребрами задних колес и постукивая мотором, неутомимо тащил за собой небольшой плужок. Незадолго до войны Кировский завод на выпуск тяжелых танков КВ перешел. А сейчас из его ворот выходят на колхозные и совхозные поля могучие богатыри – «Кировцы». Игнат Андреевич  стал моим первым учителем в сварочном деле. Бывший моряк, он часто вставлял в свою речь соленые матросские словечки, но получалось у него как-то совсем не обидно, по-свойски, потому что смотрел он при этом добродушно, а в глубине глаз, я замечал, таилась какая-то печаль. Он ничего о себе не рассказывал, а я не решался приставать с расспросами. Может, у человека сын такой, как я, где-то воюет. Или уже убит. А может, вся семья от голода погибла в блокадном Ленинграде. Зачем же бередить незаживающую рану? А что касается работы, то ни себе, ни другим поблажек не давал. Сделаешь что не так, выдаст по первое число. Он не только в сварке, вообще в машинах грамотно разбирался. И так уж получалось, что за советом, за помощью многие ремонтники к нему обращались, а не к командиру. В короткие минуты отдыхаю. Игнат Андреевич говаривал, бывало: - Чем ты проверишь прочность сварочного шва? – Прибором, конечно, - бормочу неуверенно. – Эх ты, прибором! – небрежно машет рукой Игнат Андреевич. – Прибор – штука неодушевленная, одним словом, железо холодное. Слушай, что скажу дальше. Вот заварил ты шов кое-как, то ли поторопили тебя, то ли устал крепко, значения не имеет. Приехали танкисты, забрались в отремонтированный тобою танк и в бой пошли. А шов твой от первого же снаряда раскололся, и ребята погибли. Кто, думаешь, виноват? Только ты. Может, жестокие тебе слова сказал, но справедливые они. Запомни на всю жизнь, Астафьев: прочность всего сделанного тобой своей рабочей совестью проверяй, никогда ее, эту совесть, от себя даже на вершок не отпускай. И я запомнил слова моего наставника. А когда расставались, он сказал на прощание: - Чую, Виталий, вот этой штуковиной ты навсегда приварил себя к металлу, - и показывает держак с остатком электрода.
       Угадал учитель мою дальнейшую судьбу. После демобилизации в 1950 году работал я в леспромхозе и шофером, и механиком, мастерской заведовал не Первомайском лесопункте, а думку о сварочном аппарате все время при себе держал. И, наконец,  вернулся-таки к профессии, которой обучил меня на фронте кадровый ленинградский рабочий, бывший военный моряк Игнат Андреевич Литвяков.
    В 1981 году на пенсию ушел. Однако, дома сидеть не захотел. Обосновался в тесной будочке на нижнем складе в Любиме, возле разделочной эстакады. Позовет слесарь, сварочный аппарат на саночках к месту поломки подтащу, заварю, что надо, и опять свободен. В свою тесную каморку возвращаюсь, вспоминаю и предвоенную,  и военную пору, сравниваю с жизнью сегодняшних поколений. Ничего не скажешь, сейчас молодежь лучше живет. Не только в смысле материального достатка. Учиться захотел – пожалуйста! Если желание и способности есть. Что же, все правильно. За то и  мы воевали, чтобы дети нужды, а тем паче войны не знали. А разве, скажем, не почетно быть просто рабочим, сельским механизатором? Жизнь только тогда приобретает смысл, если ты принимаешь в наследство дело своих отцов и приумножаешь его своим трудом.
                                                                                                                                                                      1984 г.
                                                                        
                                                                              Виктор Петрович Басков
          Станция Любим в годы войны
     С первых дней войны на железнодорожников легла огромная физическая и моральная нагрузка. В хорошем техническом состоянии должны были находиться железнодорожные пути, которые построены еще в начале ХХ века. Одностороннее  движение требовало четкого расписания для поездов, двигавшихся через ст. Любим в получасовом интервале. С запада шли эшелоны с заводским оборудованием и беженцами, на запад – военные. Участок, за который отвечали Любимские железнодорожники, составлял около ста километров – от Данилова до Буя. Остановки поездов для заправки водой, углем и дровами в Любиме были для 90% поездов вынужденными. От станции до реки Уча идет так называемая труба. Это была в годы войны поистине стратегическая водная ниточка, и не случайно дважды немецкие самолеты ее бомбили. Этой маленькой реке с чистейшей водой, снабжающей население  и железную дорогу, когда-нибудь люди поставят памятник.
   Огромные высокие колонки заводили свои «хоботы» в тендер паровоза и буквально в несколько минут наполняли его. Один эшелон отходил, на его место вставал другой. По две колонки с обеих сторон станции работали круглосуточно. Железнодорожники были переведены на военное положение. Каждый вечер небольшой пассажирский поезд, прозванный «колхозником», увозил любимских ребят на войну. На станции к восемнадцати часам собиралось много народа, уезжали с песнями, обещали вернуться, но мало кто возвратился. Красивые и умные, мечтавшие жить и учиться, Коля Пугачев, Валя Седякин, Коля Новожилов, Толя Смирнов, Леонид и Василий Невские, Леша Мельников, Игорь Дощечкин – дети железнодорожников, окончив школу, уехали на фронт и вскоре погибли. Запомнилось, как они трепали нас, вихрастых пацанов и говорили: «Растите, помогайте родителям». И мы помогали взрослым расчищать от снега железнодорожные пути, кололи на щебенку булыжники, подсыпали под шпалы песок, встречали детей, эвакуированных из Ленинграда, которых было больше, чем из других городов. В сентябре они, полуголодные пришли в наши школы и, надо отметить, блестяще учились.   Девочки - ленинградки:  Лида Смирнова, Ида Зыкова, Нина Дроздова, Галя Леонтьева, где вы сейчас, как сложилась ваша судьба?
   Осенью же сорок первого пришли первые похоронки на отцов, братьев. Первой лишилась отца Люся Гордина, а затем печальные известия стали постоянными. В октябре, когда фашистские войска подошли к Москве, наша Ярославская область стала по существу прифронтовой. Главная задача немцев была – перерезать железную дорогу с Востока. В середине октября (16-го) станцию Любим бомбили шесть немецких самолетов, но из десятка сброшенных авиабомб только две упали в непосредственной близости от выходной стрелки. Движение было остановлено на несколько часов. Железнодорожники и их семьи, жители города восстанавливали путь, и поезда вновь пошли.  В эти же дни на станции стали разгружать эшелоны с сибирскими дивизиями. Из вагонов выводили коней, выгружали пушки, военную амуницию. Солдат размещали в домах любимчан, в окрестных селах. В городе появился госпиталь, оборудованный в средней школе на Советской улице. Школьники собирали для раненых книги, устраивали дежурства и концерты. А однажды в школу пришла секретарь райкома комсомола Катя Пулкина и попросила ребят, живущих на станции, дежурить у поездов, идущих на фронт, собирать и опускать в почтовые ящики солдатские письма- треугольники, которые они зачастую выбрасывали из вагонов.
    К Новому году многие военные отбыли в Москву, на фронт. И снова у железнодорожников было много забот: выдержать ритм, найти «окно» для отправки эшелонов. Железнодорожникам  Правительство, ГКО дали бронь, до конца войны их больше не призывали в армию. Так закончился 1941 год. В таком напряжении была станция Любим всю войну. С середины 1944 года можно было наблюдать усиливающееся движение через станцию всех эшелонов на Восток. На запасных путях днем и ночью шла погрузка лесоматериалов для восстановления освобожденных городов. Огромную роль играл лесозавод КИМ, на нем трудились более ста человек. В основном, это были молодые женщины, девчата. На вагонетках они катали доски, крепежный материал для шахт Донбасса. Бревна грузили мужчины и появившиеся на станции военнопленные. С прорывом Ленинградской блокады стали уезжать ленинградцы, повзрослевшие наши друзья. С начала  1945 года эшелоны шли, в основном, на Восток. Солдаты и офицеры были в приподнятом настроении, с орденами  на гимнастерках. И звучали уже не гармошки, как в 41-м, а невиданные до той поры аккордеоны.
    И вот  пришел он – День Победы. С утра 9 мая в останавливающихся эшелонах слышны были песни, музыка и, конечно, салют. Стрельба шла из винтовок, автоматов, пистолетов; люди обнимались, целовались, качали отцов-командиров. Да, это была великая радость Победы. Она дорого досталась нашему народу. И сегодня, когда я иду по улицам станции, думаю о том, как здесь тихо. Знает ли молодежь, какую цену пришлось заплатить маленькому Любиму, двум сотням железнодорожников станции Любим  за нашу Победу? Любимчане  достойно воевали и трудились. Всех ли мы помним, всем ли воздали должное? Шестидесятилетие со дня окончания войны призывает: надо помнить!                                                                                                                     

                                                                                                                                                                     2004г.
      
                                                                             Геннадий Иванович Бахвалов
     Навеки – восемнадцатилетние

Когда слышу по радио песню Булата Окуджавы «мы с тобой, брат, из пехоты…», то ясно, будто это было вчера, вспоминаю себя, друзей  по пулеметному взводу молодыми, восемнадцатилетними. Своего товарища и земляка-ермаковца  Леню Перешивкина, который был у меня вторым номером, Сашу Троицкого (теперь Александра Федоровича Троицкого), других однополчан-пехотинцев. Уже гремела война, а я, семнадцатилетний, только-только окончил педучилище и стал работать учителем в Обнорском. В крутые январские морозы сорок третьего наступил и мой черед идти защищать Родину. На призывной пункт пошли мы с Леней Перешивкиным, одноклассником, за одной партой сидели, другими ровесниками 1925 года рождения. Направили нас в Тамбовское пулеметно-минометное училище, где в течение пяти с половиной месяцев осваивали основы военного искусства. Учение оказалось не из легких. Ведь расчету из двоих человек полагался не только станковый пулемет «Максим», коробки с лентами, но и по винтовке, по 500 штук патронов, гранат. Короче, полная боевая выкладка. Трудно было, но мы старались, потому что понимали: там, на передовой, нашим товарищам непомерно, по сравнению с нами, тяжелее. Все мы с нетерпением рвались на фронт, но нас сперва направили в Куйбышев, на формирование.  Жадно слушали сообщения Совинформбюро, старались не пропустить ни одной вести с фронта. – Когда же, когда отправление? - нетерпеливо спрашивали мы у политрука. – Успеете в самый раз, - отвечали нам. И действительно успели в самое пекло. До конца дней буду гордиться тем, что был участником исторической Орловско-Курской битвы, легендарного сражения на  Огненной дуге. Именно с него и началась моя фронтовая биография. Одиннадцатая гвардейская армия, в которой я воевал, принимала самое активное участие в операции «Багратион». Пехотные части шли на прорыв северо-западнее Болхова и Хотынца. Участвовали в ней и мы с Леонидом  Перешивкиным с нашим «Максимом». Гром боя стоял круглые сутки. Кожух пулемета не успевал остывать. На нашу долю выпало освобождать станцию Хотынец. Немцы сопротивлялись ожесточено, но наши части оттеснили их к реке Вытебеть. А в целом прорыв обороны противника 11-й армией был такой, что, как мы узнали позже, довел до бешенства Гитлера. Оно и понятно: немцев вышибли из Мценска, Болхова, Хотынца. На очереди был Карачев, это уже Брянская область.
Помню, провели разведку боем. Засекли огневые точки противника. Прямо перед носом немец пускает осветительные ракеты. Командир пулеметного взвода лейтенант Лечицкий приказал: - Окапываться. - Окапывались лежа. Установили пулемет. Утром увидели: оборону заняли примерно в сотне метров от вражеских окопов. Этим воспользовались немецкие снайперы. Хорошо, что разрывная пуля угодила в край моего пулеметного щитка, но все равно меня ранило в голову, в руку, в грудь. А тут еще мины начали рваться. Командир взвода приказал: - Геннадий, видишь дом? Там в проулке миномет. Ну-ка сыпни! – Я стал поливать очередями. Но было поздно: нас уже взяли в «вилку». Сбоку, совсем  рядом, взорвалась мина, чувствую: по спине, как бороной прошлись. И наступила тишина. Контузия. Но из боя я не вышел, хотя потом с неделю плохо слышал. Переползли на другое место, на время затаились. А ночью вытащил пулемет и установил его. И тут началась наша артподготовка. После нее и рванула вперед «царица полей». Мы с Перешивкиным устремились со своим «Максимом» следом. Поработать пришлось много. Выпускали по бегущему противнику ленту за лентой. Карачев был взят. Нашей дважды Краснознаменной гвардейской дивизии, которой командовал генерал-майор Шафранов, присвоили наименование - Карачевская. А где-то рядом гремело, пылало до небес величайшее танковое сражение Второй мировой войны у Прохоровки. 1200 танков с обеих сторон сошлись! Это трудно представить  при  наличии самой богатой фантазии. Но это было. Нас отводили на переформирование, когда мы узнали о том, что в честь освобождения Орла и Белгорода Москва салютовала из 120 орудий. Это был первый за время Великой  Отечественной салют в честь побед Красной Армии.
6 сентября мы пошли в наступление на Брянск. Этот день видится таким. Утро. Земля покрыта инеем, как снегом. А кругом то же самое, что оставили за спиной на Орловщине: сгоревшие  дотла деревни, одни печные трубы стоят. Посмотришь, и сердце кровью обливается, и ненависть закипает к захватчикам: тут люди жили, радовались, любили, хлеб растили, детей поднимали на крыло. И вот пришли гитлеровцы и все нарушили. Да разве такое простишь?! Когда дали команду «Вперед», мы двинулись с опушки леса, где стояли, в сторону противотанкового рва. Там была немецкая оборона. Но противник уже ее оставил. Мы устремились левее по болоту. Заяц перебежал. Как он тут, косой, выжил? – Ну, что-то будет, - пошутил кто-то.  И точно. Как говорится, будто «накаркал». На нас обрушился шквал огня. Чую: словно споткнулся о камень. Смотрю: кровь из ноги хлещет, осколок попал. – Леня, - кричу Перешивкину, своему второму номеру, - дуй вперед! Я как-нибудь перевяжусь. Перевязал, перетянул ногу, слышу стоны рядом. Подполз – пулеметчик из нашего взвода, Москвитин, лежит. Бедро у него разворочено. Сильный такой парень был, в рукопашной немцев на штыке, как навильник сена, перебрасывал, а тут стонет. Вытащил я индивидуальный пакет, перевязал, да только кровью бинт тут же пропитался. – Где твой пакет? – кричу. – В вещмешке, - отвечает. Этим пакетом перетянул ногу ему выше раны. – Лежи здесь, - говорю ему, а я поползу, пришлю санитара. Пополз по болоту, а след за мной, как после гусеничного трактора. Слышу, кричат: - Бахвалов! Друга твоего, Перешивкина ранило. Подполз, а он уже перевязанный. – Гена, - просит, - матери сообщи. – Что ты, - говорю, - Леня, мы с тобой еще фрицев пошерстим. А он только слабо махнул рукой. Вот ведь как бывает: учились за одной партой, призывались вместе, за одним пулеметом воевали, ранило вместе. А тут меня еще раз стукнуло: достала фашистская пуля, в грудь навылет. И я впал в забытье. Очнулся уже ночью. – Есть кто-нибудь живой? – спрашивает кто-то шепотом. – Есть, - отвечаю. Солдат незнакомый возле меня появился. – Я санитар. В лесу у меня повозка. Сейчас подгоню. Уложил он нас на повозку, довез до медсанбата. Он был даже не из нашего полка, из соседнего. Фамилию я его запомнил, Орлов, из Башкирии. В санбате мне сделали перевязку, и я опять впал в забытье. Очнувшись, первым делом спросил: - Как Перешивкин? – Умер твой Перешивкин, - ответили.
Началась госпитальная жизнь, сперва в Туле, потом  в Иванове. В Иваново приезжала ко мне мать из родной деревни Пустынь. В строй я возвратился аж в марте сорок четвертого. Помню, пешим маршем прошли за двенадцать дней 540 километров. И опять воевал я с верным «Максимом». Когда последний раз ранило, то лежал в госпитале в городе Скопине Рязанской области, и в январе сорок пятого списали меня из армии по чистой. Явился домой с орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги» и шестью нашивками за ранения, среди которых половина – за тяжелые. А вот брат мой с войны не вернулся…
                                                                                                                                                                       1985г.
 
                                                                         Геннадий Иванович Бахвалов
                                                                                                                                         Помнит солдат войну.
                                                                                                                                         Проклинает солдат войну –
                                                                                                                                         мира хочет солдат.
    
Это мое завещание всем потомкам-землякам, участникам Великой Отечественной войны 1941-45 годов, участникам военных операций под кодовым названием "КУТУЗОВ" - 1943 год", "БАГРАТИОН-1944 год".    Г.И.Бахвалов, инвалид ВОВ с 1945 года,  заслуженный учитель школы РФ.
    
                       1 глава
            Помнит солдат войну.
    
          Никогда я стихов не писал,
    А однажды такое случилось:
    Раз в июле друзей боевых вспоминал,
    Что-то вроде стиха получилось.
    И хоть я не поэт, дара нет у меня,
    Болью сердца слагал эти строки я...
    Кто же знал много лет назад
    Там на Брянской, Орловской земле,
    Что на той самой «Курской дуге»  -
    Разыграется огненный ад.
                           И подумать тогда  не могли,
                           Что наступят суровые дни!..
    
         Но по пыльным дорогам шагают!
    От бессонных ночей изнывают!
    По семнадцать курсантов в шинелях,
    Залегают в оврагах и щелях.
    И идут - пыль да гарь лишь глотают,
    Да все к пеклу войны привыкают.
                                 А войне шел уж третий год.
                                 И шагал наш курсантский взвод,
                                 Чтоб вступить в тот кромешный ад!
                                 Это помнит пусть стар и млад!!!
    
         А однажды, ты помнишь  то сало,
         Что тогда по Ленд-лизу прислали...
         По кусочку на всех разрезали.
                    На коротком, тревожном привале,  
                              Все с опаской на небо взирали,
                         А как "Воздух" - внезапно звучало,
                         По канавам тотчас залегали.
    
          Да, июль 43-го года.
    Ты теперь уж как будто во сне...
    Но, багровое солнце, как с черного пода
    И теперь ты все видишься мне...
                                А над нами стервятники вьются,
                                Воют бомбы, дым, огненный блеск,
                                И шрапнели так дробно рвутся,
                                Грохот танков и лязг, и треск.
    
         И земля вся как будто вздыбилась,
    Но под грохот, свист снарядов мыслилось:
    "Бить врагов! И назад не смотреть!"
                              А земля глухо, тяжко стонала
                              Ходуном пошла, как волна...
                              А живого уж тут и не стало,
    Лишь грохочет, бушует война!
    
         Разве могут забыть это люди Земли?
    И достойно ли это их?
    Чтобы бить, кромсать они так могли -
    Что Земле было стыдно за них!
    
                                          А еще не забыть никогда,
                                     Пусть пройдут еще дни и года.
                                     Как с "Максимом" безусый юнец,
                                     Брал ты станцию -  ХАТЫНЕЦ!
    
         Помнишь бой? С бронепоездом стычка.
    И фашисты навстречу бегут…
    Развернул свой "Максим" по привычке,
    Слышишь ты, как фашисты орут?!
                           Дал тут очередь:  крик уж незвучный,
                           И фашистов косит наш "Максим"!
                           Рядом, Ленька, мой друг неразлучный -
                           Ермаковских колхозников сын!
    
         Бронепоезд нас огненным шквалом обдал
    - И не мешкая, тут же обратно подал -
    Тут встряхнул ты руками, трясешь головой,
    Видишь,  друг твой встряхнулся и тоже живой.
                                   На Карачев с ним вместе ходили!
                                  Там фашисты сполна получили!
                                  Как горел! Помнишь город Карачев?
                                  Так назло они жгли, не иначе!
    
         Ярославских ребят сотни две тогда было,
    Каждый день в наступленье ходили!
    Хоть и молоды были - как быть!!!
    Но врагов научились мы бить!
    Был там Троицкий, Рысов, Папулин.
         Груздев, Горский,  Жуков и Смирнов,
    
    Муравьев был - сражен вражьей пулей,
    И от мины погиб Горюнов.
                                 Полегли и другие ребята.
                                 А живые шли дальше, вперед!
                                 По полям, по хлебам перемятым,
                                 За погибших, за весь наш народ!
    
         Вот в жестоком сраженье под Брянском,
    Был ты пулею в грудь поражен
    Да осколком снаряда германского -
    С перебитой ногою сражен.
                             Рядом шел твой сержант Кулибебо,
                             Он услышал, как ты простонал,
                             А как звезды блеснули на небе,
                             Он к тебе санитара прислал.
    
         Санитар был  - Орлов, парень бравый,
    Он с Урала пришел на войну,
    Подхватил меня, как, знать,  бывало,
    На спине неширокой понес.
                                А в лесу положил на повозку,
                                И заботливо чем-то укрыл,
                                И лелеял меня, как подростка,
                                За лесочком в бурьян положил.
    
         Сам обратно спешит на  "передний" он,
    Чтобы раненых новых спасать,
    А как утренний свет заглянул под уклон,
    Он подъехал ко мне вдруг опять.
                             На повозке лежали все наши ребята,
                             Друг мой Леня, был в грудь прострелен,
                             Да рука перебита, в бинтах, будто вата,
                             Я услышал его слабый стон.
    
         Друг мой, Леня, навек ты мне в сердце запал,
         О, проклятье войне! Тем, кто горе послал!
    Вот и ты умираешь в санбате от ран.
                         А когда залечили мне тяжкие раны,
                        То обратно вернулся на фронт к Баграмяну,
                         Бил фашистов под Витебском, Полоцком,   
                                                                                           Двинском,
                          А «соседи» геройски сражались под
                                                                                           Минском.
             
          Голубые озера Латгании,
    Мы вперед обходили все далее.
    Огрызается враг обезумевший,
    Точно раненый зверь, но не умерший.
                   Я в разведку хожу, каждый день новый бой.
                   Вот контужен лежу, с перебитой рукой.
                   Да прострелена грудь, перебита нога, -
                   Там на Курской дуге, где мы били врага.
    
         Весь изранен солдат, но не сник головой,
    Подлечили врачи, возвратился домой.
    Как вернулся домой, то узнал наугад,
    Что с войны не вернется родной его брат.
                       Друг под Брянском погиб, ну а ты все
                                                                                         живой!
                       И еще воевал и вернулся домой.
                       Сколько муки изведал калека-солдат!
                       Но не сломлен он духом - окопный твой
                                                                                           брат!
    
         И вот трое взросло у него сыновей.
    Ты отец за троих, за погибших друзей,
    Еще дочь подросла, и хотелось бы знать:
    Чтоб их детям войны не пришлось увидать!
    Да прошло много лет, будто летние сны,
    Побелели виски, уж не прежня пора.
    Уже папами стали и наши сыны.
                              А для нас те суровые дни, как вчера.
                              Для кого и "война - не война" - говорят.
                             Для других понаслышке, по книжке.
    
         А у старых солдат  пуще раны болят,
    От войны им осталась отрыжка.
    Иногда говорят: стары раны поди ж не болят.
    Ох, а как старые раны болят
    Может знать только старый солдат.

                        2 глава
    Проклинает солдат войну.
    
    ВОЙНА: проклятье да разруха...
    Война - безумие, позор
    Людской! Да горя - море, голодуха -
    Маньяков  гнусных приговор!
    И кто начал войну, кто нарушил мир,
    Проклят род его и кампания!
    А все те, кому Гитлер был кумир,
    Не найдут у людей оправдания!
    И сейчас Земле - очень нужен мир!
    Люди честные - встанем все стеной!
    И дадим общий мощный отпор
         Реваншистам, всем поджигателям!
    
                           3 глава.
        Мира хочет старый солдат.

    Так береги же мир, дружище!
    Как жизнь, как счастье - всей земли!
    
         С рожденья помним это свято,
         Что люди миром и сильны!
    Так береги же мир, дружище!
    Как жизнь, как счастье - всей земли!

         Но если кто на Землю нашу,
    Вновь посягнуть захочет сгоряча,
    И кто заварит такую кашу,
    Погибнет сам от нашего меча!
    
         И помнить мы вовеки будем!
    Всех, кто за мир на смерть пошел,
    И всех поздравить не забудем:
    Кто с миром в дом родной пришел!
    Кто людям всем принес ПОБЕДУ!
    Над силой темной, силой злой,
    Поздравим всех, кто шел по следу
    Дорогой нашей фронтовой.
    
          Чтоб не забыли люди ныне,
    Как тот солдат, что прям и прост,
    Прошел все муки неземные,
         Чтоб снова встать на мирный пост.
    Из года в год все сеет, пашет.
    Дом МИРА строит день за днем.
    Чтоб люди всей планеты нашей,
    Счастливо, мирно жили в нем!
    По-че-ло-ве-чес-ки!...
                                                                                                                   Ленинский призыв", 20 июля 1989 года.

                                                                              Федор Беляев
           Отдельный противотанковый

Давно отгремели залпы Великой Отечественной войны, но те, кто сражался с врагом и побеждал, кто отдал свои жизни за свободу и независимость нашей Родины, навсегда останется в памяти людской. В настоящих воспоминаниях я расскажу о боевых делах солдат и офицеров отдельного истребительного противотанкового дивизиона, где я служил, с кем прошел нелегкий боевой путь.
Сформировался дивизион в конце 1942 года. Стояли мы тогда в районе Нарофоминска. Но короток солдатский отдых, жестки сроки формирования - уже в начале ноября командир дивизиона получил приказ ускоренным маршем следовать в район Великих Лук, где в этот период шли ожесточенные бои за город. 20 ноября батареи в составе стрелковых полков заняли боевые позиции под деревней Гречуха.
С ноября 1942 года по январь 1943 года шла битва за Великие Луки. За этот период воины дивизиона уничтожили 3 дзота, 21 пулеметную точку, два зенитных орудия, вездеход, самолет противника, убили и взяли в плен свыше ста солдат и офицеров врага, захватили 6 танков, три пушки, два миномета, много боеприпасов и снаряжения. Особенно отличились в боях заместитель командира 1 батареи старший лейтенант Пинчук, командир орудия Купцов, командир роты ПТР младший лейтенант Романов.
Роте ПТР была поручена задача: поддержать огнем своих ружей колонны, штурмующие крепость в центре города. Прибыв на исходный рубеж и тщательно изучив местность, рота Романова обрушила мощь своего огня на  скрытые танки, подбив и уничтожив 3 машины. Растерявшись от неожиданности, фашисты не оказали никакого сопротивления, когда младший лейтенант поднял роту в атаку и достиг переднего вала крепости. Стреляя из автоматов на ходу, бойцы разоружили 60 гитлеровцев и захватили 6 вполне исправных танков. Своими смелыми действиями «пэтээрщики» увлекли за собой части стрелкового полка и захватили городскую цитадель.
Но враг был еще силен. Выбитые из Великих Лук фашисты закрепились на линии Кулини - Денисьево -- Селитово -- Алексейкино, Начались тяжелые, изнурительные позиционные бои. Противотанковый дивизион стойко стоял на страже нашей пехоты, оберегая ее от нападения фашистских танков. 1 октября дивизион сменил свои огневые позиции,  передислоцировавшись на другой участок фронта.
Особенно памятны бои под деревней Жидки. Наши войска готовились к широкому наступлению. Перед дивизионом была по-ставлена задача - участвуя в общей артиллерийской подготовке, выявлять и подавлять огневые точки врага. В ночь на 7 октября истребителям танков был дан приказ --  овладеть высотой 173,9.
 Под покровом ночи, используя канаты, бойцы втащили свои «сорокопятки» на возвышенность, откуда открывался простор для обстрела сопки. В назначенный час разом  «заговорили» десятки орудийных стволов, начался штурм высоты. Враг жестоко огрызался. В бой вступили шестиствольные минометы и пушки фашистов, сосредоточенные в глубине их обороны. Но точно и слаженно действовали наши артиллеристы. Расчеты орудий командиров Кожина и Гурова подавили огонь трех вражеских пулеметов и 75-миллиметрового орудия. К полудню фашисты перешли в контратаку. Тут-то и сказали свое слово бойцы-истребители. Прямой наводкой они расстреливали танки, пехоту врага. Контратака фашистов не удалась, Вскоре они оставили сильно укрепленный город Невель, а 12 ноября дивизион уже стоял на подступах к Полоцку.

                                                                    Елизавета Михайловна Блинова
          Вспоминая минувшие дни...

Я родилась в городе Любиме 31 октября 1921 года. Мой отец по профессии бухгалтер, мать была домохозяйкой. Детей было четверо: кроме меня, еще две сестры и брат. Квартиры своей не было, жили только на заработок отца, поэтому материально семье приходилось очень нелегко. Родители решили переехать в город Свердловск в надежде поправить свое материальное положение, потом в поисках лучшего заработка и жилья наша семья переехала в город Соликамск, где отец стал главным бухгалтером конезавода. Получили хорошую квартиру, обзавелись хозяйством, держали корову. Жизнь наладилась. Но тут к нам пришло большое горе - отец поехал в командировку и в дороге трагически погиб. Мать осталась с четырьмя малыми детьми, не имея никакого образования и профессии. Она решила вернуться на родину, в Любим. Так, в 1933 году мы опять оказались в Любиме и до сих пор здесь живем. Все успехи наши, радости и горести здесь, на этой земле. А горестей выпало нам в достатке - жили на частной квартире, ведь источник наших доходов был - пенсия за погибшего отца. Тем не менее, мы, дети, росли, мужали, учились, помогали матери по дому.
Окончив в 1937 году школу-семилетку, я поступила на работу в Госбанк сначала в качестве ученицы. Постигнув премудрости банковской работы, стала кредитным инспектором. Сюда же пришла работать после школы моя сестра Нина. Семье стало легче. И только-только встали мы на ноги, как новый удар обрушился на всю страну - началась Великая Отечественная война.
Нужно было идти защищать Родину. Меня вместе с другими девушками-добровольцами из Любима направили в город Рыбинск на курсы телефонисток. Это было в апреле 1942 года. После их окончания, в составе 77-го отдельного батальона ВНОС (воздушное наблюдение, оповещение сигналами) я попала на Белорусский фронт. Был уже конец 1943 года, наши войска наступали, гнали фашистов к границе Советского Союза. Наблюдательные пункты связисток находились в 15-20 километрах от передовой. В составе нашего наблюдательного пункта были мои землячки - Шура Смирнова, Ольга Ковалева, Нина Желвакова. Задача телефонисток на фронте состояла в том, чтобы с наблюдательной вышки следить за вражескими самолетами, сообщать в роту об их появлении и направлении движения. А из роты сведения передавались в батальон, и зенитчики принимали меры к уничтожению каждого самолета. Мы до того напрактиковались, что по шуму мотора или по силуэту могли определить марку самолета. У телефонисток было боевое оружие - винтовка и противогаз - для защиты от применявшегося немцами химического оружия - ядовитых газов. В батальоне служило много девушек из Любима - Анастасия Голосова, работавшая после войны бухгалтером комбината бытового обслуживания, теперь пенсионерка; Клавдия Федоровна Офицерова, бывший почтовый работник; Зинаида Артемичева - учительница, Прасковья Фадеева - железнодорожница и многие другие. С теми, кто остался жить в Любиме, конечно, встречаемся, вспоминаем свою молодость, опаленную войной. Так ярко все запечатлелось в памяти, наверно, потому, что очень молоды мы были, а мироощущение в том возрасте необычайно обостренное. Помнится каждый момент душевных взлетов и подавленности, радости и отчаяния. Был и такой момент в бесчисленном множестве военных эпизодов. Наш эшелон направлялся к Чехословацкой границе, на приграничной станции долго стояли в тупике. Вдруг налетели немецкие самолеты, началась бомбежка. Была команда - всем выходить из вагонов, прятаться в укрытиях, а я решила остаться в вагоне. Мне посчастливилось - не пострадала. А вообще, в эшелоне было много раненых.
Вот так и двигался наш батальон связисток вслед за продвижением всего фронта. Из Белоруссии попали в Чехословакию, воевали на территории Германии, а закончить войну довелось в польском городе Бельско. Домой возвратилась, имея воинское звание - ефрейтор. Моей военной наградой стала медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 года».

    
                                                                         Иван Матвеевич Виноградов
                     Счет памяти.

 Предвоенная биография у меня короткая: учеба в школе, три года успел поработать лаборантом на Бармановском и Закобякин-ском сырзаводах. В 1938-м призван в армию…
  Июнь 1941 года, воскресный день. Чистим и гладим выходные брюки и гимнастерки, подшиваем свежие  подворотнички, до зеркального блеска надраиваем сапоги. Словом, готовимся в увольнение. Да что-то задерживается сегодня старшина, не несет желанные листочки увольнительных. В томительном ожидании проходит час, другой. Понять ничего не можем. И вдруг – боевая тревога! Молча переглядываемся, и бегом -  в казарму, праздничные гимнастерки и брюки  - долой, натягиваем рабочее обмундирование. Раздается команда: получить боевые патроны и гранаты, сухой паек на три дня и с оружием выходить строиться! Без лишней суеты разбираем винтовки, выбегаем на плац. Построились, ждем…
Под звуки торжественного марша выносят Красное знамя. Все становится ясным, когда перед строем вышел начальник училища и объявил: «Сегодня в четыре часа по московскому времени войска фашистской Германии атаковали нашу Западную границу на всем ее протяжении, вражеские самолеты бомбят советские города и села…» Война!!! Уже многие часы там, далеко на Западе, идут бои, а мы узнали об этом только сейчас. Да и понятно: день на Дальнем Востоке начинается намного раньше. Все мы тогда наивно полагали, что война продлится недолго, как, скажем, бои на реке Халхин-Гол против японцев или на Карельском перешейке. Действительность оказалась намного суровее.
С фронта доходили тревожные вести. Наши войска оставили Минск, Прибалтийские  республики, вражеские танки рвутся к Ленинграду и Смоленску, явно  нацеливаются на Москву. От командиров, политработников, рядовых бойцов сыпались рапорты с просьбой отправить на Запад, в Действующую Армию. Нам разъяснили, когда потребуется – Родина позовет, а пока наш долг быть здесь, где тоже может сложиться опасная военная ситуация. Умом-то мы понимали все это, но сердцем рвались туда, где решалась судьба Родины. И все же мы дождались своего часа. Поступил приказ срочно грузиться в эшелоны, в  пути тщательно соблюдать маскировку, во время остановок с посторонними в разговоры не вступать. Погрузились, тронулись. А куда едем - неизвестно. Командиры отговариваются: на месте, дескать, узнаете. Берегли военную тайну, потому что неизвестно, как обернется, если враг узнает, что мы с места тронулись, все же сила немалая в эшелонах разместилась. Составы шли почти без остановок. Только на какой-нибудь глухой станции паровоз сменят да людей покормят. А нам все равно казалось. Что уж очень медленно поезда тянутся. Когда миновали Байкал, поняли, наконец, куда нас направляют, но от этого большее нетерпение овладело. Скорее. Скорее!!!
Наконец, прибыли на место, как позднее оказалось, в район Старой Руссы. Разгружались ночью. Издалека доносился глухой гул артиллерийской канонады. Вот он – фронт, куда мы так рвались. Однако, зимой 1942 года особо ожесточенных боев на нашем участке не было. Зато разведчикам работы хватало, каждый день группами уходили в немецкий тыл, добывали важные сведения о противнике, удавалось частенько захватить «языка». Поэтому и я, наверное, попросился в разведку, все же при боевом деле. В одном из таких поисков я и получил первое ранение. Разрывной пулей пробило легкое и сломало два ребра. Сам ли я с помощью товарищей выбрался к своим, то ли волоком меня тащили -  не помню. Очнулся в медсанбате. Рана оказалась тяжелой, пришлось около восьми месяцев пролежать в госпитале в сибирском городе Тюмень. Хоть и зажили раны, однако, приговор врачей оказался для меня неожиданным: к дальнейшему прохождению службы в Действующей Армии не годен, можно использовать в тыловых частях. Долго пришлось ходить по начальству, доказывать, что я вполне здоров, что мое место на фронте, а не в тылу. Наконец, один офицер посоветовал: «Ты, младший лейтенант, не кипятись пока. Войны на твой век хватит, двигай пока на курсы усовершенствования офицерского состава. Окрепнешь после ранения, а там, глядишь, и медицина посговорчивее станет, выдаст  «добро на фронт». Так и сделал.
После курсов на фронт попал  в самый разгар подготовки Белорусской  наступательной операции Советской Армии, которая вошла в историю под названием «Багратион». Командовал батареей 102-миллиметровых минометов. Рассказывать подробности боя не стану, кто интересуется историей Великой Отечественной войны, читает мемуары наших  военачальников, в них все сказано. Скажу только. Что со своей батареей участвовал в уничтожении вражеской группировки, окруженной в районе Минска. Надо сказать, что гитлеровцы сопротивлялись отчаянно, пытались прорваться, видимо, надеясь на чудо. Только, какое чудо могло произойти, если фронт ушел на Запад уже на 180-200 километров.
Немецкие генералы и офицеры, не потерявшие благоразумия, предпочитали вместе с подчиненными им войсками сдаться в плен, чтобы не увеличивать число напрасных жертв. Позднее нам стало известно, что более 50 тысяч пленных были из разгромленной в Белоруссии вражеской группы армий «Центр», той самой группы армий, войска которой осенью 1941 года рвались к Москве и хотели пройти маршем по Красной площади. Они получили такую возможность. С той только разницей, что шли они по улицам  Москвы под конвоем советских автоматчиков, а сзади поливальные машины водой смывали с асфальта их следы. Что ж, это наглядный урок для охотников до чужих территорий и претендентов на мировое господство. За участие в операции  «Багратион» я получил свою первую боевую награду – орден Красной Звезды. Затем были бои за Гродно, штурм Кенигсберга. Были и другие боевые награды: ордена Отечественной войны первой и второй степени, медали.
В Любим возвратился в 1946 году. Встретил Валю Мухину из Рождественской слободки, поженились. Кстати, ей тоже пришлось воевать три с лишним года. У нас сын и дочь. Растут внуки. Забыть все, что пережито нашим поколением, неисчислимые жертвы и страдания, понесенные советским народом в минувшей войне, забыть товарищей, оставшихся лежать в чужой земле, для нас равносильно измене тому, что свято для каждого из нас. У нас свой счет к памяти, мы хотим, чтобы наше прошлое всегда шло рядом с нынешними и последующими поколениями. Ибо без прошлого нет настоящего и будущего.
                                                                                                                                                                    1984 г.
                       
                                                                       Михаил Васильевич Гурьев.
        Ты помнишь, товарищ...

Михаил Васильевич Гурьев, в прошлом сельский учитель, член Союза журналистов СССР, прошел всю войну корреспондентом фронтовой газеты. Сейчас живет в Минске, но по-прежнему крепки его связи с родным краем. В учительском дневнике, который он ведет с военных лет, ветеран вспоминает ратные подвиги земляков, адресуя свои строки молодому поколению.

В Любиме на высоком берегу Обноры есть старая березовая аллея. Мне она часто вспоминалась на фронте. С ней связана память о предвоенных днях июня сорок первого года. Под ее березами сфотографировались тогда три выпускных класса Любимской средней школы, в которой я преподавал литературу и русский язык. И вскоре же многие выпускники, даже девушки, ушли на фронт. Ушли и учителя. В своих экзаменационных сочинениях по литературе мои десятиклассники писали о Чапаеве и Павке Корчагине, цитировали стихи Маяковского, проникнутые гордостью за свое Отечество. И там, на фронте, они, по примеру своих любимых героев проявили себя настоящими советскими патриотами, мужественно сражались с врагом. Пали смертью храбрых комсомольцы Анатолий Проворов, Виктор Мартынов, Павел Соколов. Не вернулись с войны учителя В.П. Якубов, И.Ф. Степанов. От Сталинграда до Венгрии прошел с боями бывший завуч школы, радист, старший сержант, парторг роты А.И. Миронов. Его очень любили солдаты, советовались с ним, как с отцом. С Александром Ивановичем в школе и после войны мы дружили.
Общественный директор Любимского краеведческого музея К.Ф. Арсеньев познакомил меня с материалами о бывших фронтовиках. В частности, с воспоминаниями выпускницы нашей школы Юлии Григорьевой. Она окончила школу в 1940 году, поступила в пединститут. Но началась война, и девушка пошла на фронт. Служила в войсках ПВО, дошла до Чехословакии. Читая ее воспоминания, я в душе упрекал себя: учитель литературы, а не знал, что, оказывается, Юлия писала стихи. И вот через многие годы после войны она вспоминает землянки под снегом, под белым покровом задумчивый лес, и она, солдат ПВО, в мороз и вьюгу стоит на посту в ледяном котловане. После войны Юлия Ивановна окончила институт, работала в школе.
...На набережной возвышается новая восьмилетка. С ее директором, тоже воспитанником нашей средней школы И.А. Виноградовым идем молодой липовой аллей к мосту. Мой собеседник - высокий седеющий человек, также прошедший войну, делится волнующими его, как педагога, проблемами.
В Любиме дорожат памятью тех, кто пал в боях. Ребята собирают материалы о Н.А. Антонове, Г.А. Пшеницине, С.М. Тихомирове, С.П. Субботине и других Героях Советского Союза, земляках. Тихомиров, например, воевал в легендарном корпусе генерала Доватова, не раз участвовал в рейдах наших кавалеристов по тылам врага. Коммунист Субботин совершил 85 боевых вылетов, уничтожил одиннадцать вражеских самолетов.
В Витебске организатором комсомольского подполья была А.Н. Шкуринова, имя которой носит пионерская дружина 8-летней Любимской школы. Выпускницы средней школы Нина Поршнева, Тоня Голубева, Нюра Михайловская, Леля Зайцева прошли Литву, Белоруссию, Польшу и встретили Победу в Германии. В боях под Витебском в конце сорок третьего года был тяжело ранен и умер в полевом госпитале танкист Николай Пугачев, комсомольский вожак нашей школы.
Уже в послевоенные годы, как- то будучи в командировке в белорусском городе Волковыске, я увидел памятник земляку-Ярославцу, Герою Советского Союза генералу В.Г. Жолудеву. Стрелковый корпус, которым командовал Виктор Григорьевич, участвовал в освобождении города.
В Волковыске названия многих улиц напоминают о минувших боях, о замечательных советских патриотах, мужественно сражавшихся с врагом. Улица имени Жолудева, ведущая от вокзала к средней школе № 1, - одна из таких. Его имя носит также пионерская дружина школы. Ребята собрали много материалов о генерале и его воинах. Читаешь их - и все полнее вырисовывается образ коммуниста - полководца. Родился в Угличе. Весной 1921 года шестнадцатилетним юношей добровольцем пошел в Красную Армию и посвятил военной службе всю свою жизнь, пройдя все ее ступени от курсанта, командира отделения до генерала.
В волковысской школе жизни и подвигу В.Г. Жолудева посвящаются уроки мужества, в день героя бывают пионерские торжественные линейки, у памятника герою пионеры и комсомольцы несут почетный караул. В ходе этих мероприятий полнее, глубже раскрывается для ребят его образ. "Летопись пионерской дружины имени Жолудева" - так назван альбом поисковых материалов о жизни и делах пионеров. Школьники Волковыска установили связи с юными угличанами. Поиск сближает ребят - эстафета поколений продолжается.
Зимой и весной 1945 года наша 171-я стрелковая дивизия в составе 3-й ударной армии 1-го Белорусского фронта участвовала в Померанской и Берлинской операциях. В ходе наступления на Берлин в апреле победоносной весны она действовала на главном направлении, в числе первых вступила в Берлин и совместно со 150-й дивизией генерала В.М. Шатилова участвовала в штурме рейхстага. Как бывший корреспондент солдатской газеты "Защитник Родины" о тех днях я рассказал в своих книгах "До стен рейхстага" и "Шли с фронта письма".
В составе того же 1-го Белорусского фронта действовала в те месяцы 234-я Ярославская коммунистическая дивизия. В ходе наступления и передислокации частей тогда на фронтовых журналистских дорогах мне случалось встречаться с ярославским поэтом и журналистом, капитаном А.М. Кузьминым, работавшим в дивизионной газете "За Отчизну". Мы немного были знакомы с ним до фронта по "Ярославскому альманаху", в котором я также как-то выступал. И вот фронтовые встречи в Померании, на подступах к Берлину...
Как-то под Берлином Анатолий Михайлович забежал в редакцию и сообщил, что со мной хотел бы встретиться майор Ведерников из артполка. Ведерникова я хорошо знал в прошлом, как председателя Любимского горсовета. Встреча с ним в конце войны под Берлином, а также с другими земляками, которых в дивизии сражалось немало, была радостной, волнующей. В год тридцатилетия Победы я хотел разыскать Анатолия Михайловича, но встретил только на книжных прилавках его новую книгу "Возвращение в юность", вышедшую посмертно.  В Ярославле, в музее боевой славы 234-й коммунистической дивизии, хранятся первая книга поэта "Слово о мужестве", вышедшая в огненном сорок втором году, его удостоверение солдатского корреспондента, боевые награды, фронтовые фотографии. Во время наших военных встреч Анатолий Михайлович часто вспоминал родные места на Волге - он родом из Некрасовского района. В одном из его стихотворений есть такие строки:
    Выйду в рощу по заполью,
    В мир черемух и берез.
    Все здесь милое до боли,
    Все здесь русское до слез.
Эти строки мне вспоминаются сейчас, в мирное время. Слушал я говорливую, светлоструйную Обнору, в которой на тихих местах, как в зеркале, отражаются березы, синее небо; и казалась она мне близким, чутким собеседником, чем-то напоминающим внучку великой матушки Волги.
                                                             1983г.                                                                                                                     

                                                                                Михаил Гурьев
               Вечер накануне войны

В один из последних майских дней шли мы по Любиму с учителем-пенсионером А.И.Мироновым. Он проработал здесь почти всю сознательную жизнь и с увлечением рассказывал мне, приезжему человеку, о новшествах в городе. Вдруг наше внимание привлекла девичья песня:
                           Опять от меня сбежала
                           последняя электричка...
Ее пели выпускницы школы-интерната. В голубых форменных платьях и белых передничках они проходили по широкой зеленой улице Ленина от нового кинотеатра «Юбилейный» к Набережной Обноры.
- Сегодня в школе последний звонок, - пояснил Александр Иванович. - Занятия закончились, начинаются экзамены.
Песня об электричке здесь, в северном районном городке, сначала для меня прозвучала как-то странно. Но оказалось, что дело не только в популярности ее мелодии. Электричка уже входит в жизнь этих отдаленных от Ярославля мест, она давно курсирует до Данилова, скоро будет электрифицирована и дорога, проходящая через мои родные места. Это ли не свидетельство нового!
Группа школьниц-выпускниц, их песня напомнили мне далекую весну 1941 года. Вот так же, как и на этот раз, выпускники в пору экзаменов любили пройтись с песней по городу, в одетый весенней зеленью парк, который жители по-прежнему зовут просто «валом». По преданиям, здесь были в старину укрепления. Но выпускники 1941 года пели другую песню. Это была «Катюша». Помните?
                     Расцветали яблони и груши,
                     Поплыли туманы над рекой...
Она как нельзя лучше соответствовала приподнятому настроению молодежи, весеннему парку с цветущими черемухами и протекающей в крутых берегах рекой.
Помнится, 21 июня в белом каменном здании (теперь спальный корпус школы-интерната), состоялся выпускной вечер. Десятилетку тогда заканчивали три класса, около семидесяти юношей и девушек. Перед каждым раскрывались замечательные перспективы. И сколько было тогда сказано хороших напутственных слов!
Но сложилось все иначе. На другой день началась война, и многие юноши-выпускники пошли на фронт.
Это было поколение, воспитанное на славных революционных традициях, на героике гражданской войны. Чапаев, Павел Корчагин, Чкалов - вот о ком, прежде всего, думали они, когда самим пришлось взять в руки оружие. Нет сомнения, вспомнили они о своих земляках, павших в годы гражданской войны, имена которых высечены на памятнике в городском парке. И комсомольцы сороковых годов, выпускники школы первого года войны, с честью выполнили свой долг перед Родиной.
... Мы с Александром Ивановичем заходим в школу. В учительской вместе с директором Вадимом Николаевичем Поливиным, учителями Анастасией Николаевной Соболевой, Агриппиной Тихоновной Воробьевой, Хиной Николаевной Поливиной вспоминаем выпускников сорок первого, их дальнейшую судьбу. Нам помогают сохранившиеся учебные ведомости того года, групповые фотографии.
Я в то время был руководителем 10-го «в» и, конечно, лучше всего помню ребят этого класса. Вот комсорг Толя Проворов. Высокий, коренастый, со светлыми вьющимися волосами. Рядом с ним светловолосый, с открытым воротом белой рубашки Саша Петров. Сидят, обнявшись, два неразлучных приятеля Рафаил Сергичев и Миша Гроздилов. Оба в белых рубашках и с одинаково зачесанными набок волосами...
Рассматриваем фотоснимки других выпускных групп. Толя Проворов, Рафаил Сергичев, Юта Базанов, Витя Безногое, Толя Субботин, Саша Соколов, Коля Пугачев с войны не вернулись. Да и не только они. Пали смертью храбрых учитель географии Владимир Моисеевич Якубов, физрук Иван Федорович Степанов. Добровольно ушла с проходящими войсками, как переводчица, учительница немецкого языка Анна Васильевна Кочерина и тоже погибла. Своей отвагой не уступали парням и девушки. Наше мирное небо защищали зенитчицы - выпускницы школы Тоня Голубева, Вера Уткина, Оля Смирнова и другие. Теперь они снова в родном городе.
Свой вклад внесли в дело защиты Родины и те, кто тогда учился в восьмых и девятых классах. Сначала школьники были направлены в один из местных колхозов на реке Соть для участия в уборке урожая, потом на строительство оборонительных сооружений. Когда осенью 1941 года гитлеровцы всеми силами рвались к Москве, наши комсомольцы вместе с трудящимися района строили противотанковые рвы, блиндажи и другие укрепления, которые должны были преградить путь врагу. Участвовал в этих работах В.Н. Поливин, нынешний директор школы, и Хина Николаевна Поливина. В декабрьские морозы и февральские вьюги ребята отогревали кострами мерзлую землю, долбили ее ломами. Это были первые серьезные испытания для них. В сорок втором году многие из этих юношей тоже ушли на фронт.
Участие в Великой Отечественной войне - одна из самых славных страниц в летописи комсомола нашего Любимского района. Вспоминая обо всем этом, невольно думаешь: «А сколько знают о подвиге выпускников 1941 года ребята, учащиеся теперь в этой школе?» Ведь, к сожалению, часто бывает: человек рядом с ними, он перенес тяжелые ранения, отмечен правительственными наградами, но по своей скромности не расскажет о себе, а мы не расспросим.
Хорошо было бы, если бы школа, ее красные следопыты занялись благородным интереснейшим делом - сбором материалов о выпускниках 1941 года и вообще о бывших воспитанниках школы, участниках войны, павших и живых. Как это многое даст для воспитания молодого поколения! Хочется надеяться, что это предложение встретит поддержку и у самих участников боев, многих из которых мне привелось знать еще за школьной партой. Пусть же каждый из них поделится своими фронтовыми воспоминаниями, расскажет о себе и павших товарищах. Пусть родные и близкие сообщат, что знают о подвигах не вернувшихся с фронта солдат. Никто из них не должен быть забыт.
На центральной улице Любима возвышается памятник землякам, павшим на фронтах Великой Отечественной войны. Там нет имен. Да и трудно всех перечислить. Но знать эти имена надо. Нужно, чтобы до молодого поколения дошло содержание подвигов старших братьев, отцов, письма и другие документы фронтовиков.
                                    ***
М. Гурьев, подполковник запаса, бывший преподаватель литературы Любимской средней школы. Ленинский призыв, 6 июля                       
                                                                                                                                                                   1968г.

                                                                      Арий Федорович Железняков.
                 От Москвы до Бреста

9 мая 1985 года, столица нашей Родины - город-герой Москва... Здесь в парке имени Баумана по инициативе Совета ветеранов 2-й гвардейской Краснознаменной танковой армии, возглавляет который генерал в отставке А.А.Колтович, собрались бывшие воины прославленного в годы Великой Отечественной войны соединения. Волнующей была эта встреча через 40 лет после Победы. Приехали люди изо всех уголков Советского Союза: из Владивостока и Киева, Орла и Свердловска, Минска и Ворошиловграда, Бреста и Сочи, Ярославля, Иванова, Перми, Омска и многих, многих других городов и сел. Узнаем друг друга только после серии взаимных наводящих вопросов. Да и мудрено узнать в убеленных сединами, погрузневших ветеранах тогдашних стриженых солдат. У всех на груди боевые ордена и медали – свидетельства былой воинской доблести, у многих к боевым наградам прибавились трудовые. Да, друзья-однополчане остаются такими же до конца преданными делу и в мирные дни. Узнаю, хотя и с трудом, полковника Красника и подполковника Дригу из нашего 9-го корпуса, лейтенанта Ефременко. А это кто? Глазам не верю, старшина Цибулько, которого мы тогда считали погибшим. А оказывается, вот он – жив и здоров. 30 лет проработал директором одной из школ Бреста, сейчас на пенсии. Объятия, поцелуи и, что нам таить, слезы, слезы радости от встречи с боевыми друзьями.
Следующий день -10 мая, 21 час 40 минут... От перрона одного из столичных вокзалов трогается, набирая скорость, туристический поезд «Москвич». Пассажиры – ветераны 2-й Гвардейской. Нам предстоит далекий путь – проехать по городам, за которые сражались с гитлеровцами не щадя жизни танкисты прославленной армии. Курск, Харьков, Киев, Корсунь-Шевченковский, Бельцы, Кишинев, Одесса, Львов, Брест. За окном вагона разворачивается мирный пейзаж. По полям хлопотливо ползают тракторы – весенний сев в разгаре, взметнулись к небу корпуса городских многоэтажек. А когда-то здесь гремели жаркие бои, но теперь следов войны не видно, заровнялись окопы и блиндажи, воронки от бомб и снарядов. Советские люди заняты мирным строительством. О былом напоминаю скромные стелы над братскими могилами воинов, «тридцатьчетверки» и установки реактивных минометов – «катюш», вознесенные на пьедесталы. Это память о прошлом, обращенная в сегодняшний день, к грядущим поколениям. Мы не вправе забывать о жертвах, понесенных советским народом в годы минувшей войны. Первая остановка на станции Поныри. Кому из ветеранов Великой Отечественной, а тем более из непосредственных участников развернувшихся здесь ожесточенных сражений, не известно это в прошлом небольшое местечко, ставшее летом 1943-го одним из узловых пунктов Орловско-Курской битв. Выходим из вагонов, строимся на перроне в шеренгу, пионеры преподносят цветы, местные жители встречают нас традиционным хлебом-солью. На привокзальной площади состоялся митинг. А потом на автобусах мы проехали по местам былых боев. Поныри, Прохоровка, Ольховатка… Здесь в смертельной схватке с обеих сторон сошлись около 1.500 танков. Наша броня, усиленная беззаветным мужеством танкистов, выстояла, вражеские стальные армады были остановлены, а затем разгромлены.
Теперь с лица земли стерлись следы войны. Стоит благодатная пора. Цветут яблони и вишни, каштаны и сирень. А в памяти ветеранов вновь ожили те грозные дни, как будто и не прошло с тех пор более 40 лет. Да и как забыть, если вот на том кургане под скромным памятником лежат наши боевые друзья. А самый величественный памятник им – восставшие из руин и пепла окрестные города и села, заводы и фабрики, электростанции, колхозы и совхозы, вот эти хлебные нивы, наливающиеся соками тучного чернозема. Наш поезд мчится дальше, по украинской земле. Остановка в городе Корсунь-Шевченковский. Здесь была окружена и разгромлена крупная группировка гитлеровских войск. В боях участвовали и танкисты 2-й гвардейской краснознаменной армии. Мы посетили музей боевой славы, мемориальный комплекс, посвященный историческому сражению. В музее, расположенном в нескольких старинных зданиях, собрано более 30 тысяч экспонатов: боевые знамена частей и соединений Советской Армии, участвовавших в операции, личные оружие, вещи, документы солдат и офицеров. Один из залов занимает диорама Корсунь-шевченковской битвы. А в 10 километрах отсюда на пьедестал взошел наш родной Т-34. Возглавляет музей и мемориал боевой славы Корсуня Николай Данилович Гупало, старожил здешних мест. Он и воевал в родных краях, освобождал их от врага, не единожды ранен. Несмотря на раны, лишения военных лет, ветеран по-прежнему в строю, бодр, полон энергии, как будто и не давит на него груз прожитых лет.
Город-герой Одесса. Запомнились городские катакомбы. Надписи на мемориальной доске у одного из входов в подземелье гласит: «Здесь, в катакомбах, в 1941-1942 годах находился подземный лагерь партизанского отряда под командованием чекиста Героя Советского Союза В.А.Молодцова (Бадаева), успешно действовавшего в тылу врага». Поражаешься мужеству отважных народных мстителей. Гордые одесситы и после эвакуации из города советских войск не склонили головы перед захватчиками, отрезанные от Родины храбро бились с врагом, верили в нашу Победу.  В подземелье воспроизведена обстановка тех огненных лет: штаб, мастерские, склады оружия, кухня, каменные столы, каменные кровати. В центре Одессы на постаменте установлен бюст видного военачальника Маршала Советского Союза, дважды Героя Советского Союза Родиона Яковлевича Малиновского. Участник первой империалистической войны в составе русского экспедиционного корпуса во Франции, он по возвращении на Родину в 1919 году добровольно вступил в Красную Армию, воевал на фронтах гражданской войны. Затем участие в боевых действиях в Испании на стороне республиканского правительства. В годы Великой Отечественной войны Р.Я.Малиновский командовал корпусом, армиями, фронтами. От командира взвода до маршала – таков славный путь этого талантливого полководца. Бюст в Одессе – благодарная дань трудящихся города-героя своему знатному земляку.
…Крепость-герой Брест – конечный пункт нашего путешествия. Когда началась Великая Отечественная война, многие дни и ночи держались здесь воины, отражая натиск многократно превосходящих сил врага. Из нескольких тысяч защитников крепости в живых остались немногие. Этот маленький клочок земли обильно полит кровью советских солдат. И вражеской кровью тоже. Тысячи и тысячи захватчиков нашли у стен крепости свою могилу. Осторожно ступаем на камни мостовой, словно боясь потревожить прах павших защитников крепости.
В субботу, 21 июня, жители города, воины гарнизона строили планы на воскресенье, красноармейцы приводили в порядок обмундирование, до блеска начищали сапоги, готовились в увольнение, мечтали побывать в кино. Никто не ведал, что этот теплый летний вечер в жизни может оказаться последним.  Ранним утром 22 июня их разбудит грохот рвущихся снарядов, бомб, мин. Вероломно, внезапно, без объявления войны враг обрушил на город и крепость жестокий удар, все вокруг пылало, казалось, камни плавились, ничто живое не могло уцелеть в этом всепожирающем огне. Гитлеровские генералы поспешили доложить своему командованию о падении Бреста, пытаясь выдать желаемое за действительное. Однако пограничники и бойцы гарнизона мужественно отражали яростные атаки фашистских войск.  Подлинная картина боев стала известна в подробностях годы спустя. А тогда в глубоком вражеском тылу почти месяц маленький клочок земли над Западным Бугом оставался советским. Стойко держалась горстка храбрецов, имея лишь стрелковое оружие против танков и артиллерии врага, многократно Превосходящего защитников по численности. Беспримерной по стойкости обороной Бреста открывается героическая летопись Великой Отечественной войны. Потом таких страниц станет сотни, тысячи. В память о мужестве защитников крепости, которая ныне носит гордое наименование крепости-героя, благодарные потомки воздвигли величественный мемориал.
За Бугом – земля Польской Народной Республики. Отсюда боевой путь 2-й гвардейской краснознаменной танковой армии пролег на Демблин, Люблин, Варшаву. И на Берлин, где и закончилась Великая Отечественная война, закончилась Победой советского народа над гитлеризмом. Наш поезд возвращается в Москву. Поездка по местам боевой славы произвела на ветеранов неизгладимое впечатление. Еще ярче ожили в памяти картины минувшего. И вдруг мелькнула мысль: а ведь наши сыновья сейчас старше нас, тогдашних, впервые пошедших в бой, вступивших в смертельную схватку с фашизмом ради будущего. Многие навеки остались молодыми. Память о погибших для нас священна.                                                                                                                                                                                     
                                                                                                                                                                    1985 г.
             
                                                                                 А. Заварина
Те годы в памяти навсегда

Я работала в Ярославле на кордной фабрике, когда гитлеровская Германия напала на нашу Родину. Помню митинги, которые проходили в цехах,  выступали мои подруги, брали на себя обязательства трудиться изо всех сил, давать больше продукции для нужд фронта. «Все для фронта, все для победы! Тогда для нас это был не только призыв, а ежедневный как бы боевой приказ.
Кордовая ткань - незаменимая продукция при изготовлении автомобильных покрышек. «Давайте больше корда», -- требовали рабочие Ярославского шинного завода,-- без него мы не можем увеличивать выпуск покрышек, которые нужны фронту». И мы старались, не отходили от станков, не выполнив двух-трех, а то и больше норм. Тогда в глазах темнеет от усталости, попросишь соседку присмотреть за моими станками, сама отдохнешь минуту-другую, и снова за дело.
Работали, с волнением слушали вести с фронта. А они становились все тревожнее, враг рвался к Москве, к Ленинграду. Вызвали нас, кто помоложе и покрепче, объявили, что направляют на строительство оборонительных сооружений, чтобы бойцы Красной Армии могли остановить гитлеровцев, которые стремились окончательно отрезать героический Ленинград от Советской страны. Проработали мы там до ноября. Вдруг объявляют: срочно грузиться в эшелон, фашисты близко. Погрузились, поехали. До Тихвина оставалось 18 километров, когда налетели вражеские самолеты, началась бомбежка. Много среди нас было тогда убитых, раненых, в основном женщин. Тем, кто уцелел, сказали, чтобы разбивались на мелкие группы, самостоятельно выходили из окружения, так как Тихвин заняли гитлеровские войска. Посоветовали держаться подальше от больших дорог, идти проселками, в большие села лучше не заходить, чтобы не попасть к немцам в лапы.
Так начались наши скитания по вражеским тылам. Два долгих месяца выходила наша группа из окружения. Не знаю, как другим, а нам повезло, вырвались все же к своим.
И вот я снова в Ярославле, на родной кордной фабрике. Только приступила к работе, свалил сыпной тиф, без сознания увезли в больницу. Сказались перенесенные в скитаниях лишения, ведь шли мы голодные, плохо одетые и обутые. Чтобы в бане помыться, нечего было и думать. Не имели в запасе чистого белья, чтобы переодеться. Хоть и опасались за мою дальнейшую судьбу врачи, а все же осталась жива.
Не совсем еще оправилась после болезни, как пришли за мной с фабрики. «Может, выйдешь на работу, говорят, людей не хватает». И снова я у своего станка.
А в 1942 году вызвали в райвоенкомат и послали в прожекторную часть, выполняла там обязанности связистки-телефонистки, а к концу войны и на рации научилась работать, правда, только с микрофоном. Двигались мы вслед за фронтом. Однако от того, что вокруг пули не свистели и снаряды рвались не часто, было не легче. Самим приходилось блиндажи и землянки строить, тянуть кабельную связь, а бойцы в большинстве женщины, девушки. Не о трудностях здесь речь, их мы переносили, как и положено, чувствовали себя полноправными солдатами великой Армии-освободительницы.
Со своей частью побывала я в Керчи, на других участках фронта, дошла до Закарпатья, где и застал нас конец войны.
Четыре десятилетия назад произошло со мной то, о чем здесь рассказано, а кажется, что было это вчера. Те военные годы, полные страданий и лишений, труда сверх сил человеческих, все, что пережил советский народ, никогда не сотрутся в памяти.
                                    
                                                                                                                            «Ленинский призыв», 21 мая 1985 г.


               

                                                                          Владимир Сергеевич Зверев
             Я стал солдатом в 17 лет

 Кем бы ты ни был – академиком, героем, плотником, - у каждого из нас есть свои истоки, малая родина, где начало всех начал, где мы сделали первые шаги по земле, приобрели навыки в труде, где зародилась любовь к Отечеству.
Для меня это – костромская деревня Кушбал, в двадцати пяти верстах от городка Нея. Тут я в крестьянской семье босыми пятками топтал травы, пас коней в ночном, во всем помогал родителям, и к десяти годам уже сноровисто мог запрячь лошадь, проскородить поле бороной, да и вообще управляться с любой сельской работой. Детство было солнечным и безоблачным, и, думалось, все это далось мне по наследству. Жизнь казалась праздником.
Да разве и не праздником был мой поход в Нею, в райком ВЛКСМ, за получением комсомольского билета? Двадцать пять верст я отмахал пешком, как на крыльях, и так же без устали проделал обратный путь в таком же приподнятом настроении. Как же! Ведь я стал парнем-комсомольцем!
Этот день до мельчайших подробностей помню и по сию пору.
Первое испытание в жизни наступило 22 июня 1941 года. Война! Это слово прозвучало для всех, как набат. Мне было пятнадцать лет, и меня в числе первых сразу же после сообщения о нападении фашисткой Германии на Советский Союз вызвали в военкомат. Дело в том, что во всей нашей деревне было только два велосипеда, и один – у меня. Мне поручили ответственное дело – развозить повестки военнообязанным. Стоит ли говорить о том, что задание я выполнил ответственно, быстро и аккуратно.
Стране, фронту и тылу, нужен был не только хлеб, но и лес, и я пошел на лесоповал. Месяцами вместе со сверстниками не вылезал из чащоб, работал на сплаве, да так с приятелем втянулись, приноровились, что свои нормы выполняли уже до полдня, а дальше давали лес сверх плана. До сих пор помню, что зарабатывали с напарником «стахановские обеды». (Питание, сами понимаете, было не особенно густым).
Не забудешь и жаркие дни на строительстве дороги Галич – Кострома. Тут нам, комсомольцам, во многом помогал пример героев бессмертного романа Николая Островского «Как закалялась сталь». Для нас настольными стали страницы, рассказывающие о сооружении узкоколейки  в Боярке. Выдюжили мы и потому, что понимали: это нужно фронту, победе. Окрепли физически, а еще больше духом. Думаю сейчас и с убеждением повторяю: и в этом истоки стойкости моего поколения, его беззаветного патриотизма.
К семнадцати годам, когда учился уже в 9-ом классе, я почувствовал, что мое место – на фронте, в действующей армии. И подал заявление в военкомат. Меня уважили, и в 17 я стал солдатом. Сперва прошел учебу как пехотинец, а потом, в Белоруссии, овладел мастерством минометчика.
Шел 1943-й, мы гнали захватчика с отчей земли. Но враг был еще силен и огрызался довольно зло. В августе сорок четвертого, в районе латвийского местечка Жабинка, был сделан прорыв в Восточную Пруссию, в котором участвовал и я, рядовой роты 82-миллиметровых батальонных минометов.
К исходным рубежам мы проделали пеший марш-бросок в 450 километров с полной солдатской выкладкой. А минометчик, кроме всего прочего, нес на плече еще НЗ – шесть трех с половиной килограммовых мин. Но что только не преодолеют натруженные ноженьки российского солдата! Мы в срок вышли на исходные рубежи.
К слову надо вспомнить вдохновляющую силу военного оркестра. Их обычно высылали вперед, и когда казалось – уже нет больше сил, командование до смерти уставшими колоннами не командиры, а оркестры. Да, свидетельствую, было так. Усталость отступала, и мы шагали дальше бодрее, увереннее.
Прорыв длился целых полмесяца: так упорно сопротивлялся враг. Мой миномет поработал на славу, круша живую силу противника. Там, где ДОТы и ДЗОТы нельзя было одолеть ни напрямую, ни с флангов, мы исхитрялись заходить в тыл, и добивали гитлеровцев в их же неприступных берлогах.
И, тем не менее, пришлось перейти к обороне, потому что противник предпринимал частые контратаки. Помню такой случай. Заняли хутор (считай: крепость). Не успели как следует расположиться – психическая атака немцев под прикрытием «фердинандов» (самоходных артиллерийских установок). Так я наяву, после кинофильма «Чапаев», был свидетелем двух психических атак фашистских отборных частей. Но мы оказались не из слабонервных. Отбили и расстреляли этих «белокурых бестий». Мы-то знали, за что воюем, что защищаем, а они, в сущности, были смертники.
А шли мы на Кенигсберг – сильно укрепленную, как трубили немцы, неприступную крепость. В то время у меня, 19-летнего, на гимнастерке поблескивала медаль «За отвагу», которой я, не скрою, горжусь и по сегодня, потому что она – главная солдатская награда, как с старину Георгиевский крест «За храбрость». Да и воевали мы не за награды, а чтобы поскорее сломать шею ненавистному врагу.
В этом еще один исток нашей Победы.
И вот почти в канун штурма  Кенигсберга  я  выбыл  из  строя – навсегда.  На  войне  было много неожиданностей. Так случилось  и  в  тот  раз.  Немецкая  самоходка  вышла  на  прямую наводку. Я не успел выпустить и трех мин. Разрыв снаряда отшвырнул миномет, пятеро бойцов были убиты, а я получил ранение.
Очнулся в медсанбате. Потом госпиталь. Между прочим, из окна госпиталя я видел, как привезли погибшего на передовой командующего нашим 3-Белорусским фронтом любимого всеми молодого генерала армии Ивана Даниловича Черняховского. И теперь, когда я бываю в Москве, то захожу в музей Вооруженных Сил СССР, вижу шинель Ивана Даниловича, дырочку на ней. Пуля или осколок попали в самое сердце…
В госпиталь ко мне приходили мои комсомольцы – солдаты и офицеры – ведь я был комсоргом минометной роты – прощаться со мной. Начиналось скитание по госпиталям Каунас, Кострома, Ярославль… врачи боролись за спасение моей руки. Началась гангрена, надо было ампутировать, но мне было только 19. и они решили спасти руку.
Ночью 9 мая я проснулся от криков «ура», и долго не мог сообразить, в чем дело.
- Победа! – радостно сообщали мне со всех сторон.
Пришел начальник госпиталя и сердечно поздравил всех с историческим событием.
Теперь, когда у меня спрашивают, какой самый памятный день в моей 58-летней жизни, я без раздумий и сомнений отвечаю:
- 9 мая 1945 – День Победы.
А первого  июня  сорок  пятого  я,  19-летний  инвалид  второй группы, пришел домой. Что делать с одной рукой да в таком-то возрасте? И опять вспомнился Николай Островский – Павка Корчагин. Тому было лише…
Поступил я в техникум советской торговли, окончил его, стал главным бухгалтером торгового предприятия в Любиме, куда попал по распределению. Но сердцем чувствовал – это не главное дело в жизни. Звало другое. И пошел в Галичский учительский институт, а в 1956 году окончил заочное отделение Ярославского пединститута.
Итак, 33 года в школе. Двадцать один из них был директором, сейчас заведую учебной частью Любимской средней школы. Отличник народного просвещения. Всю жизнь преподавал любимый предмет – литературу. Между прочим, это тоже один из истоков прочности человека в жизни – когда он занимается любимым делом. Этому я постоянно учил и учу ребят, чтобы каждый занимался делом, которое по душе. Тогда все будет «клеиться без потуг. Молодежи, хотелось бы пожелать быть трудолюбивой, мужественной, всегда готовой к защите Родины. Чтобы они всегда помнили о том, как была завоевана теперешняя мирная жизнь, и никогда не забывали о тех, кто, завоевывая мирное сегодня, не вернулся с полей сражений, навеки оставшись молодым…
Постоянно учу любить Отечество, начиная с деревеньки, поселка, городка – маленькой родины, - потому что отсюда истоки всего в жизни, начало всех начал.
                                                                                                                                                                    1984 г.

                                                                          Маргарита Знаменская (Пыжова)
                          В тылу
                       
                               Мы были детьми
Воскресенье 22 июня 1941 года. Солнечный, теплый день. Мы, дети нашего дома №21  по ул. Советской, красиво одетые  ушли утром на базар. У нас в Любиме было принято ходить гулять, как мы говорили, в город, то есть в центр города, на базар.
И вот веселые, немного уставшие возвращаемся домой. На мостике через канавку мы останавливаемся, очень напутанные тем, что происходит во дворе нашего дома. Оттуда слышен громкий плач женщин, все жители дома что-то взволнованно обсуждают. И мы слышим часто произносимое слово «война».
Женщины уже оплакивают своих мужей, которых скоро возьмут на фронт и, может быть, они не вернутся с этой войны, с этого фронта. В нашем доме было 10 квартир. Я не могу передать то чувство, которое мы испытывали, видя эту картину. Нам стало очень страшно, хотя мы еще ничего и не понимали. Кажется, все померкло вокруг, и день стал не таким светлым и солнечным. Мне было тогда 11 лет.
И вот началась война, Великая Отечественная война, которая длилась целых четыре года. Четыре года трудностей, голода, горя. Все эти годы моя семья жила в Любиме. Из нашего дома ушли на фронт 8 человек.  Летовы Иван и Александр (отец и сын), Петров (отец двух сыновей). Соколов (молодой человек), Веселов Арсений (женат). Моя сестра, Пыжова Вера, и еще двое женатых мужчин, фамилии их я, к сожалению, не помню. Осталось двое мужчин: мой папа и Надежин. Оба они не могли быть призваны по болезни.
И осталось 6 женщин, на плечи которых легли все тяготы военного времени.
В квартирах вечерами стало на много темнее: экономили керосин, зажигали маленькие керосиновые лампы. На окнах стали делать светомаскировку. У нас, например, были сделаны ставни из фанеры и внутренние, и наружные. На улицах вечером тоже было очень темно. Все в городе заклеивали окна полосками бумаги крест-накрест.
Наступила черная полоса в нашей жизни. Дети как-то все сразу повзрослели. В магазинах исчезли продукты, все выдавалось по карточкам.
                         Хлеб
Мы с подружкой, Гординой Люсей, прежде чем уйти в школу, вставали очень рано и шли занимать очередь за хлебом. Зимой мерзли в этой очереди.
Прибежав домой из магазина, выпивали по чашке кипятку (чая не было, сахара - тоже) с кусочком ржаного хлеба и шли полуголодные в школу. Немного кружилась голова, хотелось спать, но учебу мы не бросали и учились хорошо.
В рядах (так называли мы галерею с магазинами) был один магазин, назывался он «закрытый». Вот в нем было все. Но это был магазин для избранных. Здесь по особым талонам отоваривались представители советской власти: работники райкома партии, райкома комсомола и райисполкома. Вход остальным был запрещен. С какой завистью мы смотрели на тех, кто заходил в этот магазин и выходил из него с полными сумками! Роптать на это тогда было очень опасно. И народ молчал.
С каждым годом становилось все хуже и хуже. Ели мы и лебеду, и крапиву. Мама варила из них щи. Брали у соседей жернова и мололи зерно, которое иногда с работы приносила моя сестра Прохорова Антонина. (Им давали немного на работе, когда колхозы грузили зерно, сданное государству). Она работала товарным весовщиком на станции. Из молочного зерна мама варила кашу, часто без соли. Соль на рынке стоила очень дорого, а в магазинах ее не было. Буханка хлеба на рынке стоила 100 рублей. А мой папа получал пенсию (по инвалидности) 210 рублей. Некоторые очень сильно наживались на чужой беде.
Картошка, которую мы сажали, кончалась в середине зимы. Ну, а дальше было очень трудно. Ели сушеные картофельные очистки. Они очень горчили, но все равно ели. Весной ходили на совхозное поле копать оставшийся под зиму картофель. Из него пекли лепешки, которые все называли «тошнотиками».
Папа работал на станции кладовщиком и еще делал кухонные ножи, которые я продавала на рынке. Иногда от продажи хватало денег на стакан соли. С какой гордостью я несла этот стакан соли домой!
Моя мама работала швеей в ателье «Артель инвалидов». Там шили все для фронта: нижнее белье, вещмешки, гимнастерки и другое. Потом мама стала брать работу на дом. Дома она шила только вещмешки. Научила меня прострачивать ремни к мешкам. Я с удовольствием это делала и все время думала: «Вот кому-то достанется мешок, сшитый моей мамой, и с ремнями, простроченными мной». Я гордилась этим. Это была моя маленькая помощь фронту. Мама иногда ходила в близлежащие деревни, меняла вещи на продукты. Всю красивую посуду, которая была у нас, она свезла в деревни. Так мы и жили в это трудное для всей страны время.
                                           
                                         Похоронки
И вот начинается самое горькое, самое тяжелое в жизни моих соседей - начинают приходить «похоронки». Очень часто слышен плач то в одной, то в другой квартире. Погибло на фронте до 1943 года из нашего дома 5 человек. Это: Петое Александр, Петров (отец двух сыновей), Соколов и те двое женатых мужчин, фамилии которых я, к сожалению, вспомнить не могу. Осталось семь человек детей, лишившихся отцов.
В августе 1943 года под Сумами, на Украине, погибла и моя сестра - Пыжова Вера. Она работала в штабе. Штабной автобус, увозивший при отступлении штабные документы, попал под бомбежку. В этом автобусе была и моя сестра.
В нашу семью пришло большое горе. Для меня сестра была и другом, и наставницей. Когда она приезжала на каникулы из Ленинграда, всегда ходила ко мне в школу, разговаривала с моими учителями.  Училась Вера в Ленинградском пединституте им. Крупской, закончила три курса. Я гордилась своей сестрой. Студентка, будущая учительница.  В1942 году она была эвакуирована из Ленинграда. Приехала в Любим, немного поработала и ушла добровольно на фронт.
А в 1943 году, в августе, мы получили письмо с фронта от ее подруги о том, что Вера погибла. Я проплакала почти двое суток. Когда старшие мои сестры сказали маме о гибели Веры, она почему-то не заплакала. Мама села в уголок комнаты и просидела так несколько часов в полном молчании. А когда она поднялась, то вдруг обнаружилось, что она не очень хорошо слышит. И так до самой смерти мама плохо слышала.
В нашем квартале по ул. Советской (это от ул. Карла Маркса до ул. Даниловской) погибло еще несколько человек. У моей подруги, Гординой Людмилы, погибли на фронте отец и дядя (брат матери). Дядя был убит в самом конце войны на территории Германии. Ему не было еще и тридцати лет. А в доме напротив, в семье Петровых были убиты на фронте три сына. (Один из них жил в нашем доме с семьей). Мать их от этого горя сошла с ума. Нельзя было без слез видеть и слышать, когда она, приготовив обед, выходила на улицу и звала всех своих сыновей по имени к обеду. Я и сейчас не могу писать эти строки без слез. У нее было еще две дочери и сын. Она была такая маленькая, худенькая. Умирала она тихо, спокойно, лежа на печке. А мы с ее младшей дочерью сидели рядом с ней, слушали ее предсмертное хрипение. (Старшие дети жили в Ярославле). Горела коптилка. Мы не боялись, мы просто сидели и плакали. Конечно, это была страшная картина.
Город жил и оборонялся, как мог. На Набережных Обноры и Учи были вырыты бомбоубежища для укрытия населения на случай нападения фашистских самолетов. Я помню, что станцию Любим бомбили. Объявлялась воздушная тревога. Наша станция стоит на очень важной магистрали, по которой в годы войны шли военные составы из Сибири, с Дальнего Востока на помощь Москве. Бомбили немцы железнодорожное полотно, особенно на перегонах Жарок - Любим и Любим - Руша. Но очень больших разрушений не было. Все быстро восстанавливалось железнодорожниками. Образовывались большие воронки, которые позднее заполнялись водой. Позднее мы купались в этих воронках. И сейчас можно найти несколько воронок вдоль линии.
Как рассказывал мой папа, с ним был такой случай. Он шел в обеденный перерыв в железнодорожную столовую. В это время прилетели немецкие самолеты, началась бомбежка. Папе пришлось встать под высокое дерево, которое росло рядом со столовой. И немец-пилот, увидев его, стал обстреливать. Папа говорил, что ему пришлось вертеться вокруг дерева. К счастью, все обошлось благополучно, но страха он натерпелся много.  В городе были воинские части, они формировались здесь и уходили на фронт. В доме, напротив нашего, был штаб этих воинских частей.

                                         Блокадники
К нам в Любим сразу после начала войны стали прибывать эвакуированные, в основном, из Ленинграда. Прибывали люди уставшие, измученные, с маленькими детьми. В наш дом часто приходили молодые женщины с детьми, могли, люди помогали им, кормили их. Некоторые приходили менять что-нибудь из вещей на молоко, на картошку. Были и такие жители в нашем доме, которые наживались на этом. Эвакуированные отдавали вещи за бесценок: за стакан молока для ребенка, за несколько штук картофелин. Из Ленинграда привезли детский дом.  Он был расположен в начальной школе, в здании, где сейчас находится детский сад, рядом с домом пионеров. Ребята из нашего дома дружили с ребятами из детдома.
Из Белоруссии пригонялся скот, в основном, это молочный скот. Коровы были такие светлые, крупные, больше мясной породы. Этот скот распределяли по колхозам.
Часть школ была занята под госпитали. Очень много прибывало с фронта раненых. Госпиталь был расположен в здании школы, которое стоит напротив здания старого банка. И еще госпиталь был в здании нынешнего ПТУ, напротив Дома пионеров.
Мы часто после школы ходили в госпиталь. На нас там надевали большие белые халаты, мы их подвязывали поясками и подгибали рукава. Все называли нас «маленькими сестричками». Ходили по палатам, помогали раненым писать письма домой, приносили водички, прибирались на тумбочках. Нам очень нравилось ходить в госпиталь. Чувствовали мы себя взрослыми. Конечно, ходили больше девочки.

                               Потрясение
В госпитале, который находился в здании ПТУ,  лежал молодой паренек, лежал он один в палате. Говорили, что он Герой Советского Союза. Мы подходили каждый вечер к окну его палаты, разговаривали
с ним, стоя на завалинке. (Это было летом). С койки он не мог вставать. И вот, однажды мы подошли к окну и увидели, что палата пуста.
Потом нам сказали, что этот солдат умер. Мы, к сожалению, даже не спросили, как его зовут. Это было для нас большим потрясением.
В 1944 г. у меня умер отец. Нам с мамой стало совсем тяжело. Старшая сестра уже не жила с нами. Другую сестру отправили на Север работать весовщиком в порту Бакарица Архангельской области. Тогда американцы привозили продукты в Россию (открыли второй фронт).
Мы с мамой ездили в лес за дровами. Мама рубила невысокие деревья, стоя по колено в снегу, а я складывала их на санки. А потом тащили эти санки по глубокому снегу. В общем, война принесла нам и всем очень много переживаний и трудностей.
И вот начинают возвращаться с фронта раненые. В наш дом вернулись двое: Летов Иван (сын у него был убит) и Веселое Арсений. Дядя Ваня вернулся без ноги, а Веселое был ранен в голову. На голове у него была такая розовая «канавка» от затылка почти до лба. Волосы на ней не росли, и было видно как пульсирует кровь в этой «канавке». Позднее он был церковным старостой в Любимском храме.
Больше всего мне запомнилась встреча с Александром Ивановичем Мироновым, нашим любимым учителем химии и завучем школы. Училась я тогда в средней школе, в белом здании с маленьким третьим этажом на ул. Советской. Накануне нам сказали, что завтра возвращается в школу Александр Иванович. Утром все учащиеся выстроились по стенкам с первого до второго этажа. И вот входит в здание школы Александр Иванович, поднимается по лестнице. Буря аплодисментов, у многих на глазах слезы, а он проходит все такой же милый, скромный, немного изменившийся. Наш любимый Александр Иванович вернулся живым с фронта, вернулся в школу, чтобы продолжать свою работу, чтобы учить нас дальше!
Писать об этой войне, о том, что мы - и взрослые, и дети пережили, перенесли, выстояли, можно много. Но мы все перенесли, выстояли (я сейчас говорю о нашем поколении), благодаря нашим мамам и отцам, благодаря поддержке соседей и знакомых.

                                  Мы победили
Выжили, остались людьми, закончили учебные заведения, получили образование, отработали свое и теперь на заслуженном отдыхе. Сестра моя, погибшая на фронте, мечтала стать учительницей. Война помешала ей осуществить свою мечту. Стала учителем я. После смерти Веры я дала себе слово, что буду педагогом. Закончила Ярославский пединститут и отработала учителем 23 года.
А вот о том, как мы встретили Победу, конец войны, кажется, и не найти слов. Это было такое неописуемое чувство! Ничего подобного мне в жизни переживать не приходилось.
Мне уже исполнилось 15 лет, я училась в седьмом классе.
9 мая 1945 года рано утром нас разбудила соседка. (У нас не было радио). Она сказала, что по радио только что объявили о конце войны, о нашей Победе. После всего пережитого мы не сразу поверили в это, казалось, что этого не может быть. Все началось со слез, слез радости. Сердце как-то быстро застучало в моей груди, казалось, что вот-вот оно выпрыгнет. Из всех квартир во двор стали собираться жители. Кто плачет, кто смеется от радости, кто стоит в каком-то оцепенении. И вдруг, я помню это четко, заплакали женщины, у которых родные не вернулись с фронта. Начались слезы горя, плач с причитаниями. Но постепенно все-таки стали успокаиваться, потому что чувство радости Победы превысило все. Трудно как-то это все описать. А день был ясным, хорошим. Кажется, что и природа радуется вместе с нами такому людскому счастью, которое никто и никогда больше не переживал. Я говорю о тех, кто знает войну не по книгам, рассказам и фильмам. Мы, дети, пошли в школу. Там, конечно, занятий никаких не было, было полное ликование. Ученики перецеловались со всеми учителями, поздравляя друг друга с Днем Победы. Стало легко на душе у всех, все были счастливы, хотя впереди нас ждали еще разные трудности, но войны-то больше нет. Мы победили!

    

                                                                  Сергей Геннадьевич Кашпирев
        Пять месяцев в Дуге
    
 Историческая битва на Курской Дуге закончилась нашей победой. Сотни, тысячи книг написаны о боях тех дней. Но только участники и очевидцы этого грандиозного сражения знают, каким оно было жестоким, и какой великий подвиг во имя Родины совершил тогда наш воин: пехотинец, артиллерист, танкист, летчик, связист...
- Мобилизовали меня 3 сентября 1941 года. Из Любима много нас увезли - два вагона. Сначала в Монголию. Хрептюгов Александр со мной была (из Заучья), Николай Чернышов (который в цыганском доме жил), Константин Смирнов (в пожарке потом работал). Поскольку я по специальности токарь-машинист,  служил оружейных дел мастером при третьей роте. Пулеметы, винтовки, автоматы на исправность каждый вечер проверял. Что неисправно - в мастерскую.
В январе 1943 года попал я на фронт. В 375-ую стрелковую дивизию. Помню, в Москве в баню сначала, обмундирование новенькое выдали, валеночки и - в эшелоны. Ржев (мимоходом), Елец, потом под Орел. Пешком под Белгород, ночами, 100 километров, снегу по грудь. Оружие новое уже в Курске дали - винтовки САВТ-15 (диски пятнадцатизарядные). Они у нас в пехоте первые  появились, до этого ими только морпехоту снабжали. Получили оружие и опять отправились под Белгород. Там заняли оборону. Стояли мы в четырех километрах от Белгорода на симферопольской дороге. Автоматный взвод наш отделили от роты на поддержку сорокопятки (батареи), с четырьмя орудиями. Расположились мы на высотке. Сразу за высоткой было минное поле. Но прежде чем установить мины, мы там противотанковые рвы рыли. Четыре месяца стояли в обороне, жителей всех эвакуировали, а четвертого июля нам объявляют, что немец завтра пойдет в наступление. Четвертого июля мне как раз присвоили звание сержанта. Вечером, когда стемнело, на нашем участке происходит артподготовка. На немецкой стороне как зарево все горит. Утром все тихо, спокойно. Пять утра - ничего. Шесть утра - ничего. В шесть тридцать самолеты его (Гитлера) полетели. Все небо закрыли. «Юнкерсы» 88-87 (в основном), «хенкеля» (тяжелые самолеты) – кидали мины прямо в ящиках, они в воздухе разлетались. Летели и итальянские самолеты (как наши кукурузники). Они переходили в пике и штопором бросали бомбы. Горели хлеба, вздымались фонтаны земли, облака дыма, прорезываемые языками пламени. Основной удар пришелся на 52-ю гвардейскую дивизию и на нашу. В этот день враг разбил и 52-ю, и нашу, вышел на шоссейную дорогу и по ней стал расползаться.
Сергей Геннадьевич склонился над листом бумаги и быстро начал чертить на нем линию фронта, показывая, как стояли наши войска, и как разворачивалось сражение. Прошло 60 лет, но память хранить все до мельчайшей черточки. Такое забыть невозможно.
- Мы в эту сторону немца бьем, а он еще и сзади на танках пробрался и давай нас давить. А с нами "чернорубашечники". Это местные жители из освобожденных сел. Необстрелянные. Они винтовки побросали, головы закрыли руками и сидят в траншее. Мы говорим: "Стреляйте или бегите отсюда". А они так и сидели, пока в  плен не попали. Мало нас, кто вышел отсюда живым. Человек пять всего с нашего участка. Шестого июля нас собрали со всех участков и по срочному в д. Гостищево - держать оборону. До девятого числа держали. Восьмого июля наши танки пришли. Мы их окопали, а девятого нас на Прохоровку. Только мы заняли траншеи, нас немцы стали бомбить. Только отбомбили, еще штук тридцать летят. Питались мы сухими пайком. Лишь на другой день в термосах обед принесли.    
Высотка находилась на краю яра в двух километрах от Прохоровки. За Яром-то все немцы заняли. Мы находились в этих окопах до 12 числа. 12 июля бой начался, а нам все видно. Это было самое крупное встречное танковое сражение второй мировой войны между наступавшей танковой группировкой (4-я танковая армия, оперативная группа "Кемпф") и наносившими контрудар советскими войсками (5-я гвардейская танковая и 5-я гвардейская армия). С обеих сторон в сражении одновременно участвовало до 1200 танков и самоходных орудий. Противник перешел к обороне (Это я потом в военных книгах прочитал).А тогда в Прохоровке с десяти утра начали огоньки мелькать, в час или два все небо заволокло дымом и солнышка не видать. Четырнадцатого числа проходили мы через Прохоровку, когда немца уже гнали. Даже тогда было дышать нечем, а поле, где сражение проходило, все усеяно танками. Целое кладбище танков. И наших, и немецких. Многие друг к другу вздыбились. Вот так сражение проходило. После этого мы с боями немца погнали к Днепру...Много еще дорог довелось мне пройти до Победы в составе 30 дивизии Воронежского, Первого Украинского, Четвертого Украинского. Менялись названия фронтов, название дивизий, менялось командование, а солдат шел вперед.
                                                                                                                                                                    2003 г.


                                                                    Александр Константинович Красавин
    На огневом рубеже «Катюши»

В начале августа 1942 года из работников областного управления НКВД были сформированы дивизионы, оснащенные новым боевым оружием. Можно лишь догадываться: раз дивизионы, то это что-то, связанное с артиллерией. Но пока никто толком не знал, что это такое. Я тоже  попал в список отобранных.
Приехали в Москву. Началась учеба. Инструктора объяснили, что в основу нового оружия положен принцип реактивного движения, разработанный К.Е.Циолковским, что наши конструктора нашли его теории практическое применение, и Красная Армия получила грозное оружие, что первые залпы  «эрэсов» (реактивных снарядов) под Оршей произвели на немцев ошеломляющее действие. Конечно, я не имел никакого представления о теории Циолковского, знаний в объеме начальной школы было явно недостаточно. Да этого от нас и не требовали. Важно было в короткий срок освоить материальную часть, научиться быстро приводить пусковую установку в боевое положение, точно наводить на цель и накрывать ее неотразимым залпом. Когда впервые выехали на полигон для учебных стрельб, мы убедились, что это действительно грозное оружие. Там, где ложились реактивные снаряды, огненный смерч все сметал на своем пути. Наши бойцы на передовой называли реактивные установки ласковым словом «Катюша». Заслышав характерный звук, с которым реактивные снаряды уходили в сторону врага, веселели солдаты в окопах: «Катюша заиграла», - и смело поднимались в атаку. К тому времени, когда я попал в дивизион реактивных установок, летчики приспособили «эрэсы» к штурмовикам и наносили сокрушительные удары по скоплениям вражеской живой силы и техники. Очевидно, с той поры и окрестили немцы наши знаменитые «ИЛ-2» летающими танками.
Первое боевое крещение наш дивизион, в котором я командовал расчетом реактивной установки, принял на одном из участков Калининского фронта. В конце декабря нас перебросили на Волховский фронт, а в январе 1943-го там развернулись ожесточенные бои по окончательному прорыву блокады Ленинграда, по освобождению железнодорожной магистрали, связывающей город  на Неве с Москвой и всей страной. В этих боях непосредственное участие принимали и дивизионы реактивных установок. Нам было приказано нанести удар по сильно укрепленному опорному пункту немцев и скоплениям их пехоты и боевой техники. Залп, второй, третий. С той стороны, куда ушли наши снаряды, доносится сплошной гул разрывов, высоко в небо поднимаются черные клубы дыма. Позднее мы побывали на том месте, по которому били «Катюши». Обгоревшие остова  автомашин, разбитые танки, орудия и минометы, и трупы, множество трупов гитлеровских солдат, офицеров.  Подумалось, глядя на мертвецов: - Зачем же вы шли к нам, жизненного пространства захотели? Теперь вы все получили! Нет, и не будет вам пощады, пока вы топчете нашу землю, тираните людей, рушите города и села. – Такие или сходные мысли владели каждым советским бойцом.
                                                                                                                                                                      1985 г.
                      
                                                                          Алексей Федорович Крохин
         Освобождая землю Родины

«Там ли... Там ли...», - так выговаривает телетайп, когда вызываешь адресата. Получив отзыв, отстукиваешь привычное: «П... П...», то есть «пожалуйста, примите...», и передаешь очередное донесение. Зачастую тебя прерывают буквально на полуслове категорическим требованием: «Примите. Весьма срочно?» Не мешкая, переходишь на прием.
Едва аппарат отстучит последний знак, хватаешь телеграфную ленту и пулей летишь к шифровальщику. У самого улыбка до ушей. Встретится кто из офицеров штаба, заметит:
-- Что-то ты веселый сегодня, сержант?
-- Так смена «квартиры» скоро предвидится,-- отвечаешь.
-- И куда же навострился?
-- Известно, на запад.
-- Похоже, сроки наступления наш Генеральный штаб с тобой лично согласовывает?
-- Нетрудно догадаться. Не сорок же первый год идет, а сорок четвертый.
Интуиция редко подводила нас, штабных телеграфистов. Так, мы довольно точно определили, когда наш 4-й гвардейский корпус вступит в сражение за освобождение Донбасса, Никополя, Одессы. Мои же друзья подали мне во фронтовой госпиталь весточку о передаче корпуса в состав прославленной 8-й гвардейской армии генерала В.И.Чуйкова, и я сбежал, не долечившись,-- не хотелось расставаться с фронтовыми товарищами.
Впрочем, догадаться об очередном наступлении наших войск тогда, в 1944 году, только по характеру телеграфных переговоров с армейским узлом связи не составляло большого труда. Советская армия, освобождая Родину, шла на запад то на одном участке фронта, то на другом. Гитлеровцы отвечали отдельными контрударами, порой довольно чувствительными, но переломить ход боев, тем более в целом войны, в свою пользу были не в состоянии.
Доводилось телеграфистам принимать и печальные вести о количестве наших потерь. Естественно, ключа к расшифровке не знаешь, поскольку не твое это дело, поэтому не представляешь, о чем конкретно идет речь в очередной депеше. Но кажется тебе, будто в монотонный стрекот аппарата врывается какая-то грустинка.
Но все это было позднее, когда отгремели 3 года войны. А меня призвали в армию 11 июня 1941 года. Нас учили работать на буквопечатающем аппарате «СТ» (Советский телетайп). Начиная службу, мы не предполагали, что от войны нас отделяют всего 11 дней, что жизнь наша будет отныне поделена на «до», «во время» и «после». 13 июля мы с волнением слушали по радио речь  И.В. Сталина, в которой была изложена программа  Коммунистической партии по отпору врагу. Центральный Комитет заявил народу о смертельной опасности, нависшей над Родиной. Но заключительные слова речи. «Враг будет разбит, победа будет за нами», вселяли в сердца советских людей надежду в окончательный исход войны. А ведь сказало это было в очень тяжелый для Советского Союза и его Вооруженных Сил момент, когда опьяненные легкими победами в Европе, гитлеровские войска наступали по всему фронту от Баренцева моря до Черного.
Конечно, все мы хотели скорее попасть на фронт. Но нам сказали, что воевать надо уметь, этому искусству надо упорно учиться. Сроки подготовки телеграфистов сокращались до предела. Наконец, едем на ленинградский фронт.
Те блокадные месяцы осени и зимы 1941 года остались в памяти навечно. Город Ленина во вражеском кольце, нормы продовольствия урезаны до предела, 125 граммов хлеба в день на иждивенца не гарантировали от голодной смерти. Наши войска оставили Тихвин. Перерезана последняя ниточка, связывающая колыбель Великого Октября со страной. Отныне для доставки продовольствия оставался единственный путь - самолетами по воздуху. Но много ли погрузишь в самолет? Правда, вскоре части Волховского фронта освободили Тихвин, ленинградцы вздохнули посвободнее. Однако до прорыва блокады оставался еще целый год.
А тут еще ежедневные артиллерийские обстрелы. Установив дальнобойные орудия, враг методически, варварски разрушал красавец-город.
И все же, несмотря ни на что, Ленинград жил, сражался, предприятия выпускали оборонную продукцию. Из ворот Кировского завода, расположенного всего а четырех километрах от передней линии обороны, выходили отремонтированные танки и артиллерийские орудия и отправлялись  на фронт.
И вдруг приказ: наше соединение передается в состав Волховского фронта. Мы уходим из Ленинграда. Значит, все-таки сдаем город? От такой мысли больно сжалось сердце. К счастью, думая так, мы глубоко ошибались. Просто Верховное Главнокомандование Советской Армии решило оставить на Ленинградском фронте такое количество войск, которое гарантировало бы прочную оборону, а другие части и соединения вывести из кольца окружения, так как, действуя извне, они могли рассчитывать на больший успех при прорыве блокады. Это и произошло в январе 1943 года, когда соединились войска Волховского и Ленинградского фронтов.
Итак, город Ленина не сдался, не покорился врагу. Сейчас, с расстояния прожитых лет, не перестаешь поражаться мужеству, стойкости его защитников, его жителей, их непреклонной вере в окончательную победу над гитлеровскими захватчиками. И он пришел, этот долгожданный день Победы, в мае 1945-го.
А пока наш 4-й гвардейский корпус в составе 1 – го  Белорусского фронта с боями продвигался вперед, освобождая землю Родины. И вот перед нами река Западный, Буг - Государственная граница. С того берега пришла к нам война. На этом берегу, на котором мы стоим сейчас, первыми приняли бой советские пограничники, стояли насмерть, но не отступили.
Там, за рекой, земля Польши, ее столица Варшава, города Лодзь, Познань, Люблин. Плечом к плечу с советскими солдатами храбро сражались солдаты Войска Польского, наше братство по оружию скреплено совместно пролитой кровью.
22 апреля 4-й гвардейский корпус форсировал Одер, вскоре с боем овладел немецким городом Кюстен - это был первый город на вражеской земле. А 2 мая капитулировал Берлинский гарнизон. И, наконец, Победа!!!
На этом и закончилась для меня и моих сослуживцев война. После демобилизации вернулся в Любим. Работал, заочно окончил педагогический институт, 23 года учительствовал в Любимской средней школе.                                                                                                                                                             1985 г.

                                                                         Петр Иванович Кузнецов
              Укрепляя власть советов

  Семьдесят пять лет мне исполнилось. Прожито, стало быть, три четверти века. И какого века! Насмотрелся в жизни на все. Пережил три войны, две революции. Правда, в первой мировой войне по молодости лет не участвовал, но слухи о ней, о совершившихся потом революционных переворотах доходили и до глубокой деревушки Тетерино, где я родился и вырос в крестьянской семье. Вначале, после Октябрьской революции, внешне уклад деревенской жизни почти не изменился. Родители мои по-прежнему хлебопашествовали, я был пастухом. Но перемены к лучшему уже намечались. Советская власть поставила задачу вырвать народ из духовной темноты, приобщить забитого прежде крестьянина к цивилизации.
Ликвидация безграмотности была не единственной задачей партии, государства. Нужно было ломать весь прежний деревенский уклад, перестраивать жизнь на социалистических началах. Поэтому, закончив Элнотскую начальную школу, мы, молодые ребята двадцатых годов, сразу же окунулись в атмосферу коллективизации. К этому времени в нашей округе уже была создана и действовала коммуна. Как известно, такая форма организации социалистического общежития на селе впоследствии себя не оправдала, но послужила опытом для создания новых форм, самой жизнеспособной из которых оказалась сельхозартель, или колхоз. Коммуна объединяла наиболее сознательных крестьян, молодежь, к комсомольской ячейке которой примкнули и мы, тетеринские ребята.
Когда коммуна распалась, комсомольцы создали свою ячейку при Мининском сельсовете. К тому времени и в Тетерине организовался колхоз «Красный Флот». Под таким названием он существует и доныне, объединяет мининских и тетеринских жителей. Вступили в колхоз и мы с матерью (отец к тому времени умер, старшие братья и сестры жили своими семьями). Славное было то время! Не скажу, чтобы очень сытая жизнь наступила. Достатка большого не было, но зато как кипела жизнь на селе!
Деревня словно проснулась после многовекового сна. Повсюду звучала живая речь агитаторов, создавались кружки ликбеза, открывались клубы, избы-читальни. Застрельщикам всех полезных дел выступали комсомольцы. К тому времени я уже дорос до секретаря комсомольской ячейки. Сколько мы помотались с агитбригадой по округе, сколько помитинговали, поагитировали  в деревнях за новую жизнь. Об этом хорошо помнит и мой закадычный друг Сергей Богомолов. Конечно, не только митинговали и агитировали, устраивали спектакли. Хорошо трудились и в колхозе. Хозяйство росло, крепло.
Быстро росли политически и духовно в те годы люди. В 1935 году сочли, что я уже подрос до руководства сельсоветом. Направили меня председателем исполкома местного органа власти в Раслово. Там я и судьбу свою нашел в лице Елизаветы Петровны, счетовода гришинского колхоза «Дружба». В Гришине колхоз был создан с запозданием. Коллективизации в этой деревне мешали не кулаки, а  сектанты, люди бедные, но донельзя одурманенные духовной сивухой. С таким явлением было бороться потруднее, главное – не знаешь, где он, конкретно, враг. В конце концов, победили и суеверия. Гришинцы влились в колхозную семью.
Не хочу хвастаться собственной в этом заслугой, но опыта в работе поднабрался. В 1936 году назначили меня инструктором райисполкома. И казалось, наступили безмятежные годы жизни. Даже в армии не служил. Так, вызывали на краткосрочные курсы. Месяца три проведешь где-нибудь при воинской части, немного поучишься военному делу и снова домой. Однако пороху понюхать пришлось. Как коммунист (в партию я вступил в 1937 году) обязан был добровольно явиться в воинскую часть, как только в декабре 1940 года белофинны затеяли провокацию на Карельском перешейке. Короткая это была кампания. Выполнив свою задачу по укреплению нашей границы под Ленинградом, мы вновь вернулись к мирному труду.
На этот раз вернулся я на родину, в Тетерино. Избрали меня там председателем колхоза. Но недолго поруководил хозяйством. Великая Отечественная война застала уже председателем Дмитриковского сельсовета. Сельсовет превратился в сборный и учебный пункт для будущих фронтовиков, защитников Родины. Пришлось вспоминать то, чему научился в свое время при воинских частях и в период финской кампании, учить новобранцев приемам ведения боя. Само собой разумеется, проводил мобилизацию средств транспорта, тягловой силы для фронта, сбор продовольствия, теплых вещей для бойцов. Так прошел первый военный год. А в октябре сорок второго пришло время и самому с оружием в руках пополнить ряды защитников Отчизны.
Воевать довелось на Волховском фронте. Под Ленинградом да еще под Москвой тогда сражалось большинство земляков-Ярославцев. Уж потом, во второй половине войны разбросало их по разным фронтам от Кавказа до Заполярья. Но мой фронтовой путь был не долог. Под городом Ленина начал и тут же закончил войну. Мне не довелось испытать всех ужасов блокады города. Наш фронт сначала оборонял земли Приладожья от фашистов, а затем способствовал освобождению Ленинграда.  В январе 1943 года соединились оба наши фронта – Ленинградский и Волховский, блокада была прорвана. Помню, в район прорыва приезжал сам командующий 8-й  армией Волховского фронта генерал армии К.А.Мерецков, благодарил бойцов и командиров за успешные действия, поздравлял с победой. В том же месяце меня и ранило. Случилось это 22 января.
Когда бывшего фронтовика спрашивают, что всего больше запомнилось на боевом пути, какие награды он заслужил, некоторым вспоминаются лишь окопные будни, обстрелы и бомбежки, ставшие тогда настолько привычными и обыденными, что и рассказывать о них  как-то неловко. Ну что такого особенного, к примеру, я совершил на фронте? Всего лишь удалось однажды срезать из автомата вражеского мотоциклиста, правда, оказавшегося важной птицей – секретные документы при нем нашли. Наградили меня за это орденом Славы III степени. Вот и все награды. Во время одного из артобстрелов так тряхнуло, ударило меня, что до сих пор контузия дает о себе знать.
С ранением голени и тяжелой контузией весь сорок третий год провел я в госпитале. Лежал под Ленинградом, в Угличе, Ярославле. К концу года пришел домой на костылях. Уволили из армии по чистой, как инвалида второй группы. Приехал к месту последней работы на гражданке – в Дмитрики. И вновь в сельсовет, вновь избрали председателем сельисполкома. Всего год был в отлучке, а как за этот военный год изменилось село. Обезлюдели деревни, обнищали колхозы. Но ребятишки и женщины трудились, не покладая рук.
А полученная на фронте контузия давала о себе знать. Десять лет проработал после возвращения из госпиталя на посту председателя сельсовета, но в 1954 году понял: дальше уже не могу тянуть этот нелегкий воз, нести груз обязанностей. Попросил окончательной отставки и переселился в тихую деревню Пархачево, в колхоз «Ударник». В деревне той было больше пятнадцати дворов и все семьи многодетные, так что народу хватало. Это только с виду Пархачево было тихим, в зелени деревьев и кустарников, а жизнь в нем бурлила. Почему же упоминаю о деревне в прошедшем времени? Потому что нет уже больше Пархачева, как и других окрестных селений. И стал пархачевский «Ударник» бригадой совхоза «Большевик». По замыслам совхозного руководства наши земли должны были стать источником кормов для животноводства хозяйства. А между тем, потихоньку, как-то незаметно ликвидировали в бригаде севообороты, перестали распахивать поля. Больно все это видеть. На всех партийных собраниях в совхозе выступаю с критикой в адрес руководства, хозяйства с таким отношением к земле. Было бы глупо ратовать сейчас за возрождение деревни, потерянного не вернешь, и может быть правильно, что население группируется сейчас в перспективных селах и деревнях. Там выше уровень благоустройства, надежнее связь с миром, там все удобства для молодежи, постепенно теперь возвращающейся из города в село. Но землю-то, зачем бросать, давать ей зарастать кустарником, превращать в пустоши, залежи? Вот в соседнем хозяйстве – колхозе «Вперед» так не поступают. Там распаханы, окультурены все места бывших деревень. И на месте бывшего Баскакова, например, колосятся овес и пшеница. У нас же в совхозе к землям третьей бригады отношение иное. За то и критикую руководство хозяйства.
Говорю все вроде правильно. Но и предвижу такой упрек. Вот ты, скажут, старый коммунист (в будущем году исполнится 50 лет моего пребывания в партии), сознательный человек, а своих детей, небось, не оставил в деревне, всех определил по городам. Почему же своим семейством не показываешь пример преданности земле, селу? На это отвечу, что сыновья мои все связаны с селом. Юрий трудится механизатором в колхозе «Вперед», Валерий работал трактористом в совхозе «Большевик», а затем, до инвалидности, в совхозе «Пречистенский», Анатолий водит машину в «Сельхозэнерго», дочь Галина трудится экономистом в областной сельхозтехнике.
Вот уже семьдесят пять лет исполнилось. Прожито немало и сделано немало. Но хочется еще что-то сделать. Наше поколение уж так воспитано. Покой нам только снится.
                                                                                                                                                                    1986 г.

                                                                                    В. Лобанов
             И по-прежнему на земле

Напрасно будет искать читатель на карте района сейчас деревню Шадрино. Нет уже ее, как и других десятков мелких населенных пунктов. Хотя нужно заменить, что деревня-то наша была немаленькая - дворов за тридцать. До войны здесь колхоз был, имени Буденного. Шадрино - моя родина, в ней я родился и провел детские годы, все воспоминания подросткового возраста с ней связаны. Наилучшие воспоминания связаны с годами учебы в Семенковской начальной школе. Но коротки были годы учебы - всего четыре зимы проходил в школу.
Двенадцатилетний подросток в те годы уже считался на селе полноправным работником. Он уже умел ухаживать за лошадьми - основной тягловой силой первых коллективных хозяйств, не только водить их в ночное и печь картошку в костре, как ограничивают художники подчас «помощь» крестьянского мальчика семье, а уметь запрячь лошадь, боронить и сеять, возить навоз, выполнять, как и взрослые, десятки работ. Все это выпало и на нашу долю - долю ребят двадцать шестого года рождения, и тут началась война.
Войну мы приняли не всерьез. Глупы, наверное, были, шла она вначале за тридевять земель от Шадрина, от троицких лесов и полей. Знали и верили, что будет она непродолжительной, что враг вскорости будет разбит, победа будет за нами, но потом как-то враз посерьезнели, повзрослели. Это тогда, когда фашисты подошли к Москве, когда немцы заняли Калинин, начали бомбить Ярославль. Поняли, что и нам на этой войне приготовлено место. А пока что работали со стариками и женщинами до седьмого пота, до изнурения. Давали фронту хлеб, мясо, масло, картофель. Да об этом много говорено и написано.
В ноябре сорок третьего пришел и наш черед. Собрали на призывном пункте, без песен, без разухабистых заливов гармошек, без плача матерей, выплаканы были уже ими все слезы от бесчисленных провожаний, похоронок. Незаметно, скромно так прошел призыв. И обстановка к тому времени к веселью не располагала. Хоть и отгремели Сталинградская и Курская  битвы, немец пятился назад, но в своих руках еще держал добрую половину Европейской части страны.
Поучили нас месяца четыре при запасном полку под Кировом. На минометчиков выучили. Затем отправили на формирование под Смоленск.  Минометное дело нехитрое, однако, требует ловкости и проворства. И еще требует изрядной физической силы. Ведь при переходах, скажем, ротные и батальонные минометы  (пушки, расчеты) несут на себе. Один из расчета - ствол, как шутили в пехоте, самоварную трубу, второй -  опорную плиту, третий - двуногу-лафет. И каждая часть по пуду и больше. А, кроме того, на плечах - скатка, вещевой мешок-«сидор», винтовка, у пояса -  котелок.
Зато не было при уничтожении живой силы и легких укрытий противника более   эффективного оружия, чем миномет, взять, хотя бы 82-миллиметровый батальонный миномет, который обслуживал я, являясь заряжающим. Это, пожалуй, не пушка, а страшней любой пушки. Калибром он, следовательно, и весом снаряда, превосходит орудие дивизионной артиллерии, имеет большую поражающую силу. Скорострельность его большая.  При стрельбе по площадям, беглым огнем я «вешал», бывало, в воздухе до восьми - десяти мин. Иные виртуозы-минометчики «вешали» и больше   до двенадцати-пятнадцати мин. «Повесить» столько мин - значит успеть до разрыва первой мины выпустить из миномета еще несколько.
Бывали и осечки. Бывало в спешке, сбившись с ритма, заряжающий запускал в ствол миномета очередную мину, не дождавшись, пока вылетит из него предыдущая.  Финал этого один - разрыв миномета и гибель расчета. Был такой случай в нашей минометной  роте. В отличие от артиллеристов мы всегда действовали в боевых порядках пехоты. А в пехоте, как известно, гораздо легче пулю или осколок снаряда схлопотать,  как схлопотал в свое время и я. Но это было гораздо позже.
А пока были на пути города и мелкие населенные пункты Прибалтики. Взяли Литву, освободили Либаву (Лиепая). Фашист за Прибалтику держался особо, считал ее своей  вотчиной, оборонял наравне с рейхом (собственно германским государством).  Под Мемелем (Клайпедой) он продержался до конца войны, до самого дня Победы. Наши, заперев фашистов на побережье Балтики, не тратили силы на уничтожение окруженной  группировки, основные удары направили на Пруссию, на Берлин. У нас же бои шли местного значения. В феврале – марте 1945 года войска Первого Украинского и Белорусского фронтов продвигались вперед на пятьдесят – сто километров в сутки, у нас же счет шел на метры. Удачным считалось наступление, когда за день проходили по полкилометра, изнурительные и выматывающие душу были бои.
В этих боях как нельзя кстати пришлись минометы. Подберешься незаметно, бесшумно со своей «самоварной трубой» под самый нос фашистов и давай лупить беглым огнем по траншеям, по узлам связи противника. Израсходуешь запас мин и снова в надежное укрытие. Во время одной из таких вылазок меня и ранило, не помню точно, кажется в начале апреля.  В правое плечо немецкий автоматчик угодил и, как сказал Василий Теркин, я уж не боец. Зато за этот бой меня отметили, наградили медалью «За отвагу». Самой боевой медалью, не хвастаясь, скажу.
Медаль - моя единственная боевая награда. Но ведь солдат в  атаку шел не за награды, как справедливо говорится в известной песне. Лучшая награда для нас - Победа, Мир, возможность вновь трудиться на земле. Демобилизовали нас только в 1950 году. Почти пять лет после окончания войны стояли на страже советских границ. Об этом времени вспоминать нечего: служба есть служба. Конечно, хотелось домой, в родное Шадрино.  Спишь, бывало, в казарме и видишь во сне поля, перелески, российскую избу, отца, мать. Как-то работается старикам на нечерноземной, не опоганенной врагом, но бедной, лишенной пригляда здоровых мужчин и парней земле?
Дымилась паром, освобождаясь от снежного покрова земля, когда пути-дороги вновь меня привели на родину. Шадрино была уже не та  довоенная деревня. Поубавилось в ней изб и людей, Это и неудивительно. Сто тридцать мужчин троицкой округи не вернулись с полей сражений. Немало поразъехалось людей по городам. У меня такой мысли не было - изменять земле. Сначала поработал в колхозе просто полеводом, затем избрали бригадиром. Вот с тех пор и бригадирствую более двадцати лет.
В конце пятидесятых годов наша деревня окончательно сошла на нет, перестала существовать, Я с семьей вынужден был переселиться в Плетенево, поставили там дом. Мы живем в мире. Память отсеивает то, что в жизни было плохого, по никогда не отсеется из памяти  война и все, что с  нею связано. И хочется, очень хочется, чтобы подрастающие поколения соизмеряли свою жизнь, свои дела с делами дедов и отцов  - солдат Великой Отечественной. Таков наш завет, завет ветеранов войны и труда.
                                                                                                                                                                  1985 год

    
                                                                       Николай Владимирович Мальгин
Бойцы вспоминают минувшие дни.       

На службу в армию меня призвали осенью 1940 года, направили в кавалерию. Наша часть стояла в районе столицы Литвы, ставшей летом того года советской - Вильнюсе. После окончания полковой школы назначили сержанта Мальгина /меня, то есть/ командиром отделения в пулеметный эскадрон. Начались дни напряженной боевой учебы с прибывающим пополнением. Спешить надо было, потому что здесь, в непосредственной близости от западной границы, особенно чувствовалось, что немцы против нас что-то недоброе замышляют. А потом неожиданный приказ: наш конный корпус передислоцируется на румынскую границу. Там, километрах в тридцати от реки Прут, по прибытии и раскинули конники свой палаточный лагерь. И опять учебные тревоги, марш-броски и на конях, и в пешем строю. Тренировались, закаляли себя физически, делали все, что потом в боях пригодилось.
Здесь и встретили войну. Кавалерийский корпус получил приказ выдвинуться к самой границе. Около двух недель конница вместе с другими частями и соединениями Красной Армии сдерживала яростный напор врага, не давала форсировать Прут. Особенно запомнился один бой, позднее бойцы окрестили его «кукурузным». Окопались мы на кромке кукурузного поля. Я со своим отделением оборудовал пулеметные гнезда. Местность впереди просматривается. Одним словом - степь. Пойдут фашисты в атаку, причем нахраписто лезут, а мы их из пулеметов станковых косим. И мой "Максим" поработал исправно. Жалости к врагу не было. Мы их к себе не звали, а для непрошеных гостей у нас одно угощенье – каша свинцовая. Может, так и держались бы мы, да пришел приказ об отходе: на других участках фронта немцы нас стали обходить. Пулеметы на повозки, сами на коней. И начались горькие дни отступления. Днем оборону держим, товарищей своих теряем, а ночью отходим.
После многодневного марша с непрерывными боями вошли в большое молдавское село. Командование решило дать отдых людям и лошадям. Вот здесь и настигли нас немецкие танки и авиация. К обороне как следует не успели подготовиться, кругом ни деревца, ни кустика, ни маломальской балочки. Укрыться не только коню, человеку негде. К счастью, кто-то из наших догадался запалить клуни /навесы/, где сушился табак. Повалил густой едкий дым. За такой дымовой завесой оторвались от противника, однако потери были большие. И так долгих пять месяцев.
По приказу Верховного Главнокомандования наш кавалерийский корпус, которым с июня 1941 года командовал генерал П.А. Белов, вернее то, что от корпуса осталось, перебросили под Москву. Здесь пришло пополнение - сибиряки и коней своих привели. Лошадки неказистые с виду, но выносливые и неприхотливые к корму. Выдали теплое обмундирование, полушубки, в качестве личного оружия конники получили новенькие автоматы. Щедро снабдили корпус артиллерией, другим оружием и боевой техникой. Начавшееся в первых числах декабря наступление советских войск под Москвой продолжалось. Хотя командование с нами своими планами не делилось, однако бойцы догадывались, что затевается нечто необычное, серьезное. И точно: поступил приказ в тыл противнику прорываться. Знаменитый рейд гвардейского кавалерийского корпуса генерала П.А. Белова начался удачно. Во взаимодействии с нашей пехотой и танками прорвали немецкую оборону. Наш полк вырвался вперед. Вошли в большое село, чтобы бойцов покормить и дать отдохнуть. Со своими двумя пулеметами я облюбовал кирпичный сарай. Сам выбрал позицию со стороны, выходящей на заснеженное поле, второму расчету приказал окопаться с другой стороны, лошадей в сарае укрыли. Только это успели проделать, на село обрушился шквал артиллерийского и минометного огня, немцы пошли в атаку.
А у нас ни артиллерии, ни танков. Одним стрелковым оружием такую силу не сдержишь. Начали отходить. А мне, понимаю, с места тронуться нельзя, потому что немцы по этому полю, что передо мной, попытаются в тыл зайти и перерезать пути отхода. И точно, лыжный батальон противника начал село обходить. Дал я для начала длинную очередь, провел стволом вдоль колонны, лыжники - попадали, многие не двигаются. А тут мина разорвалась на противоположной от меня стороне сарая, пулемет замолк, стонов не слыхать, значит, соображаю, прямое попадание. Мысленно попрощался с бойцами погибшими. О другом думать некогда, немецкие лыжники снова поднялись в атаку. Ну, опять я очередью заставил их носом в снег уткнуться. А потом понял, что и нам пора ноги уносить. Погрузили пулеметы на салазки, специально приспособленные, быстро впрягли лошадь, подносчику патронов приказал садиться верхом, а второму номеру за пулемет ложиться, свой и мой отход прикрывать. Рванули ребята галопом, а я, где ползком, где перебежками, следом тронулся. Не рассчитывал, что живым выберусь из этого огненного ада. Однако пронесло. Скатился в овраг, чуть отдышался, огляделся по сторонам. Наши! От радости аж голова закружилась, и ноги какие-то ватные сделались. Так и сел прямо в сугроб. А ко мне комиссар полка идет. Доложил ему, как и что было с нами, а он спрашивает:- Много фашистов уложил, пулеметчик?- Не считал, товарищ  комиссар, некогда было, - отвечаю.- Молодец, грамотно воевал. Я в бинокль наблюдал. - И блокнот из полевой сумки достает, про фамилию, имя, отчество спрашивает, про звание, где служу, про год рождения и место жительства. Кончил писать, блокнот обратно в сумку сунул и пошел по своим делам. Об этом разговоре с комиссаром я через десять лет вспомнил, когда вызвали в Любимский райвоенкомат и вручили орден Красной Звезды, которым я был награжден за тот памятный бой...
Вскоре меня ранило. Шальной снаряд разорвался невдалеке, осколки впились в бок, грудь, шею. Пролежал целых три месяца в госпитале в Москве. После лечения к своим конникам не попал. Да и не возможно это было. Как стало известно после войны, беловцы пять месяцев громили фашистские тылы, штабы немецкие, добывали важные документы и переправляли через линию фронта. Направили меня в артиллерию, во взвод управления. Так из пулеметчика стал артиллерийским разведчиком. В задачу входило вести непрерывное наблюдение за передним краем противника, засекать важные цели, а потом корректировать огонь наших батарей. Стояли мы тогда под Юхновым - это районный центр в Калужской области. На фронте наступило относительное затишье. Немцы особой активности не проявляли, у нас тоже сил не хватало, чтобы дальше вести наступление. Главные события войны перемещались на юг, где вскоре разразилась Сталинградская битва, которая закончилась полным разгромом шестой немецкой армии Паулюса. Вот в такой обстановке и попросил я командира пехотной роты разрешить мне поохотиться на немцев. Лейтенант уважил просьбу. Получил я винтовку с оптическим прицелом, бывалые снайперы научили, как маскироваться, чтобы самому голову не подставить под пулю фашистского снайпера, как вести наблюдение. Тринадцать гитлеровских вояк записал я на свой счет.
В июле 1943 года развернулось знаменитое сражение на Орловско-Курской дуге. В нем и наш дивизион участвовал. 76-миллиметровые пушки легко прошивали мощную броню хваленых "тигров" и "пантер". О боях на Орловско-Курском направлении рассказывать не буду. Всем хорошо известно, чем они закончились. После этого гитлеровцы уже не пытались предпринять сколько-нибудь крупной наступательной операции, а, как о том трубила геббельсовская пропаганда, "выращивали" и "сокращали" линию фронта. Геббельс выдавал чуть ли не за крупную победу, если фашистским войскам удавалось улизнуть из очередного котла, в который они попадали в результате сокрушительных ударов Советской Армии.
1944 год ознаменовался полным изгнанием захватчиков с территории Советского Союза и началом освободительного похода Советской Армии в страны Юго-Восточной и Восточной Европы. Война шла к победному для нас завершению. Становилось ясно, что наши войска способны разгромить фашизм своими силами. В июне англо-американские войска высадились на Западном побережье Европы. Наконец-то образовался второй фронт, открытию которого так долго противились западные политики, в первую очередь бывший премьер министр Англии Черчилль.
  На этом я, пожалуй, закончу свой рассказ. Скажу только, что в составе войск 3-го Белорусского фронта дошел до Кенигсберга, где и встретил День Победы. Демобилизовался летом 1946 года. Отдохнуть пришлось три дня: вызвали в райком партии и предложили пойти в милицию. В годы всенародного бедствия на поверхность всплыла зловонная пена, участились случаи грабежей, краж, убийств. Проработал в органах внутренних дел до конца 60-х годов, затем до ухода на пенсию в 1981 году возглавлял хлебоприемное предприятие. Мой рассказ обращен, прежде всего, к сегодняшнему молодому поколению. Я не скрывал горькой правды, когда наши войска отступали, оставляли города и села, несли невосполнимые потери в людях. Молодежь должна знать все. В то же время я хотел подчеркнуть мысль, что нас, воинов, даже в самое тяжелое время не покидала вера в победу над врагом. И это порождало в наших рядах массовый героизм, стойкость, примеров самопожертвования советских бойцов во имя большой цели множество. Мы еще раз доказали, что непобедим тот народ, который является хозяином своего государства.
                                                                                                                                                                   1984 г.
              
                                                                     Александра Павловна Мизерова
         С надеждой и любовью
     смотрю на молодое поколение

Родилась я и детские годы провела в деревне под Кукобоем, училась в школе второй ступени (в средней школе по-нынешнему) в Данилове, высшее образование получила в Ленинграде. Жила и работала в Псковской области, в Казахстане, и вот уже тридцатый
год живу в Любиме, на земле отцов своих, на Ярославской земле. «Здесь мой причал», - как поется в известной песне.
Порой, когда нахлынут воспоминания о прожитых днях, достаешь из шкатулки альбомы, пожелтевшие от времени документы. Вот скромный листочек с подписью заведующего Семипалатинским облздравотделом - благодарность за хорошую работу по охране здоровья детей первоцелинников. Семь лет проработала я в местах, где развертывалось в ту пору освоение новых земель, в дружной интернациональной семье русских, казахов, украинцев, представителей других народов нашей великой Родины. Вот орденская книжка. Орден «Знак Почета» я получила уже в 1970 году, за хорошую работу по охране здоровья детей тружеников Любимского района. В тот же год была отмечена и юбилейной Ленинской медалью. Не менее дорога мне и другая награда - медаль «За оборону Ленинграда».
Включаешь телевизор в эти дни, слушаешь радио. Мелькают на голубом экране кадры кинохроники, торжественно-печально звучит голос диктора. 40 лет прошло со времени полного освобождения города Ленина от вражеской блокады, а народ помнит страдания и подвиг его. А нам ли пережившим блокаду, не помнить его! Да все было так, как на экране. Заснеженные улицы, скованная лютым холодом зима. И вереницы спотыкающихся и падающих людей с ведрами и бидонами на саночках. Иногда падающих, чтобы никогда больше не подняться.
Как уже говорила, в Ленинграде я училась в медицинском институте. Поступила туда уже в зрелом возрасте, так как вначале после окончания средней школы, думала, что мое призвание - счетная работа, бухгалтерское дело. Оказалось, что это не так. Начало Великой Отечественной застало нас, студентов четвертого курса, на практике в Вологде. И очевидно, никто из руководителей института не предполагал, вызывая практикантов вновь в учебное заведение, что война докатится до стен города. А она докатилась. Впрочем, летом сорок первого года ленинградцы особых тягот не испытывали. Нормально работали все учреждения, больницы, школы. Нас, студентов мединститута, распределили по госпиталям для ухода за ранеными бойцами.
Ожесточенные бомбежки и обстрелы города начались в сентябре. Тогда же полностью замкнулось кольцо блокады вокруг него. Прекратилась эвакуация населения, установлено было нормированное распределение продуктов. Но все учреждения, как говорилось выше, функционировали нормально. 4 сентября в институте состоялся выпуск врачей. Медицинских работников для обслуживания оставшегося населения и армий, обороняющих Ленинград, не хватало, поэтому руководство учебного заведения сочло нужным и четверокурсников квалифицировать как врачей. По распределению мне досталось место участкового врача в Смольнинском районе - самом центре города. Ленинград как колыбель Великой Октябрьской Социалистической революции и Смольный как штаб ее, вызывали особую ненависть фашистов. Вот почему главный удар они обрушили на этот район. Здесь больше всего бомбили, больше всего обстреливали. Сотрудникам 44-й детской консультации, где я работала, помимо своих обязанностей, приходилось дежурить при постах ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения, связи), тушить «зажигалки» (зажигательные авиационные бомбы). Донимали воздушные тревоги. Не один раз за день приходилось эвакуировать персонал и детей в бомбоубежище.
Особенно запомнилась трагедия на пятом пункте охраны материнства и детства. Вызванный бомбежкой пожар здесь так и не смогли ликвидировать. Дотла сгорели все постройки пункта, а главное - продуктовый склад. Врачи и дети лишились последнего резерва, на который было можно надеяться, переживая суровую зиму. Источником существования всей жизни отныне оставались блокадные сто двадцать граммов. В музее блокады Ленинграда хранится эта хлебная пайка размером чуть больше спичечного коробка. Да и хлебной-то ее было назвать нельзя. Она представляла из себя смесь отрубей, мучной пыли, целлюлозы и других трудноперевариваемых компонентов. Как о величайшем лакомстве, мечтали люди о кусочке дуранды (льняного жмыха), а тарелка супа-болтушки, которую выдавали медперсоналу раз в день по талонам, казалась вкуснее всех яств. Не было бы всего и этого, если бы зимой защитники Ленинграда не совершили очередной подвиг, проложив по льду Ладожского озера «Дорогу жизни».
Под таким названием она останется в истории Великой Отечественной войны и одной из ее самых ярких страниц - обороны Ленинграда. Под непрерывным огнем врага осуществлялось по дороге снабжение города продовольствием, боеприпасами, снаряжением для войск. По льду озера шли на фронт войска, продолжалась эвакуация больных, раненых, ослабевших от голода людей, детей. Но вывезти всех не удавалось, тогда их собирали в интернатах, детских больницах, поликлиниках, в том числе в поликлинике возле Московского вокзала, где я работала до 1943 года. К мукам голода добавлялись муки холода, особенно в первую блокадную зиму. Многие из врачей клиники не выдерживали таких испытаний. Многие умерли от истощения, были эвакуированы по ранению на «большую землю» -- за границы блокадного кольца, ушли на фронт, на передний край. Звали подруги и меня с собой - в медсанбаты, в эвакогоспитали. Но я, как педиатр, рассуждала: а кто же будет спасать детей Ленинграда, кто окажет помощь тысячам обездоленных войной подростков? А фронт проходил в то время не только по передней линии обороны.
Гибли люди, получали ранения не только на переднем крае. Бомбежки не прекращались. Испытала их силу и наша поликлиника. И несла потери в людской силе. В конце концов, из тридцати врачей, обслуживающих медицинское учреждение, осталось двое - я да еще одна старушка-доктор. В силу этого и в силу отдаленности моего места проживания, на Выборгской стороне, пришлось окончательно поселиться в клинике. К тому же и дистрофия не позволяла мне тогда совершать пешие переходы на большие расстояния. О внешнем виде нас, блокадников, говорит восклицание прибывшего с «большой земли» и навестившего меня в 1943 году родственника: «Что с тобой сталось, Шура, - сказал он. - И лицо-то у тебя сделалось с кулачок!»
В январе 1943 года силами Ленинградского и Волховского фронтов кольцо блокады города было прорвано в районе южного побережья Ладожского озера. Дорогой жизни ленинградцев стала железнодорожная ветка, проложенная уже по настоящей земле. Стало легче, но не настолько, чтобы чувствовать себя в полной безопасности от вражеских снарядов и бомб. Артиллерийские обстрелы и бомбежки города продолжались, унося новые тысячи жизней. Руководство фронта, областного комитета партии и облисполкома в первую очередь стремились обезопасить детей. Вспоминается в связи с этим печально-знаменитый, обнародованный уже после войны, дневник школьницы Тани Савичевой. Скупы¬ми, но потрясающими душу словами рассказывает девочка о смерти близких. Дневник, как известно, за-канчивается словами: «Умерли все. Осталась одна Таня». Таня не умерла. Осиротевших, обездоленных детей собирали в детские дома, самых маленьких - в детские ясли. 140 таких детей воспитывалось в яслях, когда я завершала свою Ленинградскую эпопею.
С первого и до последнего дня блокады, все 900 дней и ночей провела я с детьми Ленинграда, старалась, как могла облегчить их участь, уберечь от болезней, голода, холода, физического уничтожения. Не раз наши медики рисковали собой, по-матерински закрывая от осколков и пуль тела беззащитных ребятишек. Их подвиги сродни подвигам Александра Матросова, Зои Космодемьянской, героев-молодогвардейцев. Памятника медицинскому работнику, подобного памятникам этим героям-патриотам, кажется, еще нет, но верю, что будет.
27 января 1944 года ленинградцы отметили полное освобождение города от блокады. Большими торжествами было обставлено это событие. Наши войска шли на Запад. А вместе с ними и в арьергарде их - медицинские работники. Перед врачами-педиатрами была поставлена задача - организовать обслуживание детского населения в районах только что освобожденных от немецко-фашистской оккупации. Получив путевку - командировочное предписание, 30 марта собралась в дорогу и я. Ехала в составе бригады девушек - воспитательниц и медсестер. Долог был путь к Пскову по разоренной, выжженной огнем родной земле - через Бологое, Несвиж и другие города, станции и полустанки, от которых по существу оставалось лишь одно название. Тот, кто проезжал в те годы по данному маршруту, наверняка согласятся со мной: земля там тогда напоминала лунный ландшафт. Ни одного селения не оставили фашисты целым. Деревни и села угадывались лишь по полуобвалившимся печным трубам. Уцелевшие от мобилизации на германскую каторгу жители ютились в землянках, в остовах подбитых самолетов, в шалашах.
Кое-как, с большими трудностями (пассажирские поезда в то время в западных областях не ходили, а «штатских лиц» в воинские эшелоны не сажали) добрались, наконец, до Порхова, 350 детей, потерявших родителей, ждали нас здесь в детском доме. И ни одного из них не было здорового, нетравмированного. Я уж не говорю о душевных травмах, детей угнетали травмы физические, болезни, в том числе и такие, совсем не детские, как дизентерия, тиф. Было работы медицинскому, обслуживающему персоналу детдома, прежде чем удалось ликвидировать болезни, обезопасить ребятишек от инфекций. Без преувеличения скажу, что годы работы в ту военную пору по напряженности, расходу жизненной энергии равняются десяткам лет, проработанных в мирную пору.
До сих пор говорю о себе, что я врач. Но врачом-то в полном смысле этого слова я стала только в 1947 году. После окончания войны пришлось доучиваться на пятом курсе института. Ведь, как я уже сказала, в сентябре 1941 года нас, четверокурсников, аттестовали на врачей впопыхах, условно, что называется. Наверное, не каждый человек, оканчивающий вуз, может похвастаться, что выпуск из института он отметил дважды. А вот я могу. Правда, горьким был тот выпуск, выпуск сорок первого года.
Осталось совсем немного рассказать о себе. Почему немного? Казалось бы, впереди меня ждала еще целая жизнь. С «законным» дипломом, не со справкой в кармане отправлялась я в Казахстан, переселилась по семейным обстоятельствам оттуда в Любим. Да, впереди у меня и была такая жизнь - десятилетия спокойного творческого труда. На одной и той же должности, в одном и том же качестве. Только в районной больнице проработала двадцать лет (из сорока одного общего трудового стажа). Стала нужной маленьким гражданам нашего районного центра. Добилась уважения взрослых, наград. Но почему-то события прошлого, тех военных лет видятся и помнятся более отчетливо, чем события, скажем, десятилетней давности. Ученые - физиологи и психологи объясняют этот феномен просто: в молодой памяти события запечатлеваются крепче, чем в памяти пожилого человека. Потому, дескать, годы юности всегда красочнее и памятнее наших пожилых лет.
Может быть, все это и так. Только уж больно неподходящие события крепче всего запечатлела память нашего поколения - войну, страдания, смерть. Впрочем, свою судьбу не выбирают. И не только страдания, голод, холод испытали мы в годы Отечественной, но и радость побед, дружбы, любовь. Так что жалеть об этих годах не приходится.
Через два месяца мне исполняется 75 лет. С надеждой и любовью я смотрю на молодое поколение. Ему уже не будут сниться бомбежки и артобстрелы. Мы уже сорок лет живем в мире. Но мир не вымаливают, его завоевывают. Ударным трудом, добросовестным выполнением своих обязанностей на рабочем месте. Десять лет я нахожусь на заслуженном отдыхе, но если потребуется вновь, не откажу в медицинской помощи нашим детям. И взрослым также.
                                                                                                                              Рассказ записал Н. Петров. 1984 г.


                                                                       Михаил Васильевич Молчанов
                Так воспитаны

Чем старше становится человек, труднее и труднее ему удерживать в памяти события прошлого, память, как говорится, подводит. Вот и сейчас, взял в руки перо, то есть авторучку, и стал мысленно перебирать факты своей биографии. И, стыдно признаться, многое уже забылось, да так крепко, что при самом большом напряжении ума не вспомнишь. А вспомнить надо, биография любого из нас, ветерана войны и труда - летопись целого поколения, эпохи, столь знаменательной в истории страны, что о ней будут помнить в веках, на жизни ее представителей будут учиться целые поколения молодых.
Жизнь свою мы обычно делили на три этапа, три отрезка - предвоенный, военный и послевоенный. О  предвоенном периоде мне и вспоминать-то вроде нечего. Это были годы учения. Не какому-либо ремеслу, а учения в общеобразовательной советской школе. Родители мои были людьми простыми, неучеными - отец работал, возчиком хлеба в РайПО, мать - на кухне детского сада, но детям пыталась дать хорошее  образование, благо, возможности для этого имелись. Культурная революция в стране развивалась по тем же законам, что и революция в промышленности и сельском хозяйстве. И кто знает, окончив среднюю школу, может быть, поступил бы я в институт, стал инженером, ученым, агрономом или зоотехником. Война помешала, опрокинула, разбила все планы.
Великая Отечественная началась, когда окончил девять классов Любимской средней школы. Ребята постарше, влившиеся в ряды Ярославской коммунистической дивизии, сразу же отправились защищать Родину. Меня не взяли в армию в том году - ростом не вышел, в буквальном значении этих слов. Воевали товарищи под Москвой и Калинином, защищая каждую пядь советской земли. Не легче было и в тылу. Нужно было давать фронту вооружение, хлеб, обувь и одежду, строить оборонительные сооружения. Натерпелись все, и взрослые, и подростки. Об учебе и не думали. Так и остался я с девятью классами образования.
А затем пришла и моя очередь. В октябре сорок второго призвали в ряды РККА. Враг был уже разгромлен под Москвой, освобожден Калинин, но фашистские войска еще занимали обширные пространства Центра страны, Украину, Белоруссию. И все же положение на фронте было не то, что в сорок первом. Мы не только оборонялись, но и наступали, особенно на Северо-Западном фронте. Теперь у командования имелись резервы в людской силе и технике, время для обучения и подготовки войск. Поэтому по призыву я был отправлен не в действующую часть, а в тыловой учебный лагерь на берегу Волги. Место для многих Ярославцев-новобранцев памятное условиями пребывания в нем. Да, лагерь был не курорт, но и обижаться не приходилось, ведь на фронте бойцам было тяжелее, хотя и получали они там полновесные хлебные пайки.
Учили нас на младших командиров недолго, ускоренно проходили курс. И вот уже выпуск. И направление - под Старую Руссу. Командовал сначала отделением, затем стал помощником командира взвода. Воевали в отдельной роте ПТР (противотанковых ружей). Уже в ходе войны изобрели это ружье, длинноствольное, крупного калибра, настолько массивное, что переносили его два бойца. Пулей из ружья пробивало бортовую броню танка, разбивало гусеницу. В «лоб» танк было не взять, разве только попадешь в смотровую щель или в зазор между башней и корпусом танка. Но и то хорошо. В боях под Москвой наши бойцы отбивались от танковых полчищ врага подчас лишь гранатами - «лимонками» да бутылками с зажигательной смесью.
Придавались петеэровцы повзводно стрелковым батальонам. Направляли на танкоопасные участки. Однако стреляли не только по танкам. Любая цель была нашей мишенью, будь то пулеметный расчет, орудие, амбразура дзота. Ухитрялись даже стрелять по пикирующим самолетам врага. И даже сбивали их. Были такие случаи, в газетах писали об этом. «А вы сами не сбивали?» Или: «Сколько танков подбили?» - спрашивают иногда меня ребята на встречах с ветеранами войны. - Что же на это ответить? Самолетов не сбивал. Нелегко подбить и танк. Он ведь неплохо вооружен. Идет на твой окоп, не молчит, а поливает его огнем из пушки и пулеметов. Горящие вражеские машины на поле боя видел. И не все ли равно, из твоего или ПТР соседнего расчета подбили их - с этим в то  время не считались.
Волновало на фронте другое - как бы не подставить голову под глупую пулю. Никого и никогда на войне не покидал инстинкт самосохранения. Без необходимости никто не бросался под губительный огонь врага. К сожалению, инстинкт не всеведущ. Иногда он и подводил бойца, как трижды подвел меня. Первый раз при смене позиции и рекогносцировке (осмотре, разведке) местности. Ничто, казалось бы, не предвещало беды, ничем не грозил кустарничек на лугу. Откуда было знать, что в этом кустарничке, расположенном на «ничейной» территории еще с вечера притаился снайпер-автоматчик врага. Короткой очередью из шмайсера (автомата) он как бы надвое и перерезал меня.
Очнулся в медсанбате с пробитыми ногами. Четыре месяца пролежал в госпитале в Вышнем Волочке. Окончательно подлечили, поставили на ноги в команде выздоравливающих на станции Бологое. Потом снова - запасной полк, снова «Вперед, на Запад!» Прошли Новгородскую, Псковскую земли, вступили на территорию Литвы. Под городом Резекне меня вновь ранило. Потом еще раз ранило. К этому времени я уже сменил военную специальность. Стал танкистом, овладев премудростями вождения «коробочки» - самоходной артиллерийской установки, вооруженной 76-миллиметровой пушкой. Были САУ и с пушкой большого калибра - 152-миллиметровой. У этой и броня потолще. А наша коробочка имела лишь одно преимущество - сама себя водила. Правда, в танковом бою ей отводилась роль танка.
Всю войну я провоевал на своей территории, хотя воевал почти до Победы. Не странно ли? Дело в том, что наша армия 3 Прибалтийского фронта до самой капитуляции Германского рейха держала в Окружении Курляндскую (Мемельскую) группировку врага. Это был небольшой участок Советской земли, где фашистов сознательно блокировали, не тратя на их ликвидацию силы и средства. Эта группировка капитулировала при капитуляции Германии. Принимать ее капитуляцию мне не довелось. Я в это время уже учился в Горьковском танковом училище.
Но доучиться не пришлось. Три ранения - два из них тяжелые - для здоровья помеха большая. Признали негодным к строевой службе. Демобилизовали. Приехал я на родину, в Любим, а специальности никакой. Кем и где работать? Выход из положения подсказал бывший в то время секретарь райкома ВЛКСМ Б. А.Богомолов, направил на курсы преподавателей физвоспитания при Ярославском педагогическом институте. По окончании курсов две учебных четверти проработал  физруком в Кирилловской семилетке. Работал в школе и критически оценивал свою работу: «Какой из меня физкультурник! С моими-то ранами и на турнике не подтянуться, и через коня не прыгнуть». И пошел в шоферы.
Окончил водительские курсы, получил права. Началась кочевая жизнь. Трудился в Заготзерно, в МТС, в ряде других организаций шоферил. В 1959 году окончательно осел в организации, называемой теперь районным объединением «Сельхозтехника». Вначале работал, конечно, шофером, затем слесарем, затем возглавил и семь лет руководил станцией технического обслуживания автомобилей. Сейчас заведую складом запчастей на обменном пункте райсельхозтехники.
Работа не тяжелая физически, но требует большого нервного напряжения. Особенно волнуешься, когда понимаешь, что ничем заказчику помочь не можешь. Велик еще дефицит запасных частей и деталей к сельхозмашинам. Приходит иной механик или тракторист из колхоза, чуть не со слётами на глазах просит обменять вышедшую из строя муфту сцепления к двигателю А-41 или диск сцепления. А в наличии нет ни того, ни другого. Сколько раз позвонишь на областную базу, сколько телеграмм пошлешь! А муфты сцепления, как говорят трактористы, все летят и летят.
Зато большое удовольствие испытываешь, когда знаешь, что можешь удовлетворить заявку заказчика. Вот механик колхоза «Россия» просит генератор к ДТ-75, механик колхоза «Власть Советов» дает заявку на передний мост к трактору МТЗ-52. Пожалуйста, оформляйте документы и хоть завтра приезжайте за деталями. И в наших интересах делать так, чтобы в хозяйствах района все машины были на ходу, чтобы они работали, не бездействовали, приносили пользу.
А годы идут и идут. Скоро мне стукнет шестьдесят. Пора и на пенсию. Не знаю, как  будет дальше, как дальше дела повернутся. Хотя и стар стал, и уставать стал, но без коллектива, без дела жить, пожалуй, не смогу. Мы, ветераны, так воспитаны Родиной.
                                                                                                                                                                       1984 г.


                                                                         Алексей Андреевич Морозов
         Уходили в бой истребители.

 Кто  из парней той довоенной поры не бредил авиацией! Водопьянов, Каманин, Молоков, Чкалов. Эти и другие имена наших летчиков, Героев Советского Союза, прославивших советскую авиацию на весь мир, были нам хорошо знакомы. Молодежь буквально осаждала аэроклубы и летные училища. Поэтому и я, окончив в 1935 году Любимскую среднюю школу, уехал в Ярославль. Работал на резинокомбинате, а по вечерам ходил в аэроклуб. После было Херсонское военное училище, где осваивали истребитель И-16. Все-таки в Ярославль пришлось еще раз вернуться, но уже в качестве инструктора. Кстати, у меня обучались прославившиеся впоследствии в воздушных боях М.Жуков и Кривов. Одна из улиц города названа его именем.
И все ж в боевую авиацию я вернулся. Наш истребительный полк располагался под Кировоградом, здесь и застала нас война. Несмотря на численное превосходство врага в воздухе, наши летчики от боя никогда не уклонялись. Конечно, теряли своих боевых друзей. Так, в одном из воздушных сражений погиб командир звена младший лейтенант Васильев. Летом 1942 года на южном участке фронта шли ожесточенные бои. Нам, летчикам, тоже было жарко, делали за день по 4-5 вылетов, обедали прямо в самолетах. Поступил приказ: подвергнуть штурмовке немецкий военный склад. Вылетела шестерка истребителей, вел командир эскадрильи Алексей Михайлович Милованов, он был награжден орденом Красного Знамени еще за бои на Карельском перешейке зимой 1939-1940 годов. Первый заход, ударили реактивными снарядами. На складе начался пожар. А тут навалились на нас немецкие летчики. И хотя задание выполнили, но одного товарища потеряли в том воздушном бою. Возвратились на аэродром печальные. За смерть друга любая расплата с врагом казалась дешевой. С Алексеем Михайловичем мы еще долго воевали, храбрый был летчик, звание Героя Советского Союза заслужил. Жаль, погиб он в 1944 году.
У Бориса Полевого в «Повести о настоящем человеке» есть эпизод, как Алексея Мересьева, расстрелявшего весь боекомплект, немецкие летчики взяли в «клещи». Нечто подобное случилось и со мной. Сдаваться в плен? Но и выбраться целому вряд ли удастся. И  все же лучше смерть, чем позор. Самолет мой сильно повредили. Почти в самом начале войны. Обидно было. Пришлось идти на вынужденную, садился  «на брюхо». Поломал во время посадки ноги, долго отлеживался в госпитале, но в свой полк все же вернулся. Потом были бои на Северном Кавказе, на Кубани. Здесь и встретили радостную весть о разгроме  окруженной группировки немцев под Сталинградом. Ребята прямо рвались в небо: надо же как-то отметить  такую победу Советской Армии. И отмечали, увеличивая счет сбитых  фашистских самолетов. А тут еще одна радость. Едем в Горький получать новые самолеты, знаменитые в то время истребители «Ла-5» конструктора Лавочкина. Машина легкая в управлении, хорошо вооружена, маневренная, скорость приличная. Ну,  думаем, теперь держись, немцы, бить будем до самого Берлина.
Вспоминается такой эпизод. Во время боев на Курской дуге я получил приказ сопровождать наших штурмовиков. Признаться, на благополучный исход этого вылета не надеялся. Сопровождал-то я в одиночестве. Над линией фронта встретили девять истребителей «фоке-вульф-190». От боя решили не уклоняться, хотя немцы имели двойное превосходство. Своей дерзостью мы такую панику на врага нагнали, что немецкие летчики побросали бомбы на свои же войска и поспешили убраться восвояси. Это был мой последний вылет в небо на Орловско-Курской дуге. Открылись старые раны, пришлось ложиться в госпиталь. Обидно было. Товарищи продолжали воевать, а ты вроде бы отдых незаслуженный получил.
После Орловско-Курской битвы мы уже не отдавали немцам превосходства в воздухе, навязывали им бои и выходили победителями. Довелось мне и моим товарищам драться в небе  Румынии, Болгарии, Венгрии, Югославии. И немецкие летчики стали не те, что в 41-м, предпочитали не связываться с нами, уходили, едва завидев наши истребители. Был такой случай в Венгрии. Получили приказ – блокировать немецкий аэродром, да так, чтобы ни один вражеский самолет не поднялся в воздух. На подходе к аэродрому столкнулись с десятками мессершмиттов. Завязали бой, лично я сбил два вражеских истребителя. Остальные поспешили удрать. Это был, пожалуй, последний серьезный воздушный бой в моей военной биографии. В дальнейшем в нашу задачу входило, в основном, прикрытие наших наземных войск. В связи с этим вспоминается один забавный эпизод. Летим с ведомым Валентином Шавыриным, внизу по дорогам идут колонны советских войск на Вену. Решили и мы слетать посмотреть знаменитый город сверху. По пути на Дунае потопили вражескую баржу. Вдали показалась водная гладь. – Посмотрим озеро, - предложил Валентин, и запел: - «Над озером быстрая чайка летит…» И тут по рации доносится голос командира полка: - Это что еще там за чайка появилась? За небом лучше смотрите! – Озером любуемся, товарищ командир, - отвечает неунывающий Шавырин. – А фрицами здесь и не пахнет.
В Вене мы и встретили долгожданную Победу, за которую советский народ заплатил такую дорогую цену. Десятки миллионов убитых, тысячи разрушенных городов и сел, осиротевшие дети. Даже трудно себе представить, как подняли все это из руин наши люди! А с авиацией мне пришлось расстаться. После войны долго лечился в госпитале. И, наконец, приговор врачей: негоден к летной военной службе. Так в 1947 году я вернулся домой,  в Любим.
                                                                                                                                                                      1984г.
                         
                                                                               Алексей Дмитриевич Мясников
                 Не быть нахлебниками

 Из всех домашних животных я больше всех уважаю лошадь. Великая труженица лошадь! Веками она кормила русский народ, вносила свой вклад в оборону Родины, служила безотказным транспортным средством. Не случайно более половины своей жизни я провел с лошадьми и около лошадей. Начинал свой трудовой путь с неказистых крестьянских саврасок, а кончил с выездным рысаком.
Мое поколение еще помнит дооктябрьские годы, а период нэпа, эпоху коллективизации представляет не по книгам и кинофильмам, поскольку само являлось участником тех событий. Да, с февраля нынешнего года мне уже пойдет семьдесят седьмой год. Сельцо наше называлось Покровским, и был я в том сельце пахарем. Впрочем, почему я говорю: называлось. Оно и до сих пор так называется, существует и даже процветает как центр сельсовета и колхоза «Заря коммунизма». Зато «отцвели» уже Пирогово, Носково, Семенково и другие деревни округи. А ведь Семенково к тому же тоже когда-то было центром сельсовета.
Вот мы пахали землю на лошадях. И до коллективизации, и после коллективизации. Потом на смену коню пришел трактор, и лошадь стала не нужна. Один трактор заменил двадцать лошадей, а теперь тракторы заменяют и до двухсот коней.
Пришлось потрудиться рабочим на лесозаводе имени Шмидта в деревни Аверино. А потом как грамотного человека (окончил 4 класса сельской школы) меня в продавцы перевели. Не сомневайтесь, пожалуйста, в моей грамотности. В тридцатые годы и человек с четырехклассным образованием был большой редкостью. Помню, при призыве в армию выстроили нашу роту новобранцев и скомандовали: «Тем, кто окончил начальную школу, два шага вперед!» Вышли из всей роты лишь пять или шесть человек.
В армию меня призвали уже взрослым парнем,  если по правде сказать, перестарком для солдатской службы. И, надобно же тому быть, попал сразу на Карельский фронт. Война в то время с белофиннами шла. Разбили врага, освободили Выборг. В артиллерии служил я тогда, числился в расчете орудия ездовым. И был доволен. Вот и опять, думал, попал к лошадям, хоть и не пахарем. А вообще-то артиллерия наша была пахарем, глубоко пахали мы финские, а потом немецкие окопы.
С лошадьми и Отечественную провел. В первые годы войны без них и воевать-то была невозможно. Даже после, когда нашу батарею 76-миллиметровых орудий перевели на механическую тягу, пушки стали «Студебеккеры» и «ЗИСы» тягать, и тогда без лошадей не обходились Машина и есть машина, она корма не с заливных лугов просит, никакой поломки не переносит.
Другое дело конь. Сунул ему клочок сена – он и тащит пушку - не боясь ни трясины, ни рытвин, ни ухабов. Три упряжки я сменил, пока был ездовым. Нет, погибали кони не от осколков снарядов и мин, пуль, берег я лошадей пуще глаза. Из-за болезней выходили из строя лошади. И спасибо им, русским конягам, довезли они нас до самой Германии.
Коней-то я берег, а вот себя сберечь не всегда удавалось. Первый раз был ранен под Витебском. Уже орудием командовал в ту пору. Позади  бои под Орлом, Брянском, Великими Луками, Новосокольниками, Невелем. В сорочке, думал, родился, и пуля не берет, хотя все время на прямой наводке, в поле видимости из прорезей «тигров» и «фердинандов». Всегда опережали фашистских наводчиков, били подкалиберным танкам прямо под нутро, только брызги сверкали от хваленой немецкой техники. Тут и задело меня.
Второй раз ранило где - и не припомню. То ли в Литве, то ли в Польше. А третий раз – точно под Кенигсбергом. В Тильзите в госпитале лежал. Да, инвалид я, но не Великой Отечественной, гражданский, так сказать, инвалид. Что ж, бывает и так. Знаю, есть инвалиды войны, не получившие на войне ни одного ранения.
Пока лежал в госпитале, война на западе кончилась. Нашу часть отправили на Дальний Восток. Быстро там врага разбили. Догоняя своих после излечения в госпитале, я добрался только до Новосибирска. Дальше, сказали, ехать незачем, поезжай домой, твой год подлежит демобилизации.
Опять оно, родное Покровское. Захирело совсем село за войну. А Семенково еще держалось. И опять пошел в продавцы.
В 1955 году подался опять к лошадям. Устроился конюхом в райком партии. Не было тогда в районных учреждениях автомашин, сотрудников возили в командировки на бричках и санях. Ходили и ездили много, в кабинетах не засиживались.
Тринадцать лет в райкоме отконюшил. Живу теперь я в городе, пенсию получаю. Дом из деревни сюда перевез. Но живу по-деревенски. Никак не могу взять в толк, как это можно жить без своего подворья, без скота? Пока у нас с супругой было достаточно сил, держали корову. А сейчас на дворе две козы, куры, откармливаем ежегодно поросенка. Без своего молока, мяса, яиц обходиться не привыкли. Не привыкли нахлебниками сидеть на шее государства. Мало того, стараемся хоть несколько ему помочь в решении продовольственной проблемы. Когда держали корову, продавали молоко. Сейчас сдаем на пункт «Заготскот» приплод от коз.
Конечно, не все так просто получается. Когда работал при лошадях, трудностей с кормами для скота не испытывал. Бывало, накосишь сена не только для коней, а и корове оставалось. И с подвозкой сена было удобно. Выкашивал все лесные урочища, куда с машиной не пробраться. А лошадь вывезет из любой уремы. Совсем плохо стало с заготовкой кормов без конского тягла. На себе приходится возить сено (сейчас – на велосипеде), ведь в городе для населения таких услуг еще не предусмотрено.
Вот кормовая проблема, по-видимому, и отпугивает многих от скота. А жаль: сколько кормов сейчас гибнет напрасно в лесах! Сохнут на корню травы, которыми кормили когда-то в городе целых четыре стада дойных коров. Но не только трудности с заготовкой кормов являются причиной охлаждения к скоту горожан. И в деревнях немногие держат скотину на личных подворьях. Уж очень люди надеются на государство, на то, что оно их всем обеспечит, и забывают о том, что государство – это мы, и должны сами себя обеспечивать продуктами питания. Говоря так, я имею в виду, прежде всего тружеников села и таких небольших городов, как наш.
                                                                                                                                                                   1986 г.


                                                                 Александр Евлампиевич Недоносков.
        Заместители по бодрости

После войны, в Германии, мне довелось ознакомиться с книгой гитлеровского генерала, кумира фашистского воинства Гудериана "Панцерн, форвест!" ("Танки вперед!"). Автор танковых клиньев, генерал считался непобедимым. Потому и тон книги хвастливый, шапкозакидательский. А мы, советские танкисты, его, Гудериана, били.
Так получилось, что вся моя воинская биография была связана с механизированными соединениями. Когда в 1936 году призвали на действительную службу в Красную Армию, то мне здорово повезло: попал в 4-ю отдельную механизированную танковую бригаду, которой командовал будущий прославленный защитник Сталинграда, легендарный полководец Великой Отечественной Василий Иванович Чуйков. Я знал его молодого, когда он был еще полковником. Привела меня к танкистам специальность слесаря: я освоил ее до призыва, дома, в Любиме. Год был курсантом в тогдашней "учебке", стал командиром танка Т-26. Там меня приняли кандидатом в члены партии. Занимался на курсах политработников, присвоили звание младшего политрука и на петлицах загорелись по два рубиновых "кубаря" лейтенанта.
В запасе работал в Любимском райкоме комсомола, председателем райсовета ОСОВИАХИМ. С этой работы и начался у меня отсчет времени, когда прокричали репродукторы войну.
23 июня сорок первого года нас, политработников запаса, вызвали в обком партии, а оттуда направили в Главное политическое управление Красной Армии в Москве. Направили на Западный фронт, в сражающиеся части, которые сдерживали натиск гитлеровцев. Танкист, я в начале войны попал в стрелковый полк, с упорными боями отходивший от границы. Здесь, в Белоруссии, на реке Сож, я и получил свое первое боевое крещение. Силы противника были во много раз превосходящими, и мы, теряя в боях товарищей, откатывались. Такова печальная правда начала войны.
Политработнику приходилось нелегко. Стоишь перед неплотными строями, потому что час назад их проредил вражеский огонь, и знаешь, что бойцы голодные и холодные, и сам такой же, знаешь, что людям не выданы хлеб и патроны, что который день им не дают поспать, но надо найти слова, чтобы поднять солдат в новый бой. Тогда напоминаешь им о родине, об оставленных дома семьях, о женах и детях - о том, о чем пишут им из родимых краев, что нельзя отдать на поругание фашисту, об Отечестве, - и поредевшие цепи встают в атаку.
В сентябре, в сражении на украинской реке Снов, я был ранен и отправлен в госпиталь. А после излечения наконец-то попал в танковую бригаду. Это были тяжелые танки КВ. Воевал я в бригаде в должности политрука роты, а потом комиссаром танкового батальона.
Немец упрямо рвался к Москве. Мы сдерживали его натиск на Калининском фронте в ожесточенных боях. Особенно тяжело было под Ржевом. Гитлеровцы закрепились тут плотно, и выбить их с этой линии стоило немало крови, напряжения, нервов, жертв.
Танкисты - ударная сила любой операции. Получаем приказ: "Перерезать дорогу Белый - Ржев, взять деревню Урдом". А там штаб немецкой дивизии. Естественно, охраняется штаб надежно, в том числе и танками. Но что могло тогда противостоять нашим "тридцатьчетверкам", которыми вооружили бригаду! Не танк - птица! И огневая мощь - дай боже.
Звучит команда:
- Танки, вперед!
Словно вихрь, срываются с места Т-34. Дорогу мы оседлали, и взяв в клещи Урдом, разгромили охранявшие штаб части немецкой дивизии. В плен захватили всех штабных офицеров - с картами, схемами, документами. Удачный был бой, еще весомее оказались его последствия. Многое раскрыли захваченные карты, схемы, документы: немцы стали нести большие потери, откатываться. А главное - перерезанной оказалась стратегическая дорога Белый - Ржев.
Риск был постоянный. Помню атаку: немцы на бугре. Впереди - лощина, которую надо преодолеть. Она пристреляна врагом. Видим, останавливается один наш танк, второй, третий. В чем дело? Командую водителю:
- Вперед, и обгоняй их. Я отдам приказ: "Делай, как я!"
Рванулись на первой скорости. Обходим своих. И тут нас так подбросило, будто землетрясение в восемь баллов. Ясно, нарвались на мину. Надо ремонтироваться. А как, когда противник поливает огнем, и вон уже изготовилась для атаки пехота?
До темноты отбивались из танка, а потом подошли саперы, разминировали лощину, мы тем временем соединили гусеницы, и ночью стали выполнять поставленную перед батальоном задачу. Выполнили, конечно.
И все же именно в танке я получил тяжелое осколочное ранение на Калининском фронте, где провоевал с января сорок второго по март сорок третьего. После госпиталя направили в гвардейскую танковую часть, прославившуюся в сражениях под Сталинградом с группировкой немецкого генерала-фельдмаршала Манштейна, рвавшейся тогда на выручку окруженной в городе на Волге армии Паулюса. Дальше боевая дорога пролегла в составе этой части на Северо-Западном и Втором Белорусском фронтах. К этому времени я воевал уже в звании майора, заместителя командира батальона по политчасти.
За время войны приходилось участвовать в боях на различных видах боевых машин: КВ, был парторгом полка тяжелых танков ИС. Но больше всего мы любили "тридцатьчетверки". Очень точно написал о них известный советский поэт, не раз горевший в танке, участник Великой Отечественной Сергей Орлов:
    Броня от солнца горяча,
    И пыль похода на одежде,
    Стянуть комбинезон
                с плеча-
    И в тень, в траву,
            но только прежде
    Проверь мотор и люк
                открой:
    Пускай машина остывает.
    Мы все перенесем с тобой:
    Мы люди, а она стальная...
Вспоминая годы Великой Отечественной, я всегда ловлю себя на мысли о том, что мне чертовски повезло - быть политработником именно в танковых частях, сражаться плечом к плечу с мужественными, отважными, веселыми, находчивыми людьми. Я хорошо знал - и это было главное - этих людей: на что каждый способен, их сильные и слабые стороны. Замполитов иногда в шутку называли заместителями по бодрости. А ведь это действительно так. Замполит отвечал за моральное состояние подчиненных. Он был и душеприказчиком, и командиром, забирающим в оборот, но прежде всего стрелкой, которая указывала: "На Берлин! На Запад! Вперед!" И в то же время политрук, комиссар, замполит всегда оставался для людей советчиком, товарищем, отцом. Это была великая сила в армии. Недаром фашисты в плену политруков убивали всех до единого.
Из собственного опыта я понял: быть политработником, указывать, можешь только тогда, когда показываешь личный пример. Увидев, что не отсиживаешься за чужой спиной, тебе всегда поверят и за тобой всегда поднимутся в любую атаку. Я так и поступал во все дни войны.
За участие в боевых операциях против немецко-фашистских захватчиков  награжден пятью орденами: орденом Красного Знамени, орденом Отечественной войны II степени, тремя орденами Красной Звезды, а также фронтовыми медалями "За боевые заслуги" и другими; есть у меня и боевая награда Польской Народной Республики. О том, за что удостоился каждой, можно рассказывать долго. Припомню только об участии в операции, за которую был награжден орденом Красного Знамени. Мы шли уже по германской территории. Наш танковый корпус вошел в прорыв, в тактическую зону немцев. Перешли Одер. На пути город, занятый вражескими войсками. Другие подразделения корпуса ушли вперед. Нашему батальону приказано:
- Взять город. Действуйте!
Комбат сказал мне:
- Бери добровольцев и врывайся в город. А мы тем временем будем его охватывать.
Добровольцев оказалось много, но я отобрал экипажи машин, с которыми участвовал в предыдущих боях. Пошли в атаку, ворвались в город. Дорога прямиком вывела к центральной площади. На броне у нас была мотопехота, она обезоруживала сдающихся немцев. У комендатуры стояла автомашина с работающим мотором, нагруженная добром. Идет немецкий майор, оказывается, комендант города. Не успел удрать, замешкался. Я его обезоружил. Пленного отправили в штаб корпуса.
Для меня всегда были почетны и ответственны встречи с молодым поколением. В таких случаях надеваю свои боевые награды, и словно молодею, словно шагаю рядом с друзьями-фронтовиками, строй которых - увы! - время неумолимо прореживает. Накануне 40-летия Победы все чаще слышится мне наш танкистский гимн - песня:
    Броня крепка, и танки наши быстры...
                                                                                                                       "Ленинский призыв", 5 марта 1985 года.


                                                                                Зоя Александровна Онащенко
          ЛЮБИМ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ.

23 августа в истории России отмечен как день воинской славы. В 1943 году 23 августа Красная армия разгромила немецко-фашистские войска в Курской битве. В этих кровопролитных боях участвовали и многие наши земляки. Отдавая дань знаменательной дате, мы публикуем воспоминания Зои Александровны Онащенко о своем военном детстве, о людях, живших в Любиме в те годы.
- Жизнь прошла быстро, и как-то незаметно оказалось, что события моего детства уже принадлежат истории. В том поселке, где мы жили, одни дома исчезли вовсе, другие разрушены или доживают свой век. Многих людей тоже уже нет с нами. Тех, кто жив, судьба разбросала по всей стране и даже за рубеж. Кто-то потерялся, кто-то поддерживает связь с другими непосредственно, или передает приветы через третьи лица. Уверена, что все помнят Любим, и многим Любим снится.
Мы жили в поселке железнодорожников  (сейчас улица Московская около электроподстанции). Это был особый мир со своим особым микроклиматом. В доме №1 была амбулатория с маленьким родильным отделением, где я и появилась на сеет. В том же доме жил с семьей врач Дощечкин Савва Алексеевич, акушерка и санитарка с семьями. Врач и акушерка ездили на вызовы к железнодорожникам на соседние полустанки на поездах, а том числе и товарных, с которых приходилось спрыгивать в нужном месте, иногда на ходу. Таким образом, заболевшим соседям медицинская помощь оказывалась в любое время дня и ночи. В доме №2 жили четыре семьи. А следующий дом - был питомник, на территории которого в домике и жила наша семья (домик, кстати, сохранился). Отец работал в питомнике, где выращивались саженцы елок для посадок вдоль железной дороги, представлявших собой живую защиту пути от снежных заносов. Выращивались также саженцы смородины и малины. Были парники, где выращивали рассаду капусты и помидоров. Помидоры в довоенные времена были в Любиме в диковинку, люди не знали, что это такое, никогда не пробовали, и пробовать отказывались. Так что помидоры для Любима открыл мой отец.
В доме №3 жил начальник путевой части ПЧ-10 Морозов Борис Иванович с семьей и еще несколько семей железнодорожников. В доме №4 располагались контора ПЧ-10 и несколько квартир. Недалеко от вокзала стоял небольшой клуб, где иногда показывали кино. На перроне находился железнодорожный магазин, а рядом с ним - пекарня. Дорога в поселке была вымощена «шашечкой» - небольшими кусками бревен, выложенных торцом вверх.
Дети (в каждой семье было не по одному ребенку) детский сад не посещали. Пользовались большой свободой, ходили самостоятельно друг к другу в гости, собирались группами, ходили в лес, начинавшийся прямо за домами. Один раз заблудились, как считали родители, но мы были уверены, что это не так. Железнодорожное полотно было метрах в сорока от наших домов, и любимым развлечением детей было наблюдать, как паровозы заправляют водой, кочегары чистят топки, а шлак выбрасывают в кучу как раз напротив окон моего дома. Куча была высокая, зимой с нее катались на санках. Помогал «мелюзге» организоваться мальчик Витя из дома №2, ему было тогда лет 11-12, но он не стеснялся возиться с нами. Мы это очень ценили и очень его любили. Видимо, уже тогда проявились его педагогические способности. Впоследствии он действительно стал педагогом, и остается им по сей день. Это Басков Виктор Петрович, преподаватель одного из ярославских ВУЗов.
Точкой отсчета, начиная с которой я все помню в хронологической последовательности, было начало войны. Когда по радио объявили об этом, а радио тогда имелось в каждом доме, все пошли на митинг в рощу. Мама и меня с собой взяла. Трибуну установили на поляне, кругом были деревья. О чем говорили выступающие, увы, не помню. Мне было тогда четыре с половиной года.
И началась новая жизнь, тяжелая, военная. В сторону Москвы шли составы с красноармейцами. На станции составы стояли подолгу, красноармейцы заходили в наши дома, хозяйки угощали их вареной картошкой, каждый день варили специально по большому чугуну.
Уходили на фронт молодые люди из соседних домов: Игорь Дощечкин и Леня Мельников из дома №1, Коля Пугачев и братья Невские Леня и Вася из дома N92. Ушел на фронт и наш любимый доктор, который помогал пройти через все детские болезни. Все они не вернулись.
И взрослые, и дети внимательно слушали сводки Советского информбюро. Незабываемый трагический голос Левитана сообщал о наших потерях. В сторону Москвы все шли и шли составы с красноармейцами. Наша дорога была единственной, не перерезанной фашистами.
В сентябре 1941 года немецкие самолеты прорвались к Любиму, пытаясь разбомбить железнодорожное полотно на стрелках, как раз  напротив дома №1, и так называемую «трубу» то есть водопровод от насосной станции на реке  Уче до водонапорной башни станции, откуда  вода поступала в колонки для заправки паровозов. К счастью, немцы промахнулись, бомбы упали рядом со стрелками и «трубой!».  Движение было восстановлено меньше, чем за сутки. А воронки от взрывов оставались очень долго, они и сейчас заметны. Налет был только один раз, больше наши зенитчики не пропустили врагов Во время налета я шла от дома №1 домой (метров 150, наверное), понимала, что самолеты гудят не так, как наши, но не осознавала, что происходит. Самолеты были уже над головой, когда я пролезала под воротами. Мама копала в это время картошку, подбежала к воротам,  схватила меня и потащила к лесу, подальше от  железной дороги. Мы сидели под деревом и видели как бомбы, похожие на бутылки, отделяются от самолетов прямо над нами. Страшно  мне стало только потом.
Шли тяжелые военные будни. Начали приходить похоронки. Горе матерей описать невозможно. Зимой все женщины работали на «снегоборьбе», (такой термин тогда употребляли), расчищали от снега железнодорожные пути и особенно стрелки. А составы все шли и шли: и в сторону Москвы, и на Восток. До войны (правда, и после), любимым развлечением на станции было - выходить к поездам: людей посмотреть и себя показать. В войну это было тяжелое зрелище. Начали прибывать составы с ранеными, которых привозили в местные госпитали. Глядя на раненых, дети плакали. Приезжали эвакуированные из блокадного Ленинграда и других городов. Москвичи тоже старались отправить своих детей к родственникам в Любим. Детей становилось больше. Жизнь все-таки брала свое. В клубе иногда показывали кино, иногда были концерты самодеятельных артистов, из эвакуированных. В клуб обязательно приходили те, кто должен был ехать на фронт, уже в военной форме. Среди них были и девушки.
Детям очень нравилось бывать в доме Дощечкиных. Маргарита Федоровна принимала малышню у себя и много с нами занималась. У них было много книг и пианино. Маргарита Федоровна и ее дочь Эвелина хорошо рисовали. Они делали для нас из бумаги кукол. А уж платья для этих кукол мы делали сами. В этом доме устраивали для всех малышей елку, сама Маргарита Федоровна наряжалась Дедом Морозом и очень нас веселила, придумывая разные игры, раздавала гостинцы. В пакетиках были вяленая свекла вместо конфет и колобки из крахмала. Такое угощение (подарки) собирали наши мамы. Маргарита Федоровна была еще хорошая рукодельница и детей тоже учила рукоделию.
Время шло, сводки Информбюро становились оптимистичнее. Голос Левитана стал торжественным. Красная Армия перешла в наступление. Появилась надежда. Люди повеселели.
1 сентября 1944 года я пошла в первый класс. Моей первой учительницей была Серафима Николаевна Зиновьева. Класс был трудный. В основном, это были дети из детского дома, голодные, плохо одетые, некоторые с признаками рахита. Да и у тех, кто жил в семьях, с едой и одеждой было неважно. К праздникам нам выдавали в школе гостинцы: брикетики, похожие по цвету на мыло, но сладкие. Назывались они глюкозой. В разные города шла продовольственная помощь от союзников, нам тоже кое-что перепадало. Самым большим праздничным лакомством были картофельные котлеты, обвалянные в американском яичном порошке.
Весной 1945 года стало очевидно, что война заканчивается. В школе нам поручили делать цветы из крашеной стружки. И как только объявили по радио о Победе, мы пришли в школу с этими цветами. 9 мая занятий в школе не было, была демонстрация. Народ ликовал. Матери, чьи сыновья не вернулись, плакали. Снова шли составы, теперь больше на Восток. Веселые солдаты ехали домой. Кто вернулся, обязательно, еще в форме, приходили в наш маленький клуб. Дети смотрели на них во все глаза - это были живые герои... Начиналась мирная жизнь.
Зоя Александровна Онащенко фамилией своей обязана отцу, Александру Васильевичу, который родом был из Украины (село Демидов). Мать, Анна Степановна (девичья фамилия Пустовойт), также родилась на Украине (село Литвиновка). Так что корни Зои Александровны уходят в крестьянство, правда про деда по материнской линии и его многочисленных братьев селяне говорили: «правителевы хлопцы». Видимо, прадед Зои Александровны был управляющим у какого-то помещика. Деды все женились на крестьянках и обзаводились землей, поскольку своей земли у «правителевых детей» не было.
В Любим Зоиных родителей пригнал голод 1932-1934 гг. Зоя родилась в Любиме в декабре 1936 года. В 1954 году с медалью закончила Любимскую среднюю школу и уехала учиться в Московский авиационный технологический институт. В настоящее время живет в г. Пушкино, Московской области, но каждый год приезжает на лето в родительский дом на станции, встречается с друзьями.
                                                                                                                                       Наш край,25 августа 2006 г.

                                                                          Михаил Дмитриевич Осипов
       В жизни всегда есть место подвигам

 Почему она кажется долгой, моя жизнь? Ведь чаще можно слышать от некоторых людей сетования на быстротечность их жизненного пути. Дескать, уж очень коротка она, наша жизнь, не успеешь оглянуться, как и старость наступила. Что же, и такое мнение верно. Но только жизнь коротка для того, кто не сумел прожить ее как следует, наполнить ее содержанием. Иной раз человек и не особенно виноват в этом, если прожил в спокойное время, занимался одной и той же работой. А вот наша жизнь, жизнь людей моего поколения бедной по содержанию не назовешь. Октябрьская революция, гражданская война, НЭП, годы коллективизации и индустриализации, Великая Отечественная война, годы восстановления народного хозяйства – вот, сколько событий выпало на нашу долю, сколько «этапов большого пути» мы прошли.
Зря говорить не буду, в революции и гражданской войне участие не принимал. По молодости лет. Родился я в конце первого десятилетия нашего века в Любиме. В Заучье стоял наш дом. Родитель был хорошим плотником, отходничал по деревням, ставил избы, а в 1916 году с началом строительства железной дороги Данилов – Буй осел на стройке. Почитай, в здание теперешнего вокзала Любим, во все станционные здания вложен его труд. Попервоначалу отец и нас, детей (из всей большой семьи в двенадцать человек сыновей и дочерей его выжили только мы двое – я и брат Владимир) попытался приохотить к плотницкому делу. После окончания начальной школы работали мы с ним по найму в разных концах района, уезда, по тогдашнему административному делению. Помню я революционные митинги, демонстрации железнодорожных рабочих, выступления большевиков, бравших власть в городе, вообще, весь тот подъем народных масс, в результате которого жизнь пошла по-новому. Но смысла всех этих событий, конечно, еще не понимал. Понял несколько позже.
Сторона наша лесная, глухая. Не скоро коснулись ее новые веяния, особенно в крестьянском и мещанском быту. Но уже в середине двадцатых годов в Любиме были ликвидированы все частнособственнические предприятия и разработка и переработка леса – нашего основного богатства – перешла в руки государственных предприятий. Крупнейшим из новых государственных концернов был «Волголес». В Любимское его отделение я и поступил в 1925 году. Работал грузчиком, грузил на станции древесину в вагоны. Проработал четыре года, а затем, не помню, по какой причине, вдруг подался в почтальоны. Наверное, по причине, как сейчас говорят, сокращения штатов. Для молодых сейчас удивительно, а ведь у нас в двадцатые годы существовала безработица. Был избыток рабочей силы, были биржи труда.
Сельским почтальоном проработал год. Почтовых отделений тогда не существовало, транспортировку корреспонденции начинали непосредственно с уездного центра, от сохранившегося до сих пор здания почты на Советской площади. Моим маршрутом было: Любим – Михаил Архангел – Вахромейка – Язвицево – Шульгино – Накоступово – Любим. И так каждый день, с утра и до вечера. Ходил и по другим маршрутам. Подобные походы, знание района пригодились мне в будущей милицейской работе.
На работу в милицию поступил не сразу. После почтальонства проработал еще несколько месяцев на лесопильном заводе имени лейтенанта Шмидта – предтечи известного впоследствии в районе лесозавода имени КИМ. На службу в РАО (районный административный отдел) поступил случайно. До этого не думал и не гадал, что свяжу свою жизнь с правоохранительными органами. Дружок мой Сашка Андреев (впоследствии начальник районного отдела НКВД Александр Павлович Андреев) сагитировал подать заявление в органы порядка. И вот 30 марта 1930 года началась моя служба в РАО. Бесконечной чередой потянулись дежурства по отделу, выезды на места происшествий и т.д.
Наиболее памятными были расследования дел по массовому забою скота в Нефедовском сельсовете (ныне входит в состав Покровского). Началась коллективизация сельского хозяйства, образовались первые колхозы. Этот процесс в деревне, естественно, был не по нутру зажиточным крестьянам, кулакам и подкулачникам. Они развернули бешеную агитацию по уничтожению имущества коллективных хозяйств, совершали поджоги, травили посевы, резали скот. И подбивали на подобные акты несознательную часть сельского населения. При этом нужно учесть, что уже тогда наши правоохранительные органы при расследовании подобных дел действовали больше методами предупреждения, разъяснения, то есть воспитательными методами.
Наиболее яркое действие этого метода проявилось в 1932 году при ликвидации беспорядков, вызванных кулацкими выступлениями в городе Вичуга  Ивановской области. Замечу в скобках, что в тридцатые годы и наша Ярославская, и Костромская, Владимирская области входили в состав ИПО – Ивановской промышленной области. Учился я в то время на годичных милицейских курсах в Костроме. Уже заканчивал их, получив по распределению направление на работу в Судиславский район оперуполномоченным ОБХСС, когда курсантов неожиданно подняли по тревоге. Погрузили в вагоны-теплушки и направили под Иваново. К счастью, беспорядки в Вичуге оказались не такими уж страшными, жизнь в районе вошла в нормальное русло без всякого применения насилия и оружия. Заслуга в этом местной милиции, лично начальника областного управления НКВД тов. Новикова. Участие курсантов милицейской школы в этом деле ограничилось несением караульной службы и смотровым строем под оркестр.
В Судиславле поработал я недолго. Болезнь какая-то в легких обнаружилась. Дважды лечился в санатории города Плес, но все-таки был вынужден демобилизоваться из органов. Приехал на родину, работал в ОРСе местного леспромхоза кладовщиком, но связи с милицией не порывал. Сейчас подобных добровольных помощников службе охраны порядка называют народными дружинниками и общественными инспекторами. Только в 1936 году почувствовал себя настолько здоровым, чтобы занять свое место в штате районного отдела внутренних дел.
В предвоенные и военные годы прошел в органах охраны порядка все служебные ступени – от рядового милиционера до начальника отдела, был инспектором, уполномоченным отдела уголовного розыска, начальником паспортного стола, участковым оперуполномоченным в Акуловском сельсовете. Кстати сказать, в последнем судьба свела меня с одним из зачинателей колхозного движения в районе Марией Ивановной Смирновой. Немало пришлось поколесить по участку, ломая сопротивление кулаков – противников нового строя, восстанавливая, попранные ими справедливость и порядок. Борьба шла с расхитителями социалистической собственности – уголовниками, вредителями, недобитыми бандитами-озеровцами - участниками бело-зеленого мятежа Озерова в Осецкой волости в 1919 году.  (Акулово – родина этого бандита).
В 1939 году произошло знаменательное событие в моей жизни. Меня приняли в партию. А в июне 1941 года началась война, Великая Отечественная. Правда, поначалу казалось, что она будет непродолжительной. Однако уже к концу года стало ясно: нам придется воевать и воевать. Фашист дошел до Калинина, обтекая Москву с северо-запада. Ярославская область стала по существу прифронтовой. Начались бомбежки областного центра, железных дорог, волжских мостов. Наводчиками вражеских бомбардировщиков являлись сбрасываемые на парашютах диверсанты. Особо интересовал их участок Северной железной дороги от Ярославля до Буя. Немногие из молодых теперь, наверное, знают, что в 1941-1942 годах авиация врага бомбила разъезд Пантелеево, входные стрелки станции Любим, Шарненский мост.
Необходимо было обезвреживать вражескую агентуру. Расскажу об одной из таких операций. В районный отдел поступило сообщение из Фоминского сельсовета о выброске десанта. При проверке оказалось, что выброшено всего два парашютиста. Но и они могли наделать беды, если допустить их к линии железной дороги. К счастью, вражеский летчик не рассчитал маршрута – выбросил диверсантов за рекой Костромой (Фоминский сельсовет до 1944 года входил в состав Любимского района). Поднявшись по тревоге, отряд райотдела на лошадях форсировал реку и приступил к прочесыванию местности. С помощью колхозников одного из лазутчиков обнаружили в крестьянской избе, где тот с комфортом устроился на ночлег. Сопротивление  замаскированного под «старшего лейтенанта» Советской Армии -  было недолгим. Его обезоружили в считанные минуты. Отыскали парашют, взрывчатку и несколько сот тысяч советских рублей. По признанию диверсанта взрывчатка предназначалась для диверсий на железной дороге, а деньги – для вербовки помощников. В Костроме вскоре был пойман и второй вражеский лазутчик.
А война продолжалась. Только теперь наши войска шли на запад, освобождая от врага город за городом, село за селом. Вот уже вступили на территорию Белоруссии. Войска свои задачи выполнили, а кто должен укреплять их тыл, восстанавливать Советскую власть на освобожденных землях? Ведь здесь было все разрушено, государственные учреждения, и органы охраны порядка ликвидированы оккупантами. Партия обратилась с призывом помочь белорусским товарищам в налаживании нормальной жизни республики. На призыв откликнулись и мы, несколько работников Любимской милиции. Получили назначение в Гомель, но доехали только до Унечи: дальше поезда не шли. Добрались до места назначения кое на чем – на попутных грузовиках, пешком. Все на гомельщине было разрушено, даже переночевать было негде. Хотя фронт отодвинулся далеко вперед, нормальной жизни здесь мешали банды националистов, оставшихся в нашем тылу власовцев, бандеровцев. Все это подполье нужно было выкорчевать. Работы было невпроворот. И управились, несмотря на трудности. Так прошло еще пять лет.
И все же хотелось домой, в родные места. И как только представился случай в 1947 году, попросил перевода в Любимский район. Предложили сначала место участкового инспектора в Закобякино (в то время Середского района). А впоследствии – и сотрудника Любимского РОВД.  Проработал я более десяти лет начальником паспортного стола. С этого поста ушел на пенсию. Но это только так говорится, что ушел на пенсию. До сих пор работаю в отделении вневедомственной охраны РОВД.
В начале своего рассказа я говорил, что жизнь наша была очень содержательной – по количеству пережитых событий. Событий большой исторической важности. Наполнить жизнь, сделать ее содержательной зависит только от самого человека. «В жизни всегда есть место подвигам», - говорит устами героини одного из своих рассказов А.М.Горький. Нужно только не размениваться на мелочи, не бояться трудностей, идти туда, куда призывает тебя партия, комсомол.
                                                                                                                                                                     1984г.

                                                                           Эльза Александровна Осипова
         Встреча с военным детством.

Было воскресенье. Мы ехали к морю. День обещал быть жарким. За окнами электрички мелькали поля поспевающей ржи, мирно паслись стада, кое-где среди зеленых островков тенистых деревьев одиноко виднелись дома с придворными постройками из дикого камня. Вот промелькнула настоящая водяная мельница, ставшая на «вечную стоянку» и невольно напоминающая отважного Дон Кихота и его неотлучного друга Санчо Пансо. Все дышало миром и покоем. Пассажиры невольно с восхищением смотрели в окна. Совсем молодой юноша нежно держал в своей руке маленькую ручку очаровательной спутницы и что-то ласково нашептывал ей на ушко. Она улыбалась ему, восхищенно глядя в глаза. На остановке в вагон вошли пожилой мужчина и совершенно седая женщина. По туго набитым рюкзакам можно было определить, что это туристы. Мужчина был в коротких шортах, женщина в аккуратном спортивном костюме. Из их разговора можно было понять, что едут они дикарями к морю.
Море! Как манит оно людей своей притягательной, величавой красотой, неуемной силой и капризным характером. Кто-то сказал, что, увидев море однажды, нельзя оставаться к нему равнодушным. Да, после долгих лет я тоже возвращалась к морю, тому далекому, военному. Память невольно восстанавливала тяжелые дни детства. Странное чувство овладело мною, когда проводник, преклонных лет женщина, объявила: - «Следующая остановка -  «Клоога». Встреча, к которой готовилась столько лет, меня почему-то испугала. Я закрыла глаза и лбом прижалась к оконному стеклу, оно показалось спасительно холодным. На миг перед глазами появился тот далекий летний день 1942 года, концентрационный лагерь «Клоога», длинный ряд бараков с земляным полом, трехъярусными нарами, удушливый, спертый испарениями немытых человеческих тел, воздух и бесконечные ряды колючей проволоки. И вдруг совсем рядом я услышала: «Это милый городок, - сказала девушка, сидевшая напротив меня, своей подруге. – Вот увидишь, ты прекрасно у нас отдохнешь, ты увидишь море! Знаешь, как это здорово!» Они поспешно стали укладывать в сумку нехитрые дорожные вещички. «Милый городок», -  как будто издали донесся до меня удаляющийся голос. Электричка сбавила ход. Пассажиры зашевелились. Вот она – станция Клоога. Для нас, детей военного времени, город был другим. Он был страшным, грохочущим, ревущим. Было тоже жарко, очень хотелось пить, но воды нет. Вода, мутная, теплая, отпускалась строго по норме – кружка в день. Немцы возили ее в большой бочке, и как только она въезжала на территорию лагеря, мы, ребятишки, бежали следом с кружками, стараясь их подставить под капель. Ссорились, считая капли, часто проливали то, что успели собрать. Немец, сидящий на бочке и играющий на губной гармошке, вскоре замечал нас, резко поворачивался и стегал плеткой кого попало. Мы бросались врассыпную, так и не попробовав «золотые капли» воды. Строго в одно и то же время мы бежали в очередь за обедом. То, что каждый получал в миску и называлось «едой», со временем потеряло смысл. Оно стало символическим лагерным обрядом. Тягучая жидкость с клецками, изготовленными из слежавшейся муки, напоминающей мел, и сто пятьдесят граммов эрзацхлеба составляли ежедневное меню взрослых и детей. Один запах этого «супа» вызывал тошноту. Многие умирали с голоду, но есть не могли.
Больше всего мы боялись ночи. В бараках становилось душно, не хватало воздуха. До самого потолка нары были набиты людьми, выходить на территорию лагеря не разрешалось, в качестве туалета были огромные железные чаны, которые устанавливались в коридоре, а утром самими же лагерниками вывозились. Тех, кто умирал ночью, оставляли в бараке до утра. Утром укладывали на носилки, бросали в кузов грузовика и увозили к затопленному песочному карьеру. Тысячи людей нашли в этом карьере свою могилу. Помню, как мой дед, Петр Петрович, умирая, просил отца завернуть его тело во что-нибудь, «уж очень, - говорит – это срамно, старому человеку, вот так, без всего, плавать в мутной воде». Да, это был человек железной воли, не покорившийся до конца дней своих насилию.
А память все восстанавливала один за другим дни. Вот в отдалении от основных блоков стоят страшные бараки, где находятся обреченные на смерть тифозники. Взрослые почему-то говорят шепотом, когда туда ведут очередного больного. Нам это было непонятно, Но вскоре мы сами испытали, что значит барак смертников. Заболел отец. Ночью он бредил, искал мины под одеялом, кому-то кричал, чтоб скорей бежали за водой, так как он горит на костре. Глядя на папу, мы боялись, он был непохож на того, который был добрым, ласковым, оберегал нас, лишал себя последнего куска хлеба, лишь бы накормить нас. Матери уже не было, ее немцы расстреляли еще в январе 1942 года. Утром пришли какие-то люди, уложили отца на носилки и унесли. Мы, четверо детишек, остались одни. У нас была надежда, что папа вернется, но проходили дни а он не шел. Часто, сидя на нарах, мы тихо плакали. Мы теперь были «ничейные», как сказала наша соседка полицейскому дежурному, спросившему: - «Чьи это дети?». Положение осложнилось тем, что однажды, отправляясь на обед, мы обнаружили, что талонов нет. Они всегда лежали в железной довоенной коробочке из-под карамели в надежном, как мы считали, месте, под матрацем. Теперь не было коробочки, не было талонов. Какой-то подлый человек воспользовался тем, что дети беспризорные, и украл наши талоны. Начались тяжелые голодные дни. Младшей сестренке было четыре года, она то и дело просила есть, а есть было нечего. Вот тут-то и пришел на помощь нам «русский повар Иван». Так его называли фашисты. Он был из военнопленных, поваром работал в столовой для немцев. Прошли годы, но я хорошо помню лицо этого человека. Доброе, в веснушках. Однажды он увидел брата,  который рылся в помойном  ящике, недалеко от кухни. Позвал к себе и ничего не спрашивая, сказал: «Придешь сюда во время ужина, возьмешь сверток , - он показал, где будет лежать сверток, -  уберешь под рубашку, и никому не показывая , унесешь в барак. И не забудь заглядывать сюда». Вечером, во время ужина, в условленном месте брат взял сверток. Мы лежали на нарах, уже не думая об ужине. И вдруг таинственный шепот брата: -  «Залезайте быстро под одеяло, я вас накормлю». В темноте под одеялом сразу запахло чем-то давно забытым, домашним. Пока брат развертывал бумагу, мы невольно в ожидании проглатывали скопившуюся слюну. Да, это были куски настоящей булки с изюмом, намазанные маслом. Мы жадно принялись есть, но брат по старшинству предупредил: «Большими кусками не откусывайте, берите  в рот помаленьку, подольше жуйте, на дольше хватит». Я не знаю, ощущает ли человек в большей степени счастье, чем ощутили мы его в этот момент. Казалось, все отодвинулось – не было войны, не было смертей, страха – был таинственный мир под одеялом, где пахло настоящей булкой. Довольные, мы крепко заснули.
Утром нас разбудил сосед по нарам. Это был хороший человек. После смерти жены, оставшийся с тремя ребятишками, он находил время приглядывать  и за нами. «Что-то вы сегодня не встаете, уж живы ли?» Где ему было знать обо всем случившемся. «Собирайтесь на завтрак – накормлю вас на свои талоны, скоро получим новые». (На каждый месяц выдавались новые талоны). Вечером брат часто заглядывал в тайничок и всегда находил в нем что-нибудь съестное. Как это нам помогло выжить!
К отцу в барак «смертников» нас не пускали, и мы о нем ничего не знали, Поговаривали, что он уже умер, но однажды к вечеру он вернулся. Мы его не узнали. Маленькая сестренка заплакала, причитая: «Возьмите меня на ручки, я его боюсь». Действительно папа был похож на скелет. Как рассказывали потом очевидцы. расстояние 400 метров, отделявшее «тифозный» барак от основных блоков, отец прошел с двумя палками за день. Немцы, увидев такое для них «интересное» зрелище, сняли его на пленку. Конечно, не жить бы отцу, если бы не наш спаситель-повар. Пакеты, которые он прятал, стали больше. Иногда это были объедки с офицерского стола, но это было спасение. Утром всех взрослых сгоняли на работу, мужчин на строительство дороги, женщин – в песчаный карьер на погрузку песка и камней. Отец был слаб, ходить еще не мог, поэтому первое время его закрывали одеялом на нарах. Но вскоре эту хитрость обнаружили и вместе с другими папу увозили на дорогу. Видя его беспомощность, мужчины всячески его оберегали, поддерживали. Часто он просто держал лопату в руках, делая вид, что работает. Сколько доброты было в людях, выдерживавших фашистское насилие. Не было лишних слов, люди все делали молча, понимая друг друга. И в этом проявилось величие духа обреченных, но не сломленных.
Прошли годы… Теперь на территории концлагеря музей. Вереницы людей с детьми входят и выходят из блоков. У многих на глазах слезы. А недалеко шумит море. Мирное море. Если постоять одному и послушать, то в неторопливом говоре волн и криков  чаек слышится продолжение повести 40-летней давности, рассказывающей о далеких годах Великой  Отечественной. Звучит призыв: «Люди, будьте бдительны, это не должно повториться!»
                                                                                                                                                                    1984г.

                                                                       Николай Диевич Петров
           Этой силы частица

Николай Диевич Петров, журналист, инвалид Великой Отечественной войны, кавалер орденов Красного Знамени, Отечественной войны II степени прошел дорогами фронта и воочию видел все ужасы войны, испытал на себе все тяготы и лишения, выпавшие на долю русского солдата. За участие в боях он был награжден не только орденами, но и многими медалями.
С 1963 года в течение 29 лет Николай Диевич работал в редакции районной газеты «Ленинский призыв» в качестве заместителя редактора. Глубокое знание родного языка в сочетании с большой любовью к родному краю и литературным талантом помогали ему в беспокойной работе районного журналиста. Часто бывая в хозяйствах района, он хорошо знал людей — рядовых тружеников сельского хозяйства, о которых писал с особой теплотой. Его замечательные рассказы о природе Обнорского края, объединенные общим заглавием «От истока до устья» — о реке Обноре, о деревнях и селах, расположенных на ее берегах, о людях, отдающих родному раю свои сердца, свои таланты помнятся и сейчас. Его воспоминания о Великой Отечественной войне написаны к 40-летию Победы. Он ушел из жизни 26 апреля 1995 года, не дожив несколько дней до 50-летия Великой Победы.

I. В пойме Друти
Десять ударов по врагу нанесла в 1944 году Советская Армия. Из этих десяти сражений, пожалуй, самым примечательным по масштабам боевых операций были сражения на полях и в лесах Белоруссии. Операция «Багратион» — так называлась она, так была закодирована в Ставке Верховного Главнокомандования. Мы, солдаты - и офицеры, рядовые участники сражений, конечно, не знали об этом, но о том, что будем наступать, догадывались по тому сосредоточению войск и боевой техники, которое наблюдалось в середине июня в Белорусских лесах.
Утро 23 июня в пойме Друти, левого притока Верхнего Днепра, выдалось ясным, безоблачным. То был день, когда заря с зарею сходятся, как говорят в народе. Солнце еще не взошло, но восток с каждой минутой все алел, наливаясь тем нежным светом, который присущ начинающемуся дню. И вот уже заискрились верхушки столетних елей и сосен, на одной из которых был оборудован наш наблюдательный пункт — площадка в развилке дерева, соединенная с землей шаткой жердяной лесенкой.
Под деревом блиндаж в три наката, под которым в полной безопасности  чувствовали себя разведчики, связисты взвода управления батареи. Там же находился и комбат Шелестенко со своими помощниками Скотарем и Богданом — ветеранами батареи. Старшина Скотарь до моего прихода во взвод выполнял обязанности его командира.
Я принял  у  него  взвод    лишь накануне  того   дня.  Представляя меня восьмерым  солдатам   и сержантам — это и был весь взвод по   численному   составу,   —   Шелестенко сказал: «Будешь у меня .девятым КВУ». После я   узнал  и значение этих  слов. А они означали, что за все время его командования  батареей  во   взводе  управления сменилось восемь командиров:   кто  выбыл по ранению, кто сменил воинскую часть, а кто выбыл туда, откуда уже нет возврата. Я не придал тогда значения его словам — о смерти в девятнадцать лет не думают.
Наблюдая с верхушки сосны за правобережьем Друти, — позициями фашистов, я вспоминал своп путь от резерва дивизии, где находился четыре дня и где познакомился с рядовым Сметаниным, находившимся также в резерве. И надобно же так случиться, первым, кто меня встретил во взводе, был телефонист Сметанин — он прибыл к месту службы днем раньше. Накануне вечером в сумерках я чуть не заблудился в лесу — так густо он был нашпигован военными частями. На каждой полянке па закрытых позициях стоят батареи тяжелых пушек и гаубиц, «катюш», минометов. Под каждым кустом скрывался командный или наблюдательный пункт.
И вот на рассвете вся эта огневая масса ожидала лишь сигнала к артподготовке. Комбат заранее извещен о часе и минутах ее начала, но все равно время тянется томительно долго. Минута эта наступила как-то неожиданно. Где-то совсем близко, кажется, за спиной, кто-то словно ударил по оконному стеклу. И зазвенело, загрохотало со всех сторон. Застонали, раскачиваясь от воздушных волн, деревья, задрожала матушка-земля. Вижу, из прохода землянки Шелестенко машет мне рукой, показывает, чтобы спустился вниз. Кубарем скатываюсь по лесенке к блиндажу — надежной опоре и защите солдата. И в самом деле, корректировка огня в ходе такой массированной артподготовки бессмысленна — орудия и минометы бьют по площадям. К тому же, как новичок на батарее, я не знаком с пристрелянными ею целями. «Сабантуй» — так татарским словом называл герой поэмы А. Твардовского Василий Теркин артподготовку, причем он различал большой и малый «сабантуи». Впоследствии мне пришлось не раз наблюдать артиллерийские налеты, но то, что происходило 23 июня 1944 года над  Друтью, было большим, даже огромным «сабантуем». От грохота выстрелов и разрывов стонали лес и земля, дрожал без ветра воздух, поле боя клубилось пороховыми газами и пылью. Сколько времени это продолжалось? Полчаса, - час? Об окончании артподготовки мы узнали по тому, как в дело вступила наша авиация. Краснозвездные ИЛы огненными стрелами своих реактивных установок пронзали вражескую оборону, бомбардировщики наносили удары по ближайшим тылам.
Противник изредка постреливал, отвечал огнем артиллерии из глубины своей обороны. Но его выстрелов мы не слышали, и разрывов вражеских снарядов тоже. Все мешалось в сплошном грохоте. О том, что фашисты нам отвечали, мы узнали случайно. Отвлекшись на минутку от телефонного аппарата и выйдя в ход сообщения — окоп, связывающий блиндаж с позициями батареи, Сметанин возвратился со следующим известием: «А в окопе-то, посмотрите, какой поросенок лежит!» Выглянули, посмотрели: у самого входа в блиндаж, полузакрывшись в стенку окопа, лежал неразорвавшийся вражеский снаряд, точь-в-точь поросенок. «Калибра не менее двухсот миллиметров», — констатировал комбат. И у каждого мурашки пробежали по телу. Что осталось бы от блиндажа и от всех нас, если бы «поросенок» разорвался!
Наконец-то наступила самая волнующая, и я бы сказал, самая торжественная минута. Над позициями артиллеристов, разнеслись, прошелестели в воздухе два магических слова: «Пехота пошла!» Царица полей со времен Суворова, матушка пехота, на тебя теперь вся надежда. Сумеешь выбить с позиции врага, остатки яростно сопротивляющихся фашистских  подразделений, расчистить дорогу нашим танковым  частям для глубинного прорыва, значит, не напрасен был полуторачасовой артиллерийский «сабантуй».
Постепенно на позиции артиллеристов все стихло. Лишь где-то впереди изредка постреливали полковые пушки — сорокапятки. Комбат дает приказ: «Младший лейтенант, на выход!» И ставит задачу: следовать с разведчиками и связистами за пехотой, оборудовать на правом берегу Друти передовой наблюдательный пункт (ПНП), держать связь с батареей. «В полный профиль отрывать ПНП?» — спрашиваю я его. «Да-да!» — как-то странно посмотрев на меня, отвечает он и машет рукой на запад, где еще не совсем рассеялась стена пыли и дыма над позициями врага. Позже я узнал, почему так странно посмотрел на меня комбат тогда. Старый вояка, он прекрасно понимал, что нашей группе управленцев ни за что не отрыть и не оборудовать стационарный ПНП, хоть копайся мы в земле целую ночь. Для этого, согласно инженерной науке, нужно было перелопатить девяносто кубометров грунта.  Девяносто кубометров грунта на пятерых!
Постепенно лес сходит на нет, и перед нами открывается заболоченная пойма Друти. На карте эта водная артерия изображается большой рекой, на самом же деле теперь, в межень, это просто ручей, который форсируем двумя-тремя прыжками. Пойма речки изрыта оспинами разрывов. А вот и те, кто не дошел до окопов противника, кто навсегда останется под: краснозвездными пирамидами могил. На минуту остановившись над поверженными бойцами-пехотинцами, по крутому откосу устремляемся вверх. Вот и полоса обороны противника, вернее то, что от нее осталось. Полуобвалившиеся окопы, разрушенные блиндажи   и   трупы   фашистских вояк. Славно   поработали   здесь наши   артиллерия   и   авиация.
Смеркается. Под ПНП приспосабливаем один из окопов противника. Курганов устанавливает стереотрубу, Евтушенко, разворачивает рацию. Связываемся с батареей, ждем прихода комбата. Скоро наступит новый день. Но странно, заря разгорается не на востоке, где ей положено гореть, а на западе. И это странная заря. Не розовая, мягких июньских тонов, а багровая, кровавая. Там, на западе — бой. Не стихая ни на миг, ни на минуту. Наша дивизия идет к Березине, на Бобруйск.
Подводя итоги дня, размышляю: «Какая сила поднялась на врага! Теперь ее ничем не остановишь». И приятно сознавать, что   и  ты   этой силы  частица.
                                                                                                                                           23 августа   1984   года

                               II. На Бобруйск
Наша дивизия шла на Бобруйск. До этого на предмет взятия, освобождения крупных населенных пунктов нашей воинской части не везло. Как рассказывает ее старожил старший лейтенант Шелестенко, дивизия принимала  участие еще в боях на Сталинградском фронте, с боями прошла многотрудный путь по Центральным областям страны, а вот города брать ей не довелось. Весной сорок четвертого думали, что часть «пустят» на Жлобин, благо он находился в полосе ее наступления, но в последний момент планы командования изменились и наша СД пошла в обход города. Другие части, другие дивизии получили названия Жлобинских.
Обидно, конечно. Теперь-то, кажется, мы своего не упустим, будет наша дивизия называться стрелковой Бобруйской. Но до города еще далеко, и, главное, его нужно взять. Память не сохранила подробностей пути до него. Помнится лишь только, как, перекоротав ночь на правобережье Друти, мы двинулись на рассвете 24 июня на северо-запад, в сплошном потоке обозов. Наши войска, передавалось по солдатскому «телеграфу», уже форсировали Березину и обкладывали Бобруйск со всех сторон.
В Великую Отечественную неплохо было налажено взаимодействие пехоты с бронетанковыми частями. Пехота служила для танков глазами и ушами. И в самом деле, хоть и грозная была машина наш танк Т-34, маневренная, хорошо защищенная броней, вооруженная крупного калибра пушкой и пулеметом, а попробуйте провести ее по прямой, с ограниченным сквозь узкую смотровую щель обзором местности. Как известно, этим недостатком — слепотой, присущей и вражеским танкам пользовался герой поэмы А. Твардовского в  единоборстве с «тиграми» и «пантерами». Не знаем, как танкисты-фашисты справлялись с таким пороком машин, а наши танкисты решали проблему просто, принимая на броню десантников-пехотинцев, в исключительных случаях направлявших движение танков. Благодаря этому приему и прорыв наших частей на Бобруйск произошел столь молниеносно, что фашистские части, оборонявшие город, не успели вовремя отступить, оторваться от наших войск и очутились в окружении, в котле.
Догнали мы свои части лишь на третий день наступления. На исходе его вышли на шоссейную дорогу, загроможденную разбитой немецкой техникой, лавируя между которой сплошным потоком двигались наши войска. Город открылся через насыпь дороги. Стоял он, белея и серея домами, на правом берегу реки. Этот берег возвышенный, нагорный, что присуще всем русским рекам, текущим в меридиональном направлении на юг. Вспоминалось, зимой 1812 года здесь переправлялись остатки бегущей из Москвы армии Наполеона. Эта переправа означала конец непобедимого полководца. В водах реки нашли успокоение его лучшие гренадеры.
И вот история повторяется. Правда, фашисты, на этот раз избежали водной купели, мало того, они, отступая, взорвали единственный мост, связывающий город с левобережьем. Странно горбатился он обломками ферм и опор. Но уже рядом стучали топорами наши саперы, возводя временную переправу через Березину, Река эта пошире и поглубже Друти, с ходу не перепрыгнешь. А в городе еще немцы. Пока еще их окончательно из него не выбили — изредка постреливают. Облюбовав в качестве прикрытия брошенную фашистами в речной пойме самоходку — напоминающее танк без башни самоходное артиллерийское орудие — забираемся в его коробку. Мы -- это я, Шелестенко, разведчики Курганов и Скотарь. Чем не «экипаж машины боевой». Ждем прихода батареи. А пока что осматриваем самоходку. Вскрыв бортовые, железные ящики, Курганов находит в них «неприкосновенный запас» фашистских артиллеристов — хлеб в станиолевой обертке (говорят, еще довоенной выпечки), консервы. Консервы выбрасываем — консервированный шпинат, зеленоватая жижица нам не по вкусу. Кое-чем закусываем, ведь третий день воюем на тощий желудок.
Немецкая самоходка напоминает склад галантереи и канцелярских товаров. Это «военные трофеи» фашистов, вещи, награбленные в наших магазинах. Среди них обнаруживаю знакомую с детства коробочку — набор цветных карандашей «Витязь». Батарея задерживается. Впрочем, я еще ее и не видел. Знаю только, что служу во второй батарее 76-миллиметровых пушек третьего дивизиона, семнадцатого артполка. А пока что, внимательно обследовав самоходное орудие, Шелестенко обнаруживает, что орудие у самоходки в полной исправности, налицо и боезапасы — противник в спешке не успел даже заклинить пушку. Предлагает использовать представившуюся возможность пострелять по фашистам. Предложение с энтузиазмом принято. Шелестенко становится наводчиком, я — заряжающим, Курганов подносит снаряды. Система прицельного приспособления самоходного орудия нам неизвестна, поэтому наводим пушку визуально, через канал ствола, стараемся отыскать на берегу предполагаемую цель. Выстрел! Второй! Третий! Расчет действует слаженно. Снаряды идут по настильной траектории и рвутся где-то в районе припортовых пакгаузов (Березина в районе Бобруйска - река самоходная). Однако, и ответ противника не заставляет себя ждать. Видимо, своими выстрелами мы потревожили арьергард фашистов. Нам ответила с противоположного  берега   другая  немецкая самоходка.
И начался поединок двух однотипных, может быть, производства одного завода Круппа орудий. Наша позиция была выгодной. Трофейную самоходку скрывала тень высившейся  за нею шоссейной насыпи. Фашистское орудие выдавали яркие вспышки на открытом берегу. По ним-то мы и вели огонь. И кажется, перестреляли немцев. С наступлением сумерек вражеская самоходка прекратила огонь. К тому же, по-видимому, сделать ее это заставили и звуки доносившейся канонады с западной  окраины города. К рассвету 26 июня город был полностью очищен от фашистов, шла ликвидация скопившихся в котле к северо-западу от города неприятельских частей.
К утру переправа через Березину все еще не была готова. В город пришлось переправляться на подручном средстве, как в войну говорили, — на плоту. Тут-то мы и испытали все коварство этой реки, еще раз вспомнив судьбу незадачливых наполеоновских гренадеров. Тихая и спокойная у левого берега, Березина, - вскипая водоворотами, со скоростью необъезженного коня неслась у правобережья. Одна из таких воронок прямо на глазах поглотила, имевшего неосторожность переправится в одиночку вплавь, нашего солдата. И, к сожалению, мы ничем не могли ему помочь, Настолько все произошло неожиданно.
Хотя в городе и не ощущалось больших разрушений, он все же выглядел каким-то нежилым. Всюду виднелись следы отступления противника — брошенные повозки с награбленным фашистами у мирных жителей имуществом, трупы лошадей, разбитые автомашины, велосипеды, валяющиеся в канавах рогатые каски, противогазы, ранцы телячьей кожи, обрывки каких-то бумаг.
По пути в западную часть города, где находилась уже переправившаяся через Березину по только что наведенной переправе наша батарея, заглянули в одно из кирпичных зданий с выбитыми дверями и окнами. Здесь находился военный госпиталь. Об этом свидетельствовали обрывки бинтов на полах, клочки ваты, склянки с какими-то лекарствами, рецепты, бумаги и бумажки. Машинально поднимаю с пола одну из них. Это любительский снимок довольно-таки миловидной девушки. На обороте фотокарточки четверостишие:
Валя!  Не говори, что жизнь постыла,
Не говори, что скучно жить.
Сумей   среди   больших
развалин
Смеяться,   верить   и   любить.
Кто такая Валя и кто ее призывает к бодрости - неизвестно. И никогда, наверное, для меня это не будет известно. Война продолжается, и жизнь продолжается. Прав безымянный автор четверостишья.
Через три дня Бобруйский котел был ликвидирован. В этом котле сгорело несколько десятков тысяч фашистов. Наша дивизия получила наименование Бобруйской.
                                                                                                                                                 1 сентября 1984 года

         III. Государственная граница
Бобруйск взят. Решением Ставки Верховного Главнокомандования дивизия получила наименование Бобруйской. «Котел» - мешок, в который загнали фашистов под городом,  ликвидирован. Десятки тысяч гитлеровских вояк захвачены в плен. Многие из них, наверное, маршировали в июле по улицам Москвы, когда им под конвоем «показывали» нашу столицу, к которой они так стремились в сорок первом и сорок втором годах. Теперь о Москве фашисты уже и не мечтали, впору было оборонять границы своего «рейха»,
А границы «генерал-губернаторства» (польских земель, включенных захватчиками в состав Германии), были близки. Через неделю после начала операции «Багратион» нашими войсками был освобожден Минск. В начале воины дивизии надеялись, что в штурме столицы Белоруссии будут участвовать и они, что к названию Бобруйской прибавится новое наименование — Минская. Однако, надежды не сбылись. Под Осиповичами дивизию повернули строго на Запад, в направлении города Барановичи. Что ж, и звание Бобруйско-Барановичской для дивизии тоже неплохое. Но увы, этот город мы увидели только горящим на горизонте — вновь сменили направление движения.
В июле подошли к границам Западной Белоруссии, а в августе — к рубежам, установленным в сентябре 1939 года, после освободительного похода Красной Армии, воссоединения западных украинцев и, белорусов с матерью-Родиной.
Чем же примечательны эти месяцы в моей боевой биографии, вообще, чем примечательны они в биографии дивизии, полка, батареи? Операция «Багратион» продолжалась, но накал боев постепенно ослабевал. Не было уже таких мощных артподготовок и бомбежек позиций врага. Сражения развертывались по типовой схеме: рано утром небольшой, минут на 10-15, обстрел позиций врага, прорыв их нашей пехотой па 4—5 километров, в полдень ответная артподготовка фашистов и наш отход на 2—3 километра. Это так называемые бои местного значения.
Моя обязанность в этих боях — подготовка реперов, выдающихся на местности предметов, служащих ориентирами при стрельбе целей — огневых точек врага. Шелестенко пока не разрешает мне самостоятельно вести стрельбу, считает, что у меня еще нет опыта в этом деле. Один раз я все же его ослушался. Находился я в ту ночь в качестве представителя артиллерии поддержки на командном пункте командира роты. Вообще же в этом качестве мне довелось побывать на КП и командиров батальонов, и даже полков. Любили нас, артиллеристов, пехотинцы. «С богом войны спокойнее себя чувствуешь»,— говорили они. И в тот раз комроты попросили меня «попугать» слишком заактивничавших в передней траншее фашистов.
Не вылезая из землянки, напоминавшей лисью нору, прорытую в стенке нашего окопа, готовлю данные для стрельбы, то есть, уточнив на карте цель, подсказанную мне командиром роты, расстояние до нее от орудий, угол наводки и т. д., дрожащим от волнения голосом командую по телефону первому орудию тремя снарядами беглый огонь. Тишину ночи разорвали три хлопка и где-то рядом — три разрыва. Через пять минут один из командиров взводов доносит командиру роты: «Спасибо артиллеристам — в самую точку попали». Мне бы и загордиться, но я знаю, что сейчас последует. А последовал телефонный звонок и рассерженный голос командира дивизиона майора Хаева: «Кто стрелял? Кто позволил?».
А вот и граница. Говорят, настоящая, государственная. Дальше уже пойдут польские земли. Но не видно, ни пограничных столбов, ни контрольно-следовых полос. Те же, что и в Белоруссии, поля, перелески, те же холмы. На одном из таких холмов, поросших низкорослым кустарником, обнаруживаем два скелета — судя по полуистлевшим обуви и одежде, останки женщины и ребенка. Люди эти не местные, местных обязательно бы нашли и похоронили. «Это, наверное, расстрелянные фашистами, жена и дочь командира - пограничника», — высказывает предположение комбат. Да, наверное, так и есть. Обнажив головы, долго стоим над останками жертв фашизма. Для поднятия боевого духа бойцов не нужно никакой другой агитации. «Месть, только священная месть фашизму!» — такая мысль колоколом стучит в висках.
Противник обороняется, яростно сопротивляется. С одного из холмов наблюдаем картину противоборства расчета нашей сорокапятки и фашистского танка. Полковые артиллеристы суматошно выпускают снаряд за снарядом в надвигающуюся громаду вражеского «панцера». Но что значат для «тигра» эти снаряды, даже не снаряды, а снарядики, по существу лишь большие пули! Для танка их удары все равно, что укус комара для человека. Эх, сюда бы нашу «дивизионку» с ее полупудовым снарядом! Танк давит пушчонку, уцелевшие бойцы из расчета разбегаются. А у них, да и у нас нет ни гранат, ни даже винтовок. Досадное упущение.
Что бы ни говорили о необходимости всегда иметь под рукой личное оружие, как бы бойца ни «прорабатывали» за утерю карабина или гранаты, он все же предпочитает всюду носить за собой не тяжеленную трехлинейку, а саперную лопатку.
Вот и первый польский населенный пункт — небольшой городок Острув-Мазовецкий. Расположен он на краю Беловежской пущи. Прямо из леса мы и выходим в город. Он пуст и цел. Нет ни фашистов, ни местных жителей, все бежали. Заходим в один из брошенных хозяевами домов. Из мебели в нем сохранился один комод, ящики которого набиты какими-то тряпками. Но нет, наконец-то, появилась хозяйка, молодая девица. «Пше прошам, мадам!», — шутливо говорю ей. Странно посмотрев на меня и ничего не ответив, девица исчезла за дверью. «Неласково встречают своих освободителей», — угрюмо замечает разведчик Курганов. Это плоды вражеской пропаганды. Это фашисты пять лет вбивали местному населению в головы, что с востока их ожидает нашествие орд насильников и грабителей. Своим поведением мы сразу же развенчали фашистскую пропаганду.
Холмы Польши! Они будут тянуться до самой Вислы. Сколько наших голов полегло на этих холмах! Но и сила шла немалая. День и ночь тянутся по шоссе и проселкам пыльные пехотные колонны, обозы, танки, пушки. Глянет на эти колонны какая-нибудь старушка, перекрестится и прошепчет: «Матка бозка, кажется, вся Россия с места тронулась!» И радостно станет тебе от того, что и ты этой силы частица.
                                                                                                                                                8 сентября 1984 года

       IV. Немецкая контратака
Как я уже упоминал, в качестве представителя артиллерии поддержки мне довелось побывать на командных пунктах командиров, всех подразделений дивизий — от КП ротного до КП полкового. И всюду меня встречали доброжелательно. Еще бы, представитель «бога войны» сопровождает пехоту. Запомнилось «сопровождение» командира одного из пехотных полков. Отошли уже в прошлое времена, когда из-за нехватки высшего начальствующего состава подчас крупными подразделениями командовали лейтенанты и капитаны. В сорок четвертом году нашего, брата офицеров хватало. Военные :училища, хотя не ускоренным курсом обучения, но кадры для армии готовили неплохие. И командир  полка, к которому я был прикомандирован, был «настоящий» полковник, на погонах носил три большие звезды. И внешностью полковник Кадиро соответствовал  должности — крупный, массивный человек, с начальственным басом.
Запомнился переход с сопровождающими полковника офицерами от основного к передовому командному пункту. Местность, по которой мы шли, еще минут десять назад была полем боя. И эта местность была ничем не примечательна — открытое поле, уставленное   суслонами  ржи.   И ничей глаз не подметил на поле   ничего   необычного. Подметил один Кадиро. Шедший впереди нашей  небольшой  группы командиров,  он  вдруг резко   обернулся   и,  указывая куда-то в сторону,  резким от негодования голосом приказал: «Сукин сын!  Немедленно  поймать!».
Между копнами ржи   мелькала   фигурка   в   темно-зеленом мундире и пилотке не нашего  образца. Немецкий  солдат бегал по полю и горящим: факелом поджигал суслоны хлеба. «Мерзавец! — негодовал Кадиро. — Наглец!». Удивление вызывала какая-то безрассудная «храбрость» солдата. Он был в поле совершенно один и, выполняя, очевидно, приказ своего командира, уничтожал плоды крестьянского труда поляков. От нашей группы отделились несколько человек и бросились наперерез поджигателю.
Через несколько минут его, безоружного и без факела, привели к полковнику. Черноволосый, смуглолицый «немец» бросился к ногам командира полка, обняв и целуя его пыльный сапог,- заговорил, причитая, вдруг по-русски, но с ясным среднеазиатским акцентом: «Господин товарищ командир! Господин командир!». И сразу стало ясно, что это власовец, предатель Родины, видимо, байский сынок. Надо же такому случиться: первый увиденный мною живым фашистский солдат оказался гражданином нашей Отчизны. Бывшим, конечно, гражданином. Теперь стало ясным его поведение после боя: таким, как он, терять уже нечего. И там, у немцев, и у нас его ждала гибель. Там — за невыполнение приказа, у нас — за предательство.  «Расстрелять!», — приказал Кадиро. Все прошли мимо распростертого в дорожной пыли негодяя. Через минуту хлопнул пистолетный выстрел.
Это   был   суд,  суд   народа. И приговор мог    быть только один. Об  этом   хорошо знали солдаты  так называемой  русской   освободительной    армии генерала-предателя Власова. И дрались с нами ожесточенно, отступая последними. Мне не раз  пришлось еще встретиться с ними. Они вызывали только чувство, омерзения.
Не забыть немецкую контратаку туманным августовским утром. В передней траншее нашей пехоты мы вчетвером: Шелестенко, я, радисты Евтушенко и Бабич. В окопе грязно и сыро. Под ногами хлюпает болотная жижа. Наша пехота только что поднялась в атаку, как из тумана, развернувшись по фронту, выскочили несколько вражеских бронетранспортеров. Впрочем, они не выскочили, а как бы выплыли из невесомости и открыли сильный огонь из крупнокалиберных пулеметов. Следует отметить, что немецкие транспортеры были вооружены зенитными пулеметами большого калибра. Трассирующие пули молниями засверкали по нашей атакующей цепи. Уцелевшие наши солдаты вновь вернулись в окоп. Тогда фашистский бронетранспортер зашел с фланга и прострочил всю траншею вдоль.
Не помню, кто первый из нас поднял панику. Кажется, самый старший Евтушенко. Опрокинув рацию на дно окопа в грязь, он бросился в сторону, за спасительный изгиб — поворот траншеи. А мы... Что ж, из этого эпизода, как и из песни, ничего не выкинешь. Бороться с броней пистолетами  и винтовками трудно. Предвижу возражение читателя: «Можно и гранатами». На это отвечу словами героя поэмы А. Твардовского Василия Теркина «Лежишь в окопе, а на сердце маята: вдруг как сослепу задавит, ведь не видит ни черта». Это про танк рассуждает Теркин, про танк (или бронетранспортер), идущий, не разбирая ничего, на тебя. Вот именно: преодолеть эту сердечную маяту не так-то просто, большое мужество нужно.
Очнулись мы только тогда, когда над головами загрохотали разрывы снарядов. По транспортерам бил наш артдивизион. Успел-таки Евтушенко вызвать огонь на себя. «Сто снарядов выпустили за упокой вашей души, — такими словами встретил нас на батарее майор Хаев. — Не чаяли вас живыми увидеть». Мы-то вернулись к своим целыми и без потерь, не считая брошенной радистом рации и оброненного им в грязном окопе сапога. А ведь многие не вернутся. Никогда. Нельзя к этому привыкнуть.
Следующий эпизод — рассказ о том, как я «убил» первого фашиста, будет несколько комичным. Как обычно, после утренней кратковременной артподготовки наша пехота двинулась вперед. Двинулись вперед и мы, представители артиллерии поддержки. Волна атакующих миновала деревушку, а я задержался около одного из домов. Уж очень подозрительным мне показался блиндаж-землянка, оборудованный у одной из его стен. У блиндажа не проглядывалось ни одной амбразуры, чернел только вход в него, напоминавший звериную нору. Протискался я в эту нору и наткнулся в потемках на что-то мягкое, казалось, живое. Моментально отпрянул назад, выхватил из кобуры пистолет и трижды выстрелил в это «мягкое». «Убил», — подумал и снова пополз в землянку. Осветил спичкой ее внутренность — на земляном полу блиндажа, на соломе, лежал ничком немецкий солдат. Возле него стояла початая бутылка шнапсу (немецкой водки), пластмассовый стаканчик и закуска в виде бутербродов с маслом, и медом. Заметив неподалеку картонную плошку со стеаринном и фитильком, я зажег эту свечку. И смог как следует осмотреться. Нет, фашист погиб не от моих пуль. Смертельно раненный, он заполз в землянку и здесь скончался, не успев допить шнапс и закусить. И то, что было дальше, это, правда, чистая правда. Помнится, для того, чтобы доказать себе, насколько я адаптировался на войне и не боюсь мертвецов, я налил из початой бутылки шнапсу в стаканчик и сделал несколько глотков. Глупость, мальчишество? Да, но это было так.
Дальше в памяти, как кадры в кинохронике, мелькают одно событие за другим. Наступила осень, размякли дороги. Надрывающиеся на этих дорогах в запряжках орудий и снарядных ящиков кони, гудящие моторы ЗИСов и «студебеккеров». На одном из переходов ранен Богдан,  любимец комбата. Колесо одной из пушек придавило противопехотную мину. Колесу и пушке ничего не сделалось, а старшине в бедро впился... Не осколок, от разрывов таких мин осколков не бывает, а сучок. Еловый сучок. Такова обратная сторона войны. А. мы идем, на запад.
                                                                                                                                           13 сентября 1984 года

                     V. Дорогами Польши
А мы идем на запад.  Дорогами Польши. Правда, как уже отмечалось выше, наступление продолжается не такими темпами, как в июне. Но наступление есть наступление. Погиб Бабич, самый безотказный и дисциплинированный во взводе радист, коренной белорус, прибывший к нам в часть по недавнему набору. Шли они тропкой, гуськом. Несколько человек прошли по этому месту и ничего. А под ногой Бабича разорвалась противотанковая мина. Взрыв, говорят, был настолько мощный, что... Впрочем, описание его последствий не для слабонервных. Многострадальная Белоруссия потеряла еще одного сына.
На фронте не так боялись снарядов, как мин. Сколько их систем, конструкций придумано на голову солдата! Были (и есть, наверное) мины летающие, прыгающие. Мины воздушные (авиационные), мины-ловушки и мины-приманки. Мины противотанковые, противопехотные. Почти все эти системы я наблюдал в действии. О минах, доставляемых к цели, при помощи миномета (ротного, батальонного, полкового) расскажу ниже, а сейчас речь пойдет о других минах.
Вот обычная противопехотная мина  — брусок взрывчатки с детонатором, в фанерном, обычно, корпусе. Осколков, естественно, при взрыве не дает, дробит наступившую на нее ступню по лодыжку. Прыгающая мина взлетает на полтора метра в воздух и рвется на уровне солдатской головы. Эти мины тщательно маскируются в земле. И корпус у них деревянный — для того, чтобы затруднить их поиск миноискателем.  Авиационная мина ничем не маскируется. Имеющая форму консервной банки, ярко окрашенная, она сбрасывается с самолета. При ударе о землю становится на боевой взвод, раскинув в стороны оранжевые крылышки. На моих глазах наш любопытный солдат тронул сапогом такую «банку» и получил тройной перелом голени и бедра. Был случай, когда я по рассеянности и невнимательности зашел на полосу мин натяжного действия. Если б не знать, какую опасность таила эта полоса, ее можно было бы принять за место ребячьей забавы. Фашистские саперы навтыкали в землю ряд колышков, соединив их проволокой-паутинкой. Из этой паучьей сети меня буквально вырвали за ворот шинели мощные руки сержанта Чагина, забубенного, но смелого «чалдона» - сибиряка.
Один раз, и единственный, за время пребывания на фронте, наблюдал «минную бомбежку». Появление самолетов противника у деревушки, которую мы занимали, было неожиданным? Налет прорвавшихся на большой скорости «мессершмиттов» застал нас, что называется, врасплох. Но бойцы не испугались вражеских истребителей, так как знали, что «мессершмитт-109» вооружен лишь пушкой малого калибра и пулеметами. И зря. На этот раз самолеты начали сбрасывать необычного вида контейнеры. Интересно даже было наблюдать, как, развалившись в воздухе на две половинки-корыта, контейнер, колыхаясь, медленно спускался вниз. А через две минуты па земле, на каждом квадратном метре ее начали рваться мины. Оказывается, контейнер был начинен ими, как ларь горохом. Большой урон понесли бы мы, если б контейнеры не отнесло ветром в сторону от цели. При таком залповом сбросе мин от них даже в окопе не спасешься.
К началу сентября дивизию вывели из боев, поставили во второй эшелон. Наш дивизион - две батареи 76-миллиметро¬вых пушек и батарея 122-мил¬лиметровых пушек-гаубиц — располагался в лесу под деревней Качка (Утка, по-видимому, будет по-русски). Утро 3 сентября не предвещало ничего необычного. Взвод управления нашей батареи находился на заслуженном отдыхе, в глубине леса, среди обозников и хозяйственников. Отъедались, отсыпались мои управленцы. «Вот это единственный вид шрапнели, который я даже люблю», — шутил Чагин, доедая второй котелок перловой каши.
Да, ничто не предвещало беды. Я даже не придал значения, идя утром на позиции артиллеристов, пуле, просвистевшей вдруг над головой и ударившейся со звучным шлепком о ствол столетней сосны. «Кто-то шалит с винтовкой»— подумал. Увы, это не шалость батарейца, и пуля была не винтовочная. На опушке, на батарее царила предбоевая суматоха. Выстроившись уступом вперед, на позиции батареи надвигалась танковая колонна врага.
«Откуда взялись танки, ведь по всем данным противник отброшен за Нарев (приток Вислы)?» — мелькнуло в голове. Однако времени для раздумий и гаданий не было, было ясно — готовится танковая атака. Не меньше моего был ошеломлен и Шелестенко. Быстро бросив па ходу — «Остаешься за меня! Командуй! Я за подмогой!» — он уходит в тыл, к штабу дивизиона. Командуй! А как командовать? Убедившись, что лейтенант Седых, старший на батарее, и без моих советов уже организовал доставку бронебойных снарядов к орудиям, я вдруг вспоминаю наставление по тактике боев с танками — надо организовать пехотное прикрытие батареи.
Собираю всех, кто может стрелять,— ездовых, повозочных, бойцов хозвзвода. Располагаю их в наспех отрытых щелях-ровиках. Вооружены они легкими карабинами, да и тех на всех не хватает. А между тем уже совсем развиднело. Фашисты идут, но не так, как показывают в кино, — медленно, с опаской. Видимо, не знают, что поджидает их на опушке. Впереди танков движется до роты пехоты. Солдаты рассредоточены редкой цепью. Пока еще их плохо видно, расстояние до них велико, — не менее километра. Обзор Качкинского поля затрудняют наши танки — несколько подбитых и обгоревших Т-34. Неделю назад здесь, видимо шел жестокий бой. Немецкую цепь стало видно хорошо только после того, как она миновала наши подбитые танки.
Томительные минуты сближения противников действуют на нервы хуже всего. Особую нетерпеливость проявляет командир первого орудия старший сержант Гущин. Он уже выбрал себе цель — головной фашистский танк  и, наблюдая за ним в панораму, держит левую руку на спусковой скобе. «Огонь!» — командую я своему взводу прикрытия. Нестройно прозвучало несколько выстрелов. Мы стреляли по вражеской пехоте, не причиняя ей, правда, никакого вреда, но заставив часть вырвавшихся вперед фашистов-пехотинцев залечь. Им-то тоже умирать не хочется. Но все же пришлось.
                                                                                                                                             18 сентября 1984 года

                         VII. Первое ранение
А  это рассказ про то, как меня первый раз ранило. Наши стояли уже, в обороне на Наревском плацдарме. Нарев -- небольшая река. приток Вислы, последний водный рубеж гитлеровцев перед Восточной Пруссией. Приток небольшой, но, как видно, очень важный со стратегической точки зрения. Дневника я не вел — солдатам и офицерам на фронте, это строжайше запрещалось — и теперь уже не припомню, сколько времени мы находились в обороне за Наревом, «стерегли плацдарм. Наверное, очень долго, потому что я успел за этот промежуток получить ранение, месяц отлежать в госпитале к вернуться под ту же деревню, где был ранен, — -Бобы.
Ах, Бобы, Бобы! Какое смешное название!  Но вовсе не располагающей к веселью была обстановка на фронте дивизии. У немцев к тому времени  появилось новое оружие — мощный танк Т-VI («Тигр»), самоходная пушка «Фердинанд», фаустпатроны для борьбы с нашими танками. В солдатской среде поговаривали и о таком готовящемся у фрицев оружии, от которого нигде не спасешься, оно уничтожает, превращает в прах все па километры вокруг. Это были первые слухи об атомной бомбе. Как известно, создать ее немцы не успели. Год спустя создали американцы.
Один из «тигров» обосновался напротив позиций пашей батареи. Часто наблюдал я за ним через стереотрубу. Хитро устроился фашистский экипаж — в копне соломы,  да к тому же танк был полузакопан в землю. Башню его даже снарядом нашей семидесятишестимиллиметровой пушки не прошибешь, поводит он стволом своего орудия с характерным набалдашником — тормозом из стороны в сторону. Через увеличительные стекла трубы он кажется совсем рядом, и когда темный зрачок орудия уставится на тебя — мороз продирает по коже. Как бы не выстрелил.
Но не «тигра» следовало опасаться. Как я уже упоминал в первых частях своих воспоминаний, врагом номер один для солдата является мина. Так оно и оказалось. В тот злополучный октябрьский день бойцы взвода готовили котлован под землянку-блиндаж нового запасного командного пункта. Рыли землю не торопясь, с перекурами и отдыхами. Никуда не спешил и я, наблюдая за работами. Потом вдруг мне пришло в голову проверить, как будет просматриваться немецкая передовая с крыши сарая, возле которого сооружался блиндаж. Сарай когда-то был покрыт черепицей, от обстрелов она облетела, ребрами стропил чернел лишь остов крыши. Взобравшись на нее, я, наверное, представлял собой отличную мишень для противника. И фашисты открыли огонь.
Не ружейно-пулеметный огонь, а стрельбу из ротных минометов. Пришлось срочно ретироваться. Спрыгнув с крыши, я укрылся не в сарае, под потолком, который не пробивает мина (пробивная сила мины, да еще малого калибра, очень мала), а в котловане будущего блиндажа, глубина которого была мне но пояс. Согнулся, прижался к передней стенке котлована и прислушиваюсь к разрывам, к шелестящему звуку летящих мин. Немецкие минометчики бьют по квадратам, то есть рассеянно. Мина от мины рвется на расстоянии двадцати-тридцати метров. «Вот еще одна пролетела, — ухом ловлю пролетавшую над головой мину, — еще одна».  А вот полета «своей» мины не уловил.
Среди солдат бытовало поверье, что летящие прямо на тебя пулю, снаряд, мину не услышишь. Может быть, в отношении именно этих убойных средств поверье верно, а в отношении бомбовых и снарядных осколков не совсем. Однажды мы с комсоргом пехотного батальона попали в лесу под артобстрел. Тяжелые снаряды рвались в стороне, но мы на всякий случай прилегли, укрылись в неглубокой воронке. Лежали лицом к лицу и слушали разрывы, посвист разлетающихся осколков. Одни из них направлялся явно в нашу сторону. С каждой минутой производимый им в полете звук усиливался, пока не превратился в злобное фырчанье. Мы с  комсоргом, втянув головы в плечи, поплотнее прижались к земле и, кажется, даже затаили дыхание. Звучный шлепок вывел нас из этого депрессивного состояния. Смотрю я на комсорга и вижу, как на его левой щеке расплывается красное пятно. А между нашими носами торчит из земли иззубренный, отливающий по излому серебром кусок стали. Это и был осколок снаряда. Одним из острых концов, он, на излете, и ударил моего напарника.
Своей же мины я и вправду не услышал. Какая-то неведомая сила вышвырнула меня из котлована, оглушила и ослепила. Очнувшись, я ужаснулся собственному виду. Шинель висела на мне клочьями, словно ее рвала стая собак. Не чувствуя никакой боли, я вскочил с земли и бросился  к основному командному пункту, где в то время находились Шелестенко, командир огневого взвода нашей батареи Шолохова и капитан Береза (его батарею уже восстановили). И только тут почувствовал боль в пояснице.
                                                                                                                                                 2 октября 1984 года
              VIII. Мы догоняли свою батарею
А   затем   —   госпиталь,  Месяц, проведенный в прифронтовом лазарете в  польском городке Малкина Гурна,  не принес никаких изменений в моей судьбе. Война продолжалась. На  юге наши  войска  наступали, освобождая Болгарию. Венгрию, Румынию,   Югославию.  А   на   нашем  фронте   по-прежнему было без перемен. Легкораненые,   вроде   меня, солдаты  в   госпитале балагурили, «травили»    анекдоты,   вспоминали о  мирной жизни,  Чтобы поднять  воспитательную работу на подобающий уровень, госпитальное   начальство    ввело в  палатах политчасы. Меня назначили   информатором.     Я должен был   внимательно    читать газеты и пересказывать их  содержание «ранбольным». Очень   нравились   им   статьи и памфлеты  И.  Эренбурга, М.   Шолохова, публикуемые  в «Правде», «Известиях» и обличающие   фашизм, раскрывающие лучшие черты советских  людей.   Вот   это   время   я     и считаю   началом   своей пропагандистской работы. А пропагандистом я являюсь до сих  пор.   
Без  долгих  мытарств вернулся я из госпиталя в свою родную часть, располагавшуюся под той же деревней Бобы, где был ранен. И еще  месяц стояли в обороне на плацдарме, ходили в наряды, несли  дежурства,   устраивали   тактические игры, имитируя наступление.   А   наступление   задерживалось. Вот уже и центральный, Первый      Белорусский фронт   вплотную   подошел к границам   Германки. И только  тогда был дан  приказ нашему Второму   Белорусскому   фронту — ударом   на   север   отсечь Восточную Пруссию от остальной   части   германского рейха. На   этот раз  не  было большой артподготовки.  Как-то спокойно, без шума и ожесточенных схваток  пошли на Млаву -приграничный польский городок.
Млава  запомнилась своим железнодорожным узлом, сплошь забитым не успевшими эвакуироваться вражескими эшелонами. Чего только не было  в этих эшелонах?   Вагоны доверху были набиты ящиками с маргарином и маслом, печеньем  и   шоколадом.   Набили и мы .вещмешки  шоколадом  и кексом. Неплохо было в    это время батарейцам.  Ехали они    на студебеккерах по дорогам, проложенным   нашими   танками  и самоходками.  А каково было нам,   управленцам,   осуществляя связь с пехотой, брести   по  заснеженным    проселкам!
На подходе к Зольдау (Зядлово) повыбрасывали из мешков все лишнее. Не  сразу  и заметили, как   перешли границу с Пруссией. Поняли тогда, когда намеченный на   моей двухверстке    маршрут   движения оборвался на самом верхнем краю карты. Дальше уже шли,  ориентируясь по расспросам  местных жителей.  Редкий из них, будь то поляк или немец, не знал русского. Старшие немцы изучили его   в   кампанию  1914 года, во время боев с русскими войсками в районе Мазурских  озер, старые поляки служили в  царской армии. Они, например, обращаясь, называли   меня   по-старомодному корнетом.      
Зольдау   запомнился   только тем, что   здесь     на    короткое время   мой  взвод   управления соединился   с   батареей,    получил   возможность   продолжать путь    в   кабинах грузовиков. Конечно,  трястись     в : кузове автомашины   не бог весть   какое удовольствие, но, как говорит пословица, лучше  плохо ехать, чем хорошо идти. Ехали недолго.  Получен  приказ  — и вновь   потянулись   перед   глазами    заснеженные проселки, деревеньки,   фольварки.
Передвигаться стало   легче, когда   наши    разведчики   заимели в качестве транспортной силы лошадей  с коляской  допотопной  формы. Вероятно, на ней разъезжал   еще  бюргер  XVIII века.  Немецкие лошади  - крупные, массивные   животные, только вот бегать  не умеют.  А нам нужно было поторапливаться – фронт далеко вперед ушел. Впрочем, в создавшейся  ситуации фронта как такового не было. Он  напоминал слоеный пирог. Впереди шли прорвавшиеся советские танковые части, за ними отступающая немецкая пехота. А за ней шли уже наша пехота и артиллерия. Казалось, фашисты и не думали о сопротивлении. Но    это    только   казалось.
МЫ догоняли свою батарею. Батарейцам, как  я   упоминал выше, было легче.  Они ехали на   автомашинах   по  шоссе    с зачехленными   орудиями.   Вот почему   разведчик     Курганов, выполнявший в  нашем экипаже обязанности кучера, вовсю размахивал кнутом и погонял тяжеловозов: «Нахал, нахал!»
Это так он, простая душа, воспринимал немецкие слова «нах хауз», то есть «домой». А до дома еще было далеко.
На   одном из перегонов  мы догнали    наконец-то    батарею, вернее то, что от нее осталось. Наших   батарейцев фашисты поймали в ловушку,   расстреляли   из  засады. Говорят, наши  не успели развернуть орудия. Вторая батарея на время перестала   существовать.
                                                                                                                                                11 октября 1984 года

                        IX. Я выбыл из строя
А  это    мой    предпоследний рассказ.  О   последних      днях пребывания  на фронте. В  предыдущем очерке  мы, читатель, остановились на том, как наша вторая   батарея   третьего    дивизиона  семнадцатого    артполка, попав   в засаду,   устроенную отступающими   фашистами,  потеряла всю материальную часть, осталась  без   орудий – так  хорошо зарекомендовавших себя  пушек  «ЗИС». К  тому времени Шелестенко, получив звание капитана, уже был откомандирован  на курсы усовершенствования командного  состава в  тот самый  город, где я окончил артиллерийское   училище.
Наступил февраль 1945 года.  Наш  фронт   частью сил   прочно   держал   Прусский   «котел» фашистов с запада,  а   другой частью   развивал    наступление в Померании. А мы, разведчики, и батарейцы,   сидели      на фольварке    под   Браунсбергом  (Ольштыном),   ждали     нового комбата   и орудия.   И  дождались.   Прибыл   старший     лейтенант из   политруков,       мой земляк,   костромич...  Фамилия его не запомнилась, так как он передо мной не выказывал никаких земляческих чувств, держал себя строго в рамках устава.
Прибыли    и     пушки. Не «ЗИС»ы  производства военных лет,  и стволами и отсутствием пламегасителя, игравшего одновременно и роль дульного тормоза. А так пушечки были ничего – обладали такой же дальнобойностью и скорострельностью. И тут же были испытаны в деле. На этот раз в засаду попала немецкая танковая колонна. Несколько    немецких танков   и самоходок в ночных сумерках   пытались     форсировать  шоссе,   по которому двигались наши части. Их внезапный  удар   не  получился.  Приборов   ночного   видения       на танках тогда не было, и в условиях темноты  они были  фактически слепы.   Этим   и   воспользовались    наши     артиллеристы.   Бой  длился не     более пяти минут.  Два или три танка были подожжены, а экипажи остальных бежали, бросив машины.
И опять начался наш пеший поход.  По   проселкам  и большакам, мимо фольварков и охотничьих  замков, прусских баронов.   Впрочем,   попадались и   более   крупные населенные пункты   — деревни с неизменным   молокоперерабатывающим предприятием   в   центре.    Рассказывали, что  на них немецкая   хозяйка   доставляла   весь  удой, а масло и  молоко получала   по  карточкам.   Так  же, как и хлеб. Таков уж порядок был установлен в фашистском рейхе.
Как я   уже упоминал,    нам, артиллерийским    разведчикам, чаще   всего   приходилось   сопровождать   командира     стрелкового   полка   полковника   Кадиро.   Для    установки     связи мы, то есть я, Курганов и Донец, были направлены к нему с   16  февраля.   Передовой командный пункт полковника размещался в пристройке скотного   двора, комнатушке.
 Апрель.   Выпавший  снег   почти  весь  стаял, только по ночам    слегка   морозило.
...В комнатушке надрывался зуммер полевого телефона. Полковник кого-то отчитывал, что-то требовал. Привычная жизнь командного пункта, привычная обстановка, Облокотившись на косяк распахнутой двери, я внимательно вслушивался   в   разноголосицу   командиров,   ожидая   приказа и для нас,  артиллеристов. И опять своей мины не услышал. Она   прилетела,  тяжелая,   стодвадцатимиллиметровая,     полковая,   почти   к  самым    моим ногам   с   какой-то       дальней батареи. Помню только, что я откуда-то  падал. И, восстановив   впоследствии   всю   картину ранения, понял откуда. Взрывом   меня  бросило внутрь помещения   и   подняло   до  потолка   комнатушки. Кулем свалился на пол и только тут почувствовал боль в  ногах. Рядом   кто-то стонал. Сзади, метрах в пяти от  двери,   дымилась  воронка,  и в  ней  ничком лежал младший лейтенант — полковой связист. Не мне, а ему   мина   попала   под   ноги. Разрывов   больше   не   было.  Хватило и одного,  чтобы поставить  точку  в моей фронтовой биографии. И в биографии еще трех—четырех командиров стрелкового полка. Но злоключения на этом не кончились. Мои верные разведчики Курганов и Донец решили транспортировать меня на батарею, не дожидаясь темноты. Раздобыв у полковых санитаров носилки-коляску, они потащили меня в тыл по гребню мелиоративной канавы. И оказались хорошей - мишенью на фоне вечерней зари для экипажа немецкого бронетранспортера, вооруженного крупнокалиберным пулеметом.
В   одном  из   предыдущих очерков я уже упоминал,  как действуют   эти    пулеметы. И вновь   пришлось испытать   их действие. Огненная струя, прорезав сумерки, ударила сначала  где-то   сзади, с недолетом, потом   светящимся   ужом   поползла все ближе и ближе    к носилкам. Зрелище рвущихся разноцветными    огнями   пуль-снарядиков было настолько впечатляющим,    что   мои   разведчики в беспамятстве свалились в   канаву.   Вывалился   из носилок   и   я. Лежа на   земле, жду, когда же огненная  струя накроет   меня.      Не   накрыла.  Для   фашистских пулеметчиков цель   была    потеряна.
 Дальше все пошло, как обычно   бывает   в   таких   случаях. Полевой  лазарет,   один   эвакогоспиталь, второй, третий.  Все ближе к границам Родины. На месяц   задержали   в   Каунасе. Это   ранение   врачи   определили   уже  как  тяжелое.      Итак, два   ранения   и   контузия      за неполный   год пребывания   на фронте.   А  если  бы  провоевал  все четыре года?  Я  знал солдат, у которых  на   левой   стороне   груди было по   10—12   золотистых   и красных нашивок. Золотистая – за тяжелое, красная – за легкое ранения.
                                                                                                                                              25 октября 1984 года


                                                                         Дмитрий Васильевич Поздняков
           Всегда выручает работа

Теперь, на склоне лет (а мне уже семьдесят один), оглядываясь назад, вспоминая прошедшее, с удивлением обнаруживаю, что я, мирный человек, оказывается, имею такую большую военную память. Не по числу боев, в которых участвовал, по тому следу, который оставила война в жизни.    
А память ведет в глубь Кукобойских лесов, на границу с Вологодской областью. И по сей день стоит там деревня Исаково - знаменитые клюквенные и грибные места и непуганая глухомань. Вот там моя маленькая родина. Тут и первые воспоминания. В большинстве падают они на конец двадцатых-тридцатых годов, которые до глубины всколыхнули мой лесной край. В эту пору организовали у нас колхозы. И я, член комсомольской ячейки, принимал в этом, конечно, самое непосредственное участие. И даже, скажу вам по секрету, ходил с револьвером для самозащиты. Нападение на активистов тогда было не в диковинку, приходилось остерегаться. Организовался колхоз и на моей родине. Работал я тогда лаборантом на маслозаводе. Встречает председатель колхоза и говорит:
- Митрий, давай, выручай. Счетоводом-то у меня дьячок, черт его знает, что он по своей грамотности напутает. А я только расписываться умею.
У меня же сызмальства была привязанность к точным цифрам. Поэтому позднее, после счетоводства, работал я в сберегательных кассах, в статистике.
К этому времени, в 1938 году, я стал уже партийным человеком. Именно к тридцать восьмому и относится начало моей работы в государственной статистике: меня поставили тогда инспектором  Первомайского района.
А жизнь-то как складно налаживалась! Только бы жить, да радоваться. Но тут 22 июня 1941 года. Германец напал на нас. Война! Именно утром 22-го вызвали, помню, меня в райком партии.
- Отныне вы, - сказал секретарь, - чрезвычайный уполномоченный. Поедете в Игнатцевский  сельсовет.
Председателя и секретаря Совета сразу же призвали в армию, защищать Отечество. Мне передали печать, штамп, все дела. Основная работа была по мобилизации воинов, да организации уборки урожая, стабильного тыла. Более трех месяцев пробыл я в Игнатцеве на походном положении, дневал и ночевал в сельсовете и колхозах.
А беду, которую несла война, мы уже слышали не только по сводкам Совинформбюро. Вскоре убедились воочию. Из прифронтовых республик и городов стали прибывать в наши места беженцы. Люди спасались от гитлеровских захватчиков, в чем застала война, в основном, в летнем платье. На станцию Бакланка - ближайшую к Кукобою, - тогдашнему райцентру Первомайского района - прибыло 4000 эвакуированных из Прибалтики. Я был в то время членом эвакогруппы. Надо было принять, разместить, накормить, одеть и обуть людей, определить их на работу. Задание было не из легких, но справился, разместил более тысячи человек.
Насмотрелся я на людское горе, и не выдержал, пошел в райвоенкомат.
- Вот что, товарищ военком, - сказал комиссару. - Хоть у меня отсрочка, но не могу больше. Я - коммунист, мое место там. Отправляй на фронт. А здесь замена мне найдется.
Через два дня принесли повестку. Сперва оказался я на формировании в учебном лагере под Москвой, а оттуда получил назначение на Волховский фронт. Горячие были дела. Враг рвался к Ленинграду. Советские воины стояли насмерть. И потери, конечно, были большие. Ротой, куда я прибыл по предписанию, командовал старший сержант. Меня, коммуниста, назначили заместителем комроты по политчасти. Так я стал на Волховском фронте комиссаром. Получив газеты, шел с ними в окопы, к бойцам, объяснял обстановку на фронтах, вселял уверенность в наших силах и непременной победе, поднимал боевой дух.
Однако, провоевал я на Волховском всего четырнадцать дней. Немцы пошли в наступление. Против нас шла испанская "голубая дивизия" франкистских фашистов, союзников Гитлера. Во время отражения очередной атаки меня скосила автоматная очередь.
Два месяца пролежал в госпитале за валом древнего Урала. Сюда докатилась радостная весть: немцев погнали от Москвы. После госпиталя попал я на артиллерию, на батарею "сорокапяток". Чаще всего мы использовали сорокапятимиллиметровые пушки на прямой наводке. Перед очередным боем позиции обходил командир батареи. Внезапно прорвались гитлеровцы. Командир сам встал к пушке.
- Снаряд! - крикнул он мне.
Я стал заряжающим.
Но сделать командир успел несколько выстрелов: был убит. К панораме встал я. Позади разорвался вражеский снаряд, и осколок угодил в меня. Отправили в санчасть, а оттуда - снова в госпиталь. После излечения я становлюсь как бы профессиональным артиллеристом-разведчиком: в 1-ой Московской мотомеханизированной дивизии был сперва топографом-вычислителем, потом разведчиком батареи, а войну закончил старшим полковым разведчиком. Воевал под Ржевом, Брянском, Оршей, Минском, участвовал в освобождении Польши, штурме Кенигсберга, форсировании Немана. От взятия Кенигсберга - оплота гитлеровцев в Восточной Пруссии - остался в воспоминаниях сплошной гул: даже своих выстрелов мы, артиллеристы, не слышали...
Под Пилау, в звании старшего полкового разведчика, и застала меня Победа. А демобилизовался я в ноябре сорок пятого.
Напоминанием о военных днях служат мне боевые награды, из которых самые дорогие - медали "За отвагу" и "За боевые заслуги", и удивление, что остался жив: мне, артиллерийскому разведчику, много приходилось двигаться по переднему краю, и как только меня, человека довольно высокого, не зацепило окончательно! Видно, очень хотел я жить - дел в мирных днях было очень уж много, за две жизни не переделать.
Об этом и загадывали мы с родным братом, случайно встретившись на Калининском фронте. Я просто машинально тогда спросил у встречных бойцов:
- А Поздняков случаем у вас не воюет?
- Есть такой, - ответили мне. - Иди в деревню Уколово, это рядом.
Действительно, брат служил в охране штаба. До конца войны он не дожил: погиб в бою. Так что пришлось в мирной жизни работать мне за двоих. А работы сразу свалилось много, ох как много! Война порушила все не только на переднем крае, но и в тылу. Надо было все восстанавливать, начинать сызнова.     Дома приходилось находиться меньше, чем в командировках. Но вот теперь на расстоянии лет, думаю: не каюсь, что так прожил. Доводись начать все снова - снова б все это прошел.      
                                                                                                                                                                       1984г.
                
                                                                               Нина Дмитриевна Попова
    Трудной была наша молодость

Когда Германия напала на нашу страну, я жила в Ярославле. Честно говоря, не думала я тогда, что придется и мне побывать на фронте. До войны успела окончить курсы машинописи и работала машинисткой в одном из учреждений Кировского района города.
Но в начале 1943 года по рекомендации райкома комсомола была зачислена в войсковую часть и вскоре попала на фронт.
Памятным осталось для меня прибытие в полк назначения. Наша группа девушек шла по полю, когда неожиданно началась стрельба. Засвистели пули. Мы все попадали на землю, кто где стоял. Это была моя первая встреча с войной. От нее у меня до сих пор осталась небольшая метка - маленький шрам над левой бровью: успела царапнуть вражеская пуля. Тогда я не придала этому значения, вытерла кровь, когда стрельба закончилась, и пошла дальше. Но зато потом долго вспоминала этот случай. Ведь пролети эта пуля на 2-3 сантиметра правее и, меня бы уже больше ничто не спасло.
Кстати, это было мое первое и последнее ранение, хотя обстрелов, артналетов и бомбежек пришлось потом испытать немало. Но судьба была ко мне милостива. Да и сама я научилась быть осторожной, не особо высовываться в неподходящий для этого момент.
В полку я пробыла несколько месяцев. Потом меня перевели в политотдел в качестве старшего писаря-машиниста, в звании сержанта.
Работать нам приходилось много. И далеко не всегда в удобных условиях. Чаще всего под открытым небом, разостлав плащ-палатку. Реже - в каком-нибудь полуразрушенном доме. Работали почти беспрерывно, отдыхая урывками, в большинстве случаев во время перемещений. Фронт постоянно отодвигался на запад, и нам нельзя было от него отставать. Трудно, конечно, было. Но жаловаться не приходилось. Мы знали, что тем, кто сейчас впереди нас, в окопах, приходится намного трудней.
И так изо дня в день, из месяца в месяц. Порой думалось, что конца этому не будет. Работники политотдела, для которых я печатала различные документы, постоянно подбадривали меня, забирали эти документы и уходили в окопы, к бойцам. Их работа была там. И никто из них не был уверен, что сможет вернуться. Но ни разу не видела я на их лицах выражения уныния или растерянности. Все мы были молоды. Хотя трудной была наша молодость, мы находили в себе силы преодолевать эти трудности.
В начале 1945 года, за несколько месяцев до конца войны, свалил меня тиф. Болела долго. После госпиталя с трудом отыскала свою часть и ее политотдел. Но слабость после болезни не давала возможности работать с прежней энергией. Пришлось возвращаться домой.
Немного окрепнув, стала работать машинисткой в Любимском райкоме партии. И проработала там 23 года. И здесь тоже работы было немало, как, впрочем, и в райисполкоме, где работаю вот уже тринадцатый год. Но вся эта работа ни в какое сравнение не идет с тем, что довелось испытать в годы войны.
Сейчас я - мать двоих детей, бабушка четырех внуков, кавалер ордена Отечественной войны II  степени. За участие в войне против Германии награждена медалями "За боевые заслуги", "20 лет Победы", "30 лет Победы", "50 лет Вооруженным Силам СССР", "40 лет Победы; за долголетний и добросовестный труд - медалью "Ветеран труда".                                                                                                                                                         1987г.

                                                                           Евдокия Петровна Порошина
     Болью пронизанные километры

Родом я из Подмосковья. Выросла в большой дружной семье. Нас было 10 детей у родителей. Я – четвертая. Отец работал на одном из заводов в Балашихе, мать – домохозяйка. При такой ватаге ей некогда было работать, дома дел невпроворот.
 Детство мое мало, чем отличается от этой прекрасной поры моих сверстников. Детский сад, школа. Правда, училась я недолго, всего шесть классов кончила. Потом заболела мать, и мне пришлось заняться воспитанием младших.
Но и это продолжалось недолго. В июле 1941 года кончилось мое детство. Началась война.
Враг рвался к столице и мы – комсомольцы Подмосковья – не могли оставаться в стороне от защиты родной Москвы. По направлению райкома комсомола шли на строительство укреплений, в воинские части, в госпитали.
Меня прямо из райкома увезли в инженерно-строительный батальон. Поваром стала. Не скажу, что обладала я какими-то особенными кулинарными способностями, но готовила для солдат нехитрую пищу неплохо. По крайней мере, они не обижались.
Наше подразделение основными обязанностями, которого были ремонт и восстановление разрушенных бомбами и снарядами дорог, мостов, построек, считалось тыловым, если это можно было назвать тылом. Моя кухня находилась в полутора километрах от передовой линии обороны. Нас постоянно бомбили и обстреливали, нанося значительный урон. На глазах гибли молодые, крепкие парни.
В конце концов, и к обстрелам привыкли, не кланялись каждому снаряду, научились определять по звуку далеко или близко он упадет.
Не могли привыкнуть только к смерти. Болью отзывалась в сердце каждая потеря. Особенно мне  помнится такой случай. Со старшиной Алексеем Воробьевым мы в очередной раз пошли за продуктами на склад. Идти было недалеко, не больше двухсот метров. Шли разговаривали, Алеша, как всегда подшучивал надо мной, «сватая» то одного, то другого своего товарища. Мы не услышали, а может, просто не обратили внимания на свист падающего снаряда. Взрыв раздался неожиданно и совсем близко. Алеша рухнул, не докончив слова. Его убило сразу, а меня даже не царапнуло. Я даже испугаться не успела, а старшины не стало. До сих пор не могу без слез вспоминать этот эпизод.
В разгар боев под Москвой наш батальон получил приказ передислоцироваться. Весь личный состав отбыл на станцию Щелково в семи километрах для погрузки в эшелон, а я осталась готовить кухонную утварь к перевозке. Должны были прислать за мной машину. Но машина не пришла. А на другой день я узнала, что на станцию был сильный налет и из батальона мало кто уцелел. Не знаю, сколько я тогда проплакала.
А потом на место погибшего батальона пришла новая часть, тоже строительная. И с ней я прошла до конца, до Победы. До нее было еще неблизко.
Когда наши войска разгромили немцев под Москвой и пошли в наступление, наш батальон двинулся за ними. Правда, не очень быстро. По пути восстанавливали разрушенные дороги, мосты, аэродромы. Всего насмотрелась я, когда проходили мы по территории, побывавшей под немцами. Сожженные деревни, разбитые города, исхудавшие, почерневшие люди. Особенно жалко и больно было смотреть на детей. С бледными лицами, огромными запавшими глазами они казались невесомыми, когда брали мы их на руки.
Но и это не самое страшное из того, что мне довелось видеть. Страшное было впереди.
Есть в Калужской области небольшая речка Жиздра, не большее нашей Обноры, разве что поглубже. Вот из этой речке доставали мы трупы наших бойцов. Разозленные, доведенные до бешенства неудачами на фронте немцы, отступая, расстреляли здесь несколько сот пленных, а с ними и мирных людей. А неподалеку от этого места обнаружили два колодца, почти доверху забитые детскими трупами.
Нельзя передать словами. Волосы на голове шевелились при виде всего этого.
- Да что же за люди они – эти немцы, - прошептала я возле этих колодцев.
- Не люди они – фашисты, - сжимая кулаки, ответил мне пожилой солдат.
Сейчас я уже бабушка. Двое внуков подрастают. Очень мне хочется, чтобы были они счастливые, чтобы не пришлось им увидеть и пережить то, что нам довелось. И не только мне этого хочется. Об этом думают и в это верят все матери, все женщины нашей страны.
                                                                                                                            Ленинский призыв  7 апреля 1984 г.

                                                                                    Поршнева (Антоневич)
           Ценою крови и жизни

Мне довелось прочитать в газете «Ленинский призыв» заметки М.В.Гурьева «В дни войны». И былое ясно осветилось в памяти. Солнечная весна 1941 года, молодая зелень тополей под окнами Любимской средней школы, белая кипень черемух...
14 июня на заседании комитета комсомола мы говорили о выпускном вечере, потом фотографировались на память о дружной, такой счастливой школьной жизни. Расставаться не хотелось. Пошли в парк. Весело играл на гармошке Коля Пугачев, мы пели, шутили, смеялись. Звонкая песня «В далекий край товарищ улетает» долго слышалась над Обнорой. Слова ее стали вещими...
Мы готовились к защите Родины. Многие заседания комсомольского комитета школы были посвящены патриотическому воспитанию учащихся. Немало стараний было приложено для того, чтобы каждый стал значкистом ГТО и ПВХО, метким стрелком. Вся атмосфера жизни того времени наполнялась страстной любовью к нашей первой в мире стране социализма. После просмотра звукового фильма «Трактористы» мы часто в перемены между уроками пели под гармошку Коли Пугачева:
                           Гремя огнем, сверкая
                                                     блеском стали,
                           Пойдут машины в яростный
                                                                      поход,
                           Когда суровый час войны
                                                                 настанет,
                           И нас в атаку Родина
                                                                  пошлет!
В школе регулярно работал литературный кружок, которым руководил М.В.Гурьев. Аккуратно выпускался рукописный журнал, в нем сотрудничали многие ученики. Сколько слов о любви к Родине было в нашем журнале!
...Выпускной вечер, замечательный и незабываемый. Прощались со школой, с городом. И на следующий день многие из выпускников уже стали солдатами. Сразу ушли на фронт комсомольские вожаки: секретарь комитета Толя Проворов, члены комитета Витя Безногов, Коля Пугачев, Юра Базанов, Боря Румянцев. Ушли... и не вернулись. Отдали жизнь за любимый город, за Родину. На всю жизнь остались они в нашей памяти ясноглазыми «молодцами». Веселыми, жизнерадостными, как в тот прощальный вечер... И кажется порой, что глядят на нас их юные и мужественные лица и спрашивают: «А как вы живете? Как строите новую жизнь? Помните ли о нас?..»
Мы в ту суровую пору заняли места в строю рядовых тыла. Летом работали в колхозах, шили Одежду для бойцов. Осенью 1941 года рыли противотанковые рвы, делали надолбы, строили землянки, блиндажи, пулеметные гнезда. Работали все, кто мог держать в руках лопату, топор, пилу, лом.
А потом госпитали, боль, кровь и страдания раненых, борьба за их жизнь и здоровье. «Сестра милосердия»  - вот наше звание военных лет. Многие выпускницы сорок первого окончили курсы медсестер. С Тоней Голубевой, Нюрой Михайловской, Лелей Зайцевой мы прошли Белоруссию, Литву, встретив Победу в Германии. Не выходили сутками из палат, делали все: ухаживали за ранеными, лечили их, кормили, мыли, носили на перевязки. Давали свою кровь.
 ...В Витебск нас привезли на двадцатый день после освобождения города от немцев. Всюду развалины, сохранившиеся здания заминированы. Мы жили под навесом и ремонтировали помещение госпиталя. Потом принимали раненых.
И снова дороги... Литва. Наш эвакогоспиталь стал нейрохирургическим. Поступали в него бойцы с тяжелейшими ранениями позвоночника, головы, повреждениями нервов. Тогда только пробовали действие пенициллина, к нам приезжал московский профессор с помощниками. Я работала в этой пробной группе, промывала раны, делала переливание крови - и все строго по часам. Две недели не выходила из госпиталя, может, и больше, спала по 2-3 часа, урывками. Тогда и кровь давали раненым во время смены: даешь кровь, а потом несешь спасенного воина в палату…
Так было. За эту работу меня наградили медалью «За боевые заслуги». Но не меньшая награда - видеть вылеченных, здоровых бойцов - освободителей советской земли, множества других стран от фашистских оккупантов, сознавать, что приближаешь час Великой Победы!
Восточная Пруссия. Снова ремонт помещения, прием и лечение раненых. Стояла весна 1945 года. Победная весна. И даже раненые боли переносили легче. Все были бодрее, веселее, с нетерпением ждали того великого события, за которое боролись, не щадя крови и жизни. Ждали конца войны. И он пришел... радостный и счастливый. Мы плакали, по-братски обнимались  и… снова принимали солдат, раненных осколками мин, бомб, снарядов.
…Тридцать лет прошло с окончания войны. Но ее раны не зажили в сердцах людей нашего поколения. Тяжести тех лет неизмеримы. И наша Победа дает нам право требовать: «Люди, берегите мир!»
Пользуясь случаем, посылаю одноклассникам огромный привет и пожелания здоровья и молодости. Помните, как на выпускном вечере нас напутствовал М.В.Гурьев словами Маяковского:
                                    Лет до ста расти
                                    Вам без старости!
Большое спасибо Михаилу Васильевичу, нашему дорогому учителю. Ничего необычного многие из выпускников сорок первого не делали, работали и сражались, как велел долг, подсказывала совесть. Как было необходимо. Но во всех делах - душа учителей родной школы. И через много лет мы приносим благодарность тем, кто в сороковых за учительским столом ковал Победу.
Я живу в Молдавии, в городе Сороки, работаю буфетчицей в кинотеатре. Вырастила троих детей, ращу внуков. Старшая дочь - медсестра. Часто рассказываю в семейном кругу о грозных днях и всей душой хочу, чтобы не было в мире войн.
                                                                                                                                                                      1975 г.

                                                                     Алексей Александрович Потехин
 Жизнь прожить - не поле перейти

Наш район - край лесной. Но самый лесистый угол его - Сумароковский. Заготовка и переработка древесины являлась для жителей существенной подсобной отраслью хозяйствования. Причем переработка леса велась непосредственно на месте. В глуши еловых боров был построен и действовал в конце тридцатых - начале сороковых годов завод «Пионер». Туда-то перед войной меня и определили на работу.
Древесины требовалось много, в том числе и для оборонной промышленности. Война стучалась в двери. Крепость наших границ уже пробовали белокитайцы, японские самураи, белофинны. Иной раз трелюешь лошадью из лесной чащобы здоровенную лесину и чувствуешь себя сопричастным делу обороны страны, представляешь, как под прикладом винтовки красноармейца, сделанным из этого дерева, на куски разлетаются стальные каски захватчиков. В то же время картина лесоразработок даже по тогдашним временам была вовсе не идиллическая. Работали в лесу по пояс в снегу, в худой одежде и обуви. Питались скудно.
А тут война грянула. Как ни ждали ее, а нападение фашистов получилось внезапным, неожиданным. Однако, помня о воинском долге, на фронт стремились все - и старые, и молодые. Но вначале пришлось поработать на строительстве оборонительных сооружений, ведь осенью сорок первого враг подошел вплотную к Москве. Кто знал, кто измерял, сколько километров противотанковых рвов, эскарпов, контрэскарпов, «ежей», надолб соорудили труженики тыла - женщины, старики и мы, подростки, на подступах к столице и около других прифронтовых городов. Ярославцы работали в основном под Калинином. Зима же в тот год особо лютая была. Долбишь киркой, мотыгой мерзлую землю - от неё искры сыплются, мороз из глаз слезы выжимает.
В сорок втором году судьба, не без личного желания, конечно, определила меня в состав Вооруженных Сил, в действующую армию, причем в новый, по прежним войнам неизвестный род войск - в воздушно-десантные войска. Брали в них только крепких, смелых, физически выносливых парней. Ведь парашютист в воздухе фактически беззащитен, его можно расстрелять без особого сопротивления. Смелость, мужество нужны и для того, чтобы совершить прыжок с самолета. Смотришь сейчас на экране телевизора, как проходят на параде, печатая шаг, воздушные десантники, и гордостью, восхищением наполняется сердце. Подумаешь: неужели и ты был таким? Ощупаешь следы боевых ран на теле и удостоверишься: да, был.
Особенно тяжелым было третье ранение, как говорится, под занавес войны. Выписали из госпиталя в сорок пятом году инвалидом второй группы. Родная тетка встретила меня в Тютикове как выходца с того света - никто не чаял уже увидеть живым. Но человек крепок, отходили, поправили здоровье - и вновь вернулся в строй.
                                                                                                                                                                    1984 г.

                                                                     Антонина Георгиевна Разинова
               Заставляет совесть

По рождению я вологодская, из Грязовецкого района. В 1936 году, когда мне было уже 13 лет, родители переехали в Любимский район, поселились в деревне Баскаково. Не ищите ее сейчас на карте района, такой деревни уже нет, есть одна Баскаковская пустошь. А те годы, по нашим нечерноземным меркам, деревня была большая, двадцать пять дворов насчитывалось в ней. Был там колхоз, «Крестьянскими нивами» назывался. Было хозяйство как хозяйство, даже получше некоторых других. Не случайно впоследствии председатель объединенного колхоза «Вперед» Н.И.Израилев называл Баскаково житницей. Столько хлеба на тамошних полях родилось.
А родилось много потому, что за землей хорошо ухаживали, хорошо кормили ее удобрениями. Теперь, наверное, только старики знают, что в крестьянском кругообороте существовал период, навозницей назывался, период вывозки на паровые поля органики. Возили навоз летом, тут же запахивали его. Сейчас возят зимой, к тому же удобрения не складируются, к весне их талой водой смывает в реки. Сейчас больше на минеральные удобрения надеются. Не скажу про них плохого, при соблюдении севооборотов и на наших землях можно получать неплохие урожаи. И получаем. Колхоз «Вперед» в районе передовое по урожайности сельскохозяйственных культур хозяйство.
Конечно, довоенные впечатления у меня и моих деревенских сверстников больше связаны со школой и нехитрыми крестьянскими делами во время летних каникул и выходных дней. Училась в Любимее, в неполной средней школе – НСШ, закончила 7 классов – приличное по тем временам образование получила. Наверное, в те годы и наметился тот процесс, получивший впоследствии широкое распространение. Его можно условно назвать так: «Из деревни – в город». Уходила молодежь на стройки первых пятилеток – нужно было промышленность развивать. Без такого процесса невозможно было бы перевооружить и сельское хозяйство, поднять культуру в деревне.
Сыграло свою роль среди определенной части молодых сельчан и стремление родителей устроить своих детей там, где живется полегче.  Дескать, рассуждали они, мы наломались на земле, пусть дети поработают в более культурной обстановке. Как я, например. Ведь не вернулась после окончания школы в родное Баскаково, устроилась в районном центре ученицей парикмахера. Не хвастаясь скажу, классный из меня парикмахер. Даже такой мастер стрижки и бритья, как наш заведующий мастерской Василий Григорьевич Тепленев, отмечал меня. Классный, разумеется, по тем временам. Сложных причесок тогда не носили. Скажем, вершиной моды для парней был полубокс, а пожилые стриглись под нулевку.
Так и проработала несколько лет в парикмахерской. А на Горизонте уже замаячила война. Сначала на Дальнем Востоке аукнулась, на Карельском перешейке, затем заполыхала в сорок первом на западных рубежах. Все ближе и ближе подползал враг, громыхая гусеницами танков, орудийными выстрелами и разрывами бомб. К осени немец дошел до Москвы, до Калинина. А Калинин-то, посмотришь на карту, совсем недалеко от нас. Начались бомбежки Ярославля, нашей железнодорожной станции. Против бронированных армад противника мы тогда могли противопоставить только стойкость и мужество наших солдат. Старались, чтобы они отражали танковые атаки не в голом поле, а за надежными укрытиями. На берегах Селигера и Волги, может быть, до сих пор не заросли противотанковые рвы, эскарпы и контрэскарпы, пулеметные и орудийные ячейки, окопы, вырытые нами, комсомольцами из Любима.
Сильнее холода донимали бомбежки и артобстрелы. Поражала самоуверенность, доходящая до наглости, с какой враг продвигался по нашей земле. Сбрасывали листовки с издевательским содержанием. Но, как говорится, смеется тот хорошо, кто смеется последний. Скоро фашистам стало не до шуток. Когда их погнали от Москвы, а затем и со всей нашей земли.  
Существует в нашей литературе о войне выражение, что, дескать, уходящий на фронт отцов, братьев, мужей заменили в тылу дочери, сестры, жены. Не все дочери и сестры остались в тылу, пришлось и нам повоевать. В апреле сорок второго с Шурой Рябковой, Настей Голосовой, другими любимскими девушками ушла на фронт и я. Служили мы в отдельном батальоне ВНОС – службе воздушного наблюдения, оповещения и связи. Наша задача – «ловить» пролетавшие вражеские самолеты и сообщать куда надо. Освоила я специальность радистки. В этом батальоне я и в партию вступила в мае 1944 года, стала коммунистом.
А затем пошли с армией вперед. И не упомнишь всех мест, где пришлось побывать. В составе войск второго Украинского фронта прошли Украину, Польшу, Австрию, Венгрию, Чехословакию. Войну закончила под Беутеном в Германии. В августе 1945 года нас, девушек, демобилизовали. Приехала я в родное Баскаково. Думала, отдохну немножко и подамся на работу в город по прежней парикмахерской специальности. Но нет, не вышло, по-моему, желанию. Уговорили отец с матерью остаться на родной земле.  Деревня после войны сильно обедняла, налаживать нужно было хозяйство, восстанавливать то, чего добились до войны. Много уже говорилось и писалось о том, как в колхозах в ту пору пахали на коровах, как бедовали, работали от темна до темна. Все это было. Не нежились по утрам, как сейчас в иных хозяйствах, вставали  с первыми петухами, до завтрака, состоящего из колобушек из клеверного пыжа, уже, бывало, с полгектара вручную трав скосишь, днем их высушишь, а к вечеру стог сена поставишь.
Самая тяжелая эта работа – сенокошение. Впрочем, и другие работы на селе не легче. МТС с ее старенькими тракторами не успевали обслуживать все хозяйства зоны, больше на свою физическую силу надеялись. Хоть при вспашке почвы, при бороновании, при севе. А на трудодни мало чего приходилось. Вспоминаешь вот все это и задаешь себе вопрос, что же заставляло нас так работать? Привычка? Наверное, и она, но главное – совесть хлеборобская, совесть человеческая заставляла, обостренное чувство ответственности за продукт своего труда.
На заводе или на фабрике ведь как бывает? Не выполнил норму, не выточил, предположим, токарь несколько деталей – не беда, завтра доточит. В крестьянском деле на завтра ничего не отложишь, кто откладывает, тот остается без хлеба и без кормов. Промедлил день с севом, с уборкой трав, с подъемом льна – считай, загубил урожай. Не случайно, вот и в решениях ХХ\/II съезда КПСС говорится, ликвидация потерь – резерв увеличения производства сельскохозяйственной продукции. Честно нужно признаться, что работаем мы на селе, подлаживаясь под город, еще не учитываем особенности сельскохозяйственного труда. Не могу не отметить и некоторое пренебрежение сельской молодежи трудом родителей. Приедут парни и девчата из городов в деревню на побывку, загорают целые дни на речке, а косу или грабли в руки не возьмут, отцу с матерью не помогут.
Да, жизнь идет, не заметила, как и на седьмой десяток лет перевалило. Конечно, получаю пенсию от колхоза, но отдыхающей себя не числю. Еще тружусь помаленьку – заведую в колхозе складом горюче-смазочных материалов. Выполняю разовые поручения партийной организации. Четыре созыва представляла интересы избирателей в сельсовете. Без дела сидеть наше поколение не привыкло. Собирали нас, ветеранов, нынче в сельсовете. Приезжал районный военком, вручал ордена и медали участникам войны. Получила и я орден Великой Отечественной. Приятно, что не забывают, помнят и ценят. А что касается нас, то мы еще поработаем, послужим отечеству. Послужим, насколько хватит наших сил и энергии.


                                                                          Павел Иванович Рогозин.
     Покой нам только снился

В  течение всей войны я служил в действующем истребительном авиаполку в качестве механика. Коллектив у нас был небольшой, механиков особенно ценили и даже оберегали. Ведь от них зависела исправность самолетов. Работали мы, конечно, не щадя себя. Самолетов было мало, каждый ценился на вес золота. Прилетали они с заданий часто совершенно разбитыми, и мы, не зная сна и отдыха, по частицам восстанавливали их, возвращали в строй. Ведь главной нашей задачей было - выпустить в небо самолет в полной исправности, чтобы летчик был уверен в своей машине. В общем, работать приходилось здорово. Переживали мы и бомбежки, когда немцам становилось известно местонахождение аэродрома. Примерно 50 раз за всю войну пришлось перебазироваться с одной посадочной площадки на другую. Так что вся наша военная жизнь прошла на колесах. Начали воевать под Москвой, потом попали на Сталинградский фронт, а заканчивали войну под Варшавой и Берлином. И все это время мы, механики, вносили свой скромный вклад в общее дело борьбы с фашизмом - возвращали в строй самолеты, чтобы они могли громить врага.
В мае 1945 года наш аэродром находился недалеко от Берлина, и мы по радио услышали весть о Победе. Конечно, радость нашу трудно передать словами, ведь все мы отдали для Победы, все, что могли отдать. Миллионы воинов отдали самое дорогое - жизнь. Многие потеряли в войну близких, любимых людей. И вот больше нет войны, на землю пришел мир. 9 мая в полку состоялось торжественное собрание, посвященное Дню Победы. Но демобилизован я был только в октябре 1945 года. В связи с военными действиями на Дальнем Востоке сразу нас домой не отпустили. За участие в крупных военных операциях, за свой посильный вклад в общее дело я был награжден медалями "За оборону Москвы", "За оборону Сталинграда", "За освобождение Варшавы", медалью "За боевые заслуги", "За взятие Берлина".
После войны опять начался труд. Труд по восстановлению всего того, что было разрушено фашистами, а многое вообще нужно было строить и создавать заново. По призыву ЦК ВЛКСМ Украины я решил поехать на восстановление народного хозяйства УССР. Послали меня работать старшим механиком Новобугской МТС Николаевской области. Занимались мы восстановлением разбитой техники - тракторов и автомобилей. Через год я уехал домой к старикам родителям. Звал их на Украину, хотел обосноваться там, да разве они оставят родные края? В войну нашу семью постигло горе - два моих брата - Николай и Александр - погибли в самом ее начале, осенью 1941 года, защищая Москву. Они служили в пехоте. Сестра наша тоже воевала: служила радисткой в авиаполку. Осталось нас трое из пятерых - она, я и самый старший наш брат Владимир. Брат жил в Клайпеде, сестра в Вологде, родителей нужно было поддержать в нашем общем горе, и я вернулся домой. Там с работой не получилось, и я приехал устраиваться в Ярославское управление МТС. Назначили меня в Любим старшим механиком МТС. Так вот с 1947 года я живу и работаю в ставшем для меня родным городе.
                                                                                                                                                                   1984г.
        
                                                                 Павел Александрович Рогозкин
          Ходили мы походами

В Великую Отечественную было немало исхожено, хотя первые два года войны я не воевал, возрастом к началу ее не вышел. Прозвали нас, ребят  года рождения 1925, к защите Отечества в 1943 году. Война была уже на изломе, фашисты отступали, поэтому многих из призывников сразу же направляли на Дальний Восток, где должно было что-то случиться, произойти, но что – этого пока никто не знал.
Отшумели, отгремели бои на Курской дуге, наши войска штурмовали Киев и Одессу, когда призвали нас в армию. И очень огорчены были мы, восемнадцатилетние, слушая сообщения Совинформбюро о занятии, освобождении сел и городов, огорчены тем, что война кончится, и не придется нам принять участие в боях, проявить свою доблесть и геройство. Напрасно беспокоились – боев, походов досталось и на нашу долю. Помню, когда после окончания Черновской семилетки работал я в родном колхозе сначала рядовым полеводом, затем помощником бригадира, нас частенько вызывали в райвоенкомат на военную подготовку. Не забыть, как маршировали по улицам Любима с деревянными винтовками, ползали по-пластунски на городском валу, метали болванки – «гранаты», кололи «штыками» соломенные чучела. Учили всему, чем необходимо владеть будущему солдату. Только  недоучили, что солдату, прежде всего, необходимы крепкие ноги.
Это поняли, когда в начале октября сорок третьего попали в запасной полк, дислоцировавшийся под Котельничем. Настоящая-то винтовка оказалась потяжелей имитированной деревяшки, а полная солдатская выкладка весит два пуда. И с такой выкладкой - многокилометровый марш-бросок по пересеченной местности. В запасном полку и прошли мы настоящую закалку. Теперь можно в бой. В мае сорок четвертого в составе маршевой роты прибыли под Псков. На фронте к этому времени царило затишье, но не такое, чтобы обстановку можно назвать позиционной войной. Стояли в активной обороне. Такое состояние в войне наблюдается тогда, когда противники, не имея сил для крупного наступления, тревожат друг друга мелкими стычками. А крупные события уже назревали. 1944 год  вошел в историю Великой Отечественной войны, как год полного освобождения страны от захватчиков. Командование почему-то решило, что нашей части сподручнее будет действовать в наступлении на Ленинградском фронте. По этой ли, а может по другой причине в один день дают приказ на движение в тыл. Шли долго, именно шли, а не ехали, до Тихвина, а затем и далее на север. Форсировали Свирь и вышли к берегам Карелии. Здесь, в межозерье Ладоги и Онеги, я и закончил свой поход. Не по доброй воле закончил. Его прервала пуля фашистского автоматчика. Не сумел, значит, я его опередить, на какую-то долю секунды замешкался. Запомнилось селение, под которым ранило. То было Суоярви.
Ранение ранению рознь. Иногда это просто царапина или прострел мышечных тканей. Полежит после такого ранения солдат полмесяца-месяц в госпитале, и снова в строй. А бывает и так, что навсегда выходит из строя, становится инвалидом. Почти семь месяцев со своим ранением пролежал в различных госпиталях и я. Лечили и в лазарете, расположенном в древнем монастыре в Петрозаводске, и на станции Бабаево, что в вологодской области. Выписали из госпиталя годным к дальнейшему несению воинской службы. Только воинскую специальность переменили. Наши войска вели бои уже на территории Германии, а нас решили выучить радиоделу. Совершенно случайно оказался я в Буе, в какой-то полусотне километров от родной деревни. Когда ехал через Любим к месту назначения, помечтал: хоть бы на денек заглянуть в родительский дом. Однако, законы воинской службы строги – заглянуть домой довелось лишь через пять долгих лет. На курсах радистов не задержали – в военные годы солдаты специальности осваивали быстро. Стал я артиллеристом, то есть радистом взвода управления батарей 76-миллиметровых пушек, так называемых дивизионок. В артиллерии воевать полегче, не приходится как в пехоте, пешком маршировать из пункта А в пункт Б с тяжелой амуницией. Но война уже кончилась. И День Победы пришлось отмечать в поезде. Можно было и точку поставить на фронтовых воспоминаниях. Едем домой? Не тут-то было. Поезд взял курс не на запад, к Любиму, а на восток. Что же, можно и еще послужить, кому-то надо охранять границы Родины. Тем более и станция, куда, в конце концов, прибыли в июне сорок пятого, называлась Пограничной. Здесь мы и узнали, что прибыли не только охранять границы, но и для того, чтобы погасить последний очаг войны на земном шаре. Всю Великую Отечественную войну империалистическая Япония держала нашу страну в напряжении, под угрозой нападения. И вот пришло  время расплаты с хищником. 9 августа заговорили наши пушки, начался штурм Тунниского укрепрайона японцев, высшей точкой которого была гора со странным именем Верблюд. По накалу бои уступали боям на Западном фронте, но на этот раз мы уже были учеными, опыта имели побольше. Да и силой не уступали, а превосходили японцев. Поэтому с разгромом Квантунской армии не задержались, в течение месяца завершили кампанию. Эту войну закончил я под Мудоцзяном в Маньчжурии.
                                                                                                                                                                    1984 г.

                                                                           Александр Сергеевич Романов
          Помню всех поименно…

Когда слышу в небе шум самолета или вижу, прилетающую в Любим или отправляющуюся в Ярославль обыкновенную «Аннушку», работягу «АН-2», сердце невольно вздрогнет. Да и как ему не зачастить, как не встрепенуться? Семь лет жизни отдано авиации. И каких лет! Без малого пять грозных военных и два после победных Нет, я не совершал боевых вылетов, не бороздил на быстрокрылых самолетах пятый океан. Но на полевых аэродромах в годы Великой Отечественной я нес очень важную и необходимую службу, которая приближала  Победу.
В канун войны я работал на Ярославском резинокомбинате. Тогда все мы, комсомольцы, бредили аэроклубами, потому что с них начинался путь в небо Испании и Халхин-Гола. Счастье выпадало не каждому, и мы до дрожи завидовали любому принятому в аэроклуб.
И не ведали, что судьба готовит нам такое тяжкое испытание, перед которым все предшествующие общечеловеческие трагедии кажутся малыми. Нашим поколениям довелось вынести такое…
В ясное июньское утро сорок первого года гитлеровские фашисты взломали государственную границу Родины. Началась война. Не сговариваясь, я с товарищами пошел в военкомат.
-- Комсомольцы-добровольцы? - полувопросительно посмотрел на нас воспаленными от бессонницы глазами капитан. - На фронт вы всегда успеете. Там сейчас нужны специалисты. Пройдите во второй отдел, получите направление.
Так я стал курсантом Серпуховского авиационного училища по подготовке механиков по спецоборудованию. Программа учебы была рассчитана на два года, но мы прошли ее по сокращенной, за десять месяцев. Выпускником училища был направлен в Ижевск, где формировался 131-й гвардейский авиационный полк 2-го корпуса прорыва. Получили мы в свое распоряжение знаменитые ИЛы, другую новую боевую технику. И сразу же наш штурмовой корпус прорыва оросили под Москву, где начался разгром немецкой группировки, уже стоявшей у ворот советской столицы. Помню, выстроили личный состав полка, и командир сказал (почти дословно врезалось в память):
-- Наш полк вошел в состав штурмовой авиационной дивизии. Отступать теперь уже не будем: пора и совесть знать. Вот тут мы стоим и говорим. А под нами земля, на которой был фашист. Эти капониры и землянки построены руками русских людей под дулами немецких автоматов, а доски и бревна взяты с домов. Враг использовал наш лес для своего благополучия, оставил здешних людей без крова, многих лишил жизни. - Вот такие дела. Так что прошу помнить об этом.
Шел 1942 год, стояла зима.  В битве за Москву крепло мастерство военных летчиков и нас, «технарей». Дел хватало и мне - электроспециалисту. Ведь «ИЛы» эскадрильи, в которой я служил, приходили на аэродром в таком состоянии, что могли опуститься руки; крылья, фюзеляж и винты избиты до состояния, когда ремонтировать, кажется, нечего. Целыми оставались только бронекоробки (на ИЛе броней защищены летчик, мотор и бензобак). Но мы ремонтировали, делали, казалось бы, невозможное, и очень скоро подраненные машины возвращались в строй.
Особенно запомнились дни и ночи на Волховском фронте, когда прорывали блокаду Ленинграда. В ту зиму стояли жесточайшие морозы, до 50 градусов ниже нуля доходило. И на этаком лютом холодище на Синявинских болотах мы ремонтировали самолеты. Руки просто прилипали к металлу, но другого выхода не было, небо ждало своих краснозвездных соколов.
Случалось, сутками мы, техники, не смыкали глаз, но к очередному вылету вся эскадрилья - дюжина «ИЛов» - становилась на крыло и устремлялась навстречу врагу. Как память о тех днях хранятся у меня дорогие моему сердцу медали «За боевые заслуги» и «За оборону Ленинграда».
Корпус прорыва – есть корпус прорыва. Нас бросали на самые ответственные и опасные участки фронта. Помню Ельню и Смоленск, Духовщину, Бельцы и Боташани в Молдавии. Самое активное участие принимал наш авиационный полк в Ясско-Кишиневской операции, где летчики соединения показали образцы героизма и мужества, порой возвращаясь на базу «на честном слове и на одном крыле». За участие в Ясско-Кишиневской операции я был награжден орденом Красной Звезды.
Особенной радостью наполнились наши сердца, когда мы вышли к Государственной границе СССР. Наконец-то мы полностью освободили нашу многострадальную землю от гитлеровской нечисти. Но под фашистским игом стонали народы порабощенной Европы. И советские воины, а вместе со всеми и наш гвардейский полк, свято выполняли свой интернациональный долг. Дрались в воздухе за вызволение Брашова, других румынских городов и сел, Венгрии. Весна в ту пору уже вступила в свои права. Но летчики и технические специалисты авиации, мало видели на полях яркую зелень озимых, да и свежая пахота тоже была не такой. По обе стороны фронта земли пустовали: или пахать некому, или нельзя. Тяжко вздыхали  русские люди, отвыкшие от приличных хлеборобских забот. Когда же придет к концу, эта проклятая война? Летчики, казалось, сутками готовы были не вылезать из кабин самолетов, лишь бы приблизить Победу. Со многими пилотами я подружился, и с нетерпением ожидал вестей о боевых вылетах. Помню рассказ одного из наших асов: «Когда развернулись на юг, успели атаковать эрэсами еще одну колонну фрицев. Командир увидел немецких истребителей вовремя. Дал команду сперва на уход, а когда они начали нас догонять, то построил группу в круг. Тут все время находишься в кругом вираже, чтобы видеть хвост впереди идущего. У немцев тактика простая: идут парами в атаку сразу на несколько самолетов, мы защищаем друг друга. Но не поймешь, кто из них делает ложную атаку, чтобы тебя за собой утянуть, а другая пара в это время бьет. Вертелись, как белки в колесе. Отбивались и на виражах и лобовыми атаками, ходили змейкой и ножницами. Видел трех сбитых «шмиттов»,  и одного я, кажется, срезал. Видел, что попал: пух с него посыпался. А куда он делся, смотреть было некогда.
В нашей эскадрилье, в полку было много геройских парней. От младшего лейтенанта до генерал-майора прошел свой боевой путь военный летчик Герой Советского Союза Иван Васильевич Клевцов. Это была гордость нашей эскадрильи. Помню отчаянных летчиков подполковника Зубова, капитана Дергачева, полковника Никитина. Тяжело вздохнешь, поминая многих молоденьких лейтенантов, не вернувшихся с боевых заданий: в первую пору на «ИЛ»ах еще не было воздушных стрелков, и пилотам приходилось очень туго. «Как нелепо, когда люди гибнут в такие светлые дни! - сетовал один из фронтовиков, известный писатель Сергей Сергеевич Смирнов. - А впрочем, и светлые-то они потому, что за них гибнут». За войну летчики нашего гвардейского ордена Суворова 131 Будапештского авиационного полка сделали более 4000 боевых вылетов, а я «благословлял» на подвиг пилотов в 1800 боевых вылетах. Наш полк нанес большой урон гитлеровцам. Под откосы летели железнодорожные составы с живой силой
противника и техникой. На счету личного состава полка более 1600 вражеских машин и танков, потопленных катерами на Дунае.
Война для меня закончилась в Австрии в 60 километрах от Вены. Помню, идем мы на аэродром, вдруг слышим стрельбу. Бьют и зенитки. Глядим на небо - самолетов врага нет. В чем дело? И вдруг слышим: «Братцы, да вы ничего не знаете? Победа!». Салютовал этому великому событию и я, старший сержант Романов...
После войны я ещё два года служил в южной группе советских  войск, и демобилизовался  в  1947 году. Вернулся я на родную любимскую землю с медалями за освобождение земель чехословацких, румынских, венгерских, австрийских, германских. А дома время было трудное, несытое. На моем попечении оказались мать, два брата, сестра. Отец умер еще в сорок первом году. Пошел работать электромехаником в леспромхоз. Потом трудился на железной дороге, в Обнорской МТС, и вот уже 28 лет -  электриком на тогдашнем заводе имени КИМ, теперешнем станкостроительном заводе. Раньше обеспечивал работу электрооборудования лесопильного цеха, теперь пустили цех металлообработки - и тут дело нашлось. Рука об руку трудимся теме с ветераном войны и труда Сергеем Геннадьевичем Кашпиревым. Нам есть что вспомнить. Сколько лет миновало, а война помнится и снится. Порой приходит во сне прошлое:  возвращается с боевого вылета кто-то из моих парней - на чем только летит? Обшивка крыльев и фюзеляж походят на решето, винт продырявлен в нескольких местах, колесо разбито. Надо латать и штопать машины. Просыпаюсь, и облегченно вздыхаю: слава богу, не наяву.
В честь 30-летня Победы мы, ветераны полка, встречались в Москве, на ВДНХ. Трогательной была эта встреча. Поклялись мы всеми оставшимися Силами защищать мир. И сейчас, провожая ребят служить в армию, мы напутствуем их:
 - Служите честно, не подведите.
Почти сорок лет прошло со дня окончания войны, а перед глазами стоят разрушенные города и деревни, сплошные братские могилы. У этих могил мы памятью павших присягнули беречь мир.  И мне куда приятней хранить Почетные грамоты, за мирный труд, чем медали за войну, потому что за ними стоят страдания, смерть, кровь. А мне хочется, чтобы над головой моей внучки всегда было мирное небо, по которому летают самолеты, подкармливающие посевы.
9 мая всегда наступает торжественный и скорбный момент - минута молчания. - «И Россия - мать родная – почесть всем отдает сполна», как сказал наш великий поэт Александр Твардовский.
                                                                                                                                                                   1984 г.


                                                                     Александра Дмитриевна Румянцева
            Покой нам только снится    

- Любимская я по рождению, коренная, местная жительница. Родилась и выросла в рабочей семье, в те годы, когда шла ломка старого мира. Нелегко приходилось нам: недоедали и недопивали, жили в бедности. Особенно плохо стало после смерти отца. Пенсию получали за потерю кормильца в сумме 10 рублей. Не хватало и заработка матери, работницы швейной артели "Делегатка", была такая у нас артель. Из-за того, чтобы не быть семье обузой, в пятнадцатилетнем возрасте сбежал в речное училище брат Павел. Я не ошиблась, говоря "сбежал". Так оно и было. Сейчас Павел политработник, капитан первого ранга. За ним ушел и брат Сергей - в летчики. Одна сестра определилась на студенческий кошт в медицинский институт, другая - в сельскохозяйственный техникум.
Я была старшая из детей в семье, первая помощница матери. Может быть, поэтому не сразу определила для себя будущую специальность. Сначала думала, надо, во что бы то ни стало, окончить десятилетку. А там будет видно, куда податься. Но уже тогда определилась у меня склонность к литературе, к учительству. Любовь к будущей профессии привили мне такие замечательные учителя первой образцовой школы, как Анна Николаевна Коркина и Константин Федорович Зиновьев. Их авторитет среди учащихся и родителей был высок, отличало самопожертвование, преданность делу. Их никто и не мыслил в иной роли, как в роли воспитателя, просвещенца. Это были поистине народные учителя, несущие в массы "доброе, вечное".
Говоря о той эпохе, не могу не вспомнить рассказ А.И. Куприна "Тост". Известный писатель рисует в нем общество будущего. Люди, все прекрасные и элегантные, живут, не зная нужды и забот. И на празднике, и когда все собрались за столом, один из этих "людей будущего" вдруг вспоминает историю – двадцатые годы двадцатого века, живописует все "ужасы революции и гражданской войны" в нашей стране. Не всех он напугал этими ужасами. Поднялась молодая девушка и с тоской воскликнула: "Ах, как бы я хотела в то время!". И подняла за то время тост. Оставив в стороне неверную трактовку знаменитым писателем общества будущего, как общества неги и наслаждения, все же можно согласиться с той девушкой (и с писателем), что то время, то есть время нашей молодости, было прекрасным. Было прекрасным, несмотря на то, что люди воевали, жили в нищете, в голоде и холоде. Они боролись за новую жизнь. Самое прекрасное в жизни - это борьба, борьба с врагами, с недостатками, со всем, что мешает нам идти вперед.
Прекрасно выразился поэт Александр Блок: "Покой нам только снится". Что верно, то верно: не дают нам империалисты покоя. Четыре года в гражданскую и четыре года в Великую Отечественную беспокоили нас. К сороковому году я уже окончила среднюю школу в Любиме и окончательно поняла, что буду учителем. В то время стать учителем было проще, чем сейчас. Достаточно было, к примеру, после десятилетки пройти годичные педагогические курсы. Эти курсы я и окончила при Ярославском педагогическом институте. В самый канун войны. Назначили меня учительствовать в Ермаковскую семилетнюю школу. Основной контингент учащихся составляли ребята, эвакуированные из Ленинграда, без отцов и матерей. Не столько учить пришлось, сколько нянчиться с детьми-сиротами. Потом ребят распределили по детским домам, а я переехала в Любим, устроилась в районо статистом. Так бы, наверное, и проработала в отделе народного образования, стараясь не думать о войне. А война напоминала о себе ежедневно, ежечасно. Враг стоял под Москвой, под Калинином, бомбили железнодорожную станцию. В город прибывали раненные ребята – одноклассники, уже отвоевавшиеся. На смену им уходили на фронт ребята и девчата двадцать четвертого, двадцать пятого города рождения. В апреле сорок второго настала и моя очередь. После недолгой подготовки определили меня радиотелеграфистом при штабе армии, воевавшей в составе войск Волховского фронта. До сих пор помнится сама радиостанция "11-АК" (аккумуляторная). Держали связь с самолетами-разведчиками, с бомбардировщиками. Смысла принимаемых донесений, конечно, не понимали, все они были закодированы, но догадывались, что сведения были важными, нужными не только армии, но и фронту.
Ленинград был рядом, еще ближе были немецко-фашистские войска - под Синявином, Мгой. Случались бомбежки, случалось, снаряды залетали в район базирования нашей роты связи. Таких лишений, которые пережили ленинградцы, нам испытать не довелось, но много досталось и на нашу долю. Полегче стало, когда прорвали блокаду и пошли на запад, на Порхов, Дно, Старую Руссу, Новгород. Таков был наш маршрут. За пределами Родины мне побывать не довелось, в августе сорок четвертого года была демобилизована из армии по состоянию здоровья. В том же году вышла замуж. Родился сын.
Нужно было налаживать жизнь сызнова. От грудного ребенка поехала вновь в Ярославль, сдавать экстерном экзамен за педагогический техникум. Сдала. Поступила в учительский институт. Училась и работала, вела младшие классы в средней школе Проработала в одном и том же качестве до 1978 года, то есть до пенсии. Теперь, как говорится, нахожусь на заслуженном отдыхе. В свободное от домашних дел время вспоминаю прошлое, итожу то, что прожила. Не забывают ученики, присылают поздравления к праздникам - Борис Маров, он теперь кандидат наук, Лилия Зверева, она учительствует в Новосибирске, Наташа Дьячкова и другие. Сама хожу к ребятам, к новой нашей поросли - на час мужества в школу, на встречи с выпускниками. Большим количеством наград я не отмечена, самая дорогая для меня награда - медаль "За оборону Ленинграда".
Когда вспоминаю о прошлом, невольно сравниваю свое поколение с нынешним. Не скажу, что нынешнее поколение плохое, но, кажется, самостоятельности нашим ребятам и девчатам недостает, все ждут, чтоб кто-то что-то им подсказал, натолкнул на что-то. Пионеры и комсомольцы двадцатых-тридцатых годов были посамостоятельнее, не нуждались в поводырях, были решительнее в действиях и поступках, смелее в благих начинаниях. Но, может быть, мне все это только кажется? Поднялась и выросла я в трудовой семье. И сама с малолетства трудилась. И привыкла не только любить, но и уважать труд. Этого же и подрастающему поколению желаю.
                                                                                                                                                                 1987 год
 
                                                                   Александра Ивановна Рябкова
 Если Родина позовет

Сейчас я пенсионерка, ветеран войны и труда, ветеран Коммунистической партии Советского Союза. А В 1938 году была я семнадцатилетней девушкой Сашей, ученицей 10 класса Любимской средней школы. В городе Любиме прошло мое детство - счастливая, золотая пора. Ведь ребенку для счастья нужны родной дом, мирное небо, заботливые родители. И все это было.
Прошел выпускной бал - нужно было выбирать свою дорогу, и я поехала в Ленинград поступать в пединститут. Не прошла по конкурсу. Но выход из положения нашла: в Ярославле при педагогическом институте были  организованы курсы учителей неполной средней школы - туда я и пошла учиться. По окончании курсов была направлена в Холоповскую неполную среднюю школу Солигаличского района Костромской области преподавателем русского языка и литературы. Было это в предвоенном 1940 году.
А через год, солнечным июньским днем все наши планы, мечты, надежды молодости оборвала война. Страна стремительно перестраивала экономику, ставя  ее «на военные рельсы», мужчины уходили на фронт, жизнь значительно усложнилась. До марта 1942 года я еще работала в Холоповской школе, потом меня отпустили домой, в Любим. В апреле 1942 года я была зачислена в 43-й отдельный женский радиобатальон и поехала учиться в Рыбинск на курсы радистов. После окончания курсов нас отправили в Донбасс, на Юго-Западный фронт, где формировался этот батальон. С конца 1943 года наш батальон стал принимать участие в боевых операциях. Мы работали на приемных радиопунктах: принимали от разведки и передавали нашим зенитным частям сведения о расположении и перемещениях противника. Немало пришлось пережить недавним школьницам: были под бомбежками, обстрелом, многие километры шагали с радиостанцией за плечами, ночевали в лесу. Не замечали тогда усталости и страха - надо было выполнять задание. Напряжение тех лет сказалось потом, в мирное время, ранней сединой, болезнями.
В 1943-1944 годах наши войска наступали по всему фронту. В это время в Западной Украине особенно свирепствовали банды бендеровцев и власовцев. Этот период оставил неизгладимый след в душе. Мы, девчонки-радистки, всегда находились одни на каком-либо высоком пункте, удобном для радиоприема; ведь в эфире было огромное количество помех, и место для пункта радиоприема приходилось выбирать, исходя из позиции удобства радиоприема, а не нашей безопасности. Нам приходилось самим себя охранять, но что значит несколько девчонок против озверелых бандитов! Однажды, наблюдательный пост девушек полностью был уничтожен. Бандиты подобрались к ним в форме советских пограничников, захватили пост, зверски издевались над радистками. Девушки дрались до последнего патрона, но силы были неравны. О нападении было передано в роту, но бойцы на подмогу не успели: бандиты действовали очень быстро. Целые воинские части направлялись на вылавливание банд предателей, их сурово карали за совершенные злодеяния.
Фронт двигался к государственной границе. Вместе с фронтом двигались и мы. В 1944-1945 годах прошли с боями по Венгрии. Победа застала нас в венгерском городе Шарвар. Мы первыми услышали эту весть по радио вечером 8 мая. Счастью нашему не было предела: мы выскочили на улицу, обнимались, кричали, смеялись и плакали, стреляли в воздух. А 9 мая на центральной площади Шарвара яблоку негде было упасть - столько людей собралось! Состоялся митинг, посвященный Победе. Советских воинов встречали цветами, музыкой, танцами, песнями. Был настоящий всенародный праздник избавления от фашистского ига.
После Победы мы, радистки, еще продолжали служить. Нужно было обучить себе на смену молодых солдат, только пришедших в Армию. Из Венгрии нас перебросили в Австрию, в город Грац, оттуда - в столицу Австрии - Вену. В Граце вспоминается такой случай. Наш радиопункт находился в доме с террасой. Стою однажды ночью на посту на террасе, а под ней много мусора. Слышу, что-то шуршит там, вроде человек пробирается. Приоткрыла дверь, смотрю - из темноты глаза сверкают. Моментально закрылась на задвижку, вызвала наряд, человека задержали. Он оказался очень крупным шпионом,   видимо хотел произвести какую-то диверсию. Исполнив свой последний воинский долг, обучив новобранцев, 1 августа 1945 года мы поехали домой, в Россию. К родителям я вернулась 15 августа 1945 года
Осталась от войны вот эта награда: Почетная грамота сержанту Рябковой Александре Ивановне за боевые заслуги в противовоздушной обороне Родины в дни Великой Отечественной войны 1941-1945 годов за подписями командующего фронтом и члена Военного Совета. Это наш вклад в победу над врагом. Мои ровесницы в жестокое, трудное время вели себя по-боевому, не унывали; они с честью вынесли испытание, защитили Родину вместе с отцами и братьями, как и подобало советским девушкам, воспитанницам Ленинского комсомола.
С того далекого времени ежегодно бойцы нашего женского батальона 20 июля встречаются в каком-то городе. Конечно, не все могут присутствовать на каждой встрече, но наш союз сохранился: мы находили друг друга после войны, вели и ведем переписку. Мне довелось побывать на встрече ветеранов войны в 1969 году в городе Москве. Здесь я случайно встретила свою боевую, подругу Любу Рудягину, которую до этого тщетно искала. У нас с ней в гостинице оказались соседние номера. Какой радостной была эта встреча! Радостной и грустной. Вспомнили юность, войну, вспомнили тех, кого с нами уже нет. Состоялось много интересных встреч, поездок по столице, остались на память фотографии. Ветераны возложили венки на могилу Неизвестного солдата у Кремлевской стены. Такие встречи очень нужны. До настоящего времени поддерживаю связь с Лидией Тимофеевной Ячменевой, живущей в городе Сокаль Львовской области, с Александрой Михайловной Кудряшовой из Мурманска, с Лидией Архиповой - преподавателем из Саратова. Совсем недалеко, в Буе, живет Ольга Ивановна Янышкина, с ней иногда встречаемся, ездим друг к другу в гости. Конечно, время нас не щадит, стареем, выросли дети и внуки. У каждой по-разному сложилась судьба, но нас навсегда соединила наша боевая молодость, ведь всегда дороги те люди, с кем пришлось «съесть пуд соли».
                                                                                                                                                                     1984 г.

                                                                      Виктор Сергеевич Савичев
        В атаку идут восемнадцатилетние
 
Курсантов Тамбовского пехотного училища, так и не закончивших курс, во второй половине 1943 года срочно направили в воздушно-десантные войска. Началась напряженная учеба, которая носила исключительно практический, боевой характер. Изучали приемы рукопашного боя, тактику действий в тылу противника, правда, в условной обстановке. Просто выходили на местность и, ориентируясь по карте и компасу, старались незаметно сблизиться с «противником». «Главное  оружие десантника, - учили  нас  командиры, - скрытность  передвижения  и внезапность удара».
В такой напряженной, до седьмого пота, учебе проходил месяц за месяцем. Нам, восемнадцатилетним, не нюхавшим еще пороха, наконец, стало казаться, что мы все знаем и умеем. Поэтому в минуты короткого отдыха задавали командиру один и тот же вопрос: когда на фронт? Тот вначале терпеливо разъяснял, какие мы еще неумелые вояки. Однако мы продолжали настаивать на своем. Тогда он резко обрывал солдат, вызывал добровольцев и ставил задачу:
- Я удалюсь вот в этом направлении, а вы, скажем, минут через двадцать начинайте действовать и попытайтесь окружить меня и взять в плен, прежде чем я вас перестреляю поодиночке, - и для наглядности передергивал затвор автомата, досылая патрон в патронник.
Как правило, такой наглядный урок заканчивался для наших товарищей полным конфузом и охлаждал слишком воинственный пыл.
Командир делал короткое заключение:
- Наша задача состоит не в том, чтобы скорее попасть на фронт и воевать, а воевать так, чтобы как можно больше врагов уничтожить, а самому живым остаться. Для этого и учу вас солдатской науке.
Как оказалось впоследствии, прав был наш командир, и его предметные уроки многим спасли жизнь.
Однако, в конце концов пришел и наш черед. Едем на фронт. Восемнадцати и девятнадцатилетние парни (а из этих возрастов в основном состояло наше соединение) искрение радовались, что наконец-то, и нам нашлось настоящее дело. Эшелоны прибыли на Карельский фронт, который тогда усиленно готовился к наступлению. Шел июнь 1944 года.
События не заставляли долго ждать. 22 июня наши войска с ходу форсировали многоводную реку Свирь, соединяющую два самых крупных в Европе озера – Онежское и Ладожское, и, преодолевая яростное сопротивление противника (оборонялись здесь в основном войска враждебной нам в то время маннергеймовской Финляндии), двигались вперед. Наступать приходилось в сложных условиях: большие и малые реки, озера и озерца и на многие километры кругом – почти непроходимые болота. И среди них разбросаны островки твердой суши, высотки, как мы называли, на которых и располагались сильно укрепленные за три года войны опорные пункты финнов. Атаковать их в лоб по немногим проезжим дорогам, используя танки и артиллерию, значит нести большие потери.
Мы действовали иначе. Мелкими подразделениями, обычно до батальона, форсируя болотные топи, неся на плечах оружие и боеприпасы, пулеметы, просачивались в тыл противника, блокировали пути отступления и открывали огонь из всех видов стрелкового оружия. Враг думал, что окружен, в его рядах поднималась паника, и в этот момент вступали в бой наши основные силы, наносили удар с фронта. И очередная высотка взята.
Но однажды мы погорячились и жестоко поплатились за беспечность. Третьему (в его составе воевал и я) и четвертому батальонам поставили задачу: оседлать две дороги, ведущие от высотки в тыл противника и закрепиться, в дальнейшем действовать только после того, как в дело вступят основные силы полка, то есть не пропустить в тыл ни одного вражеского солдата. Опять шли по болоту, измучились неимоверно. Однако дорогу захватили почти без выстрела и без потерь. И тут, окрыленные, как тогда казалось, успехом, бойцы с криком «ура» рванулись на высотку. Враги быстро разгадали, что их атакует небольшое стрелковое подразделение без поддержки танков и артиллерии, открыли по батальону губительный огонь из пушек и минометов. Мы вынуждены были отступить, потеряв в бою многих своих товарищей. Из этого горького урока мы извлекли вывод: нельзя атаковать вражеские укрепления вслепую.
Расскажу один из последних боевых эпизодов, в котором довелось участвовать. Нашему взводу было приказано проникнуть в ближайший тыл противника, захватить и разминировать мост, удерживать его до подхода главных сил. На этот раз действовали, как и подобает десантникам. Скрытно подобрались к объекту, бесшумно сняли часовых, перебили охрану. Минеры сделали свое дело. А вскоре по мосту пошли вперед, на запад, наши танки, артиллерия, пехота, автомашины с боеприпасами и другим военным снаряжением.
В  одном  из  боев 3  июля 1944  года вражеская разрывная пуляя раздробила мне правый локоть. В медсанбате хирург сказал, не скрывая беды, постигшей меня: «Все, отвоевался, солдат».
Горько сознавать, что стал инвалидом в неполные 19 лет. Но отчаяния на душе не было, знал, что не пропаду. Еще до призыва в армию приобрел небольшой опыт работы в бухгалтерии. В госпитале учился писать левой рукой. В конце 1944 года вернулся домой, в село Пречистое, нынче центр Первомайского района. Узнал печальную весть: из 15 парней, призывавшихся вместе со мной в январе 1943 года, многих уже нет в живых, а война продолжала собирать свою кровавую дань. Итог ее известен: наша Родина потеряла 20 миллионов своих сынов и дочерей.
Почему мы, участники минувшей войны, вспоминаем прошлое, говорим о лишениях, сквозь которые прошли? Это наш святой долг перед памятью павших. И эту память мы обязаны передать грядущим поколениям, чтобы молодые люди знали, какую цену заплатил советский народ за нынешнее мирное небо над головой. За нас, свидетелей и участников тех событий, никто это не сделает.
Могут сказать: зачем вспоминать прошлые трудности, жизнь сейчас иная, нынешние поколения не могут жить, как их отцы и деды. Мы отнюдь не призываем к тому, чтобы все переносили невзгоды и лишения, которые выпали на нашу долю. Повторять жизнь нашу надо в том смысле, чтобы поставить перед собой высокую цель и стремиться к ней, мужественно преодолевая встречающиеся на пути препятствия.
                                                                                                                                                               1984 г.

                                                                          Владимир Савушкин
Вставай, страна огромная!

Война. От этого слова по сей день мурашки по телу идут, и все валится из рук. После полевых работ накануне Великой Отечественной войны отца райисполком направил на строительство автодороги Кострома  - Вологда через Ярославль. Уехал 10 июня 1941 года, а через несколько дней страну облетела черная весть. Отцовский год рождения попал под мобилизацию 1   июля,   на восьмой день кровопролитной войны. Батя приехал домой с новостройки, а мама в больнице родила нам брата Юру 2 июля, а третьего числа отцу необходимо было явиться в полном сборе в райвоенкомат. Помню, полная изба мужиков, со всех окрестных деревень собрались. Выпивают, закусывают.  Чадят самокрутками. Бьют себе в грудь и обещают через несколько дней разбить фашистов, а самого Гитлера повесить на осине. Спорят, поют песни, дым коромыслом. Мужиков в избе много, не всем подошла очередь воевать. Мы, дети, и бабушка Мария с ног сбились, угощая мужиков и собирая отца на фронт. После застолья был митинг, где отец выступил, как полагается председателю колхоза, мол, скоро разобьем врага и с победой вернемся домой. Наше дело правое - мы победим! А до Победы было далеко. Целых четыре года длилась кровопролитная война. Не все из присутствующих на митинге дождались Победы и увидели родную деревню. Пятьдесят колхозников сложили головы на фронте. За это время развалился колхоз, и его долго пришлось восстанавливать вернувшимся с войны, уцелевшим фронтовикам. Однако,  выправиться до конца хозяйство не смогло.
После ухода отца на фронт председателем избрали Бердова К. М. Однако, он долго не задержался, в декабре пришла повестка из военкомата. Выбор пал на моего дядю Фомичева К. Ф., ему дали бронь, но дядюшка был не согласен. Не мог он спокойно смотреть о глаза женщинам, старикам и подросткам - основной рабочей силе. К этому времени появились первые вдовы. Дядюшка зачастил в райцентр, просясь на фронт. Ему отказывали. После упорного обивания военкоматовских порогов дядюшка решился на крайнюю меру и запил горькую. И добился своего, пришла повестка. Погиб К. Ф. Фомичев в 1944 году на реке Березина. Он, конечно, мог бы отсидеться в глубоком тылу, имея на руках бронь, да и возраст почтенный. Ему было 47 лет, Однако, не мог старый хлебороб иначе поступить, совесть бы замучила.
Следующим руководителем вновь стал Бердов К. М., успевший повоевать и получить тяжелое ранение. Правда, председателя из фронтовика не получилось. Вокруг беспросветная нужда, изможденные тяжелой работой и недоеданием женщины и подростки. Как мог потребовать от них более ударного труда председатель, если они пахали на заморенных лошадях и быках. Заступил новый руководитель, который исполнял обязанности до Дня Победы. Хозяйство разваливалось на глазах. Наполовину уменьшилось хозсараев и овинов - их разобрали на дрова. Не стало и мостов. Их до войны было сорок. А как жили колхозники? На трудодень получали по 200-300 граммов зерна, остальное шло в счет госпоставок. Мои однодеревенцы раскапывали неудобицы и сажали картофель, табак. Выручал табак.
Его выращивали, крошили и возили продавать в Данилов за 20 рублей стакан. Хлеб заменяла картошка. Ее варили, толкли, терли, сушили, мололи в ручных жерновах и добавляли в хлеб. Из вареной, обваляв в муке, пекли колобки, которые в народе называли лечкунами или лейтенантами. Были еще бардышки - это из тертой сырой картошки. А весной, когда голод брал за горло, собирали гнилую картошку. Ее промывали и пекли лепешки. С молоком они были вкусными. Была картошка печеная, в «мундире», в глиняной плошке, сковороде - кто что придумает. Картофель недаром называют вторым хлебом. Сколько он жизней спас в военное лихолетье. О нем можно оды сочинять, а возможно и памятник возвести. Картофель заслужил. И, несмотря на полуголодное время, женщины и подростки трудились не покладая рук. Старались для фронта, где сражались мужья, братья и отцы. И это согревало их души, помогало стойко выдержать все жизненные невзгоды.
Тяжело было хлестовцам. В сто крат тяжелее эвакуированным с Ленинграда, западных районов страны. Их поселили в брошенных домах. Их, чем могли, поддерживали всей деревней, помогали и делились последним. И как бы ни было тяжело, но молодежь собиралась на беседы, организовывали концерты, поднимали дух. Приезжали к нам раненые из Любимского госпиталя с концертами. Эти выступления на сельской сцене запомнились надолго. В особенности молодая девушка, исполнившая щемящую до боли песню на слова нашего знаменитого земляка Суркова  «Землянка» (Бьется в тесной землянке огонь…). Вот так в дружбе, взаимовыручке мы все пережиги тяжелое военное лихолетье. Многие из моих сверстников так и не дождались отцов, а их матери стали молодыми вдовами.
Расскажу немного об отце. Его направили в Буй на формирование. Вскоре, наспех обмундированная и обученная, часть была брошена под Смоленск. Три месяца от него не было писем. А когда получили солдатский треугольник, то узнали, что отец получил боевую награду - медаль «За отвагу». 1941 год был скупым на награды. Позже отец поведал домочадцам, что под Смоленском их часть попала в окружение. От их роты осталось только двое - родитель и старший лейтенант Лебедев из г. Юрьевца Ивановской области. При выходе из окружения в глухом лесу наткнулись на штаб корпуса. Отцу, как сельскому жителю и незнакомому капитану была поставлена задача - найти проход через линию фронта. Блуждая по лесу, наткнулись на фашистов, В перестрелке капитан погиб, а отец все же нашел брешь на стыке окопов и штаб корпуса благополучно вышел к своим. За что и был удостоен высокой солдатской награды.
Под Москвой отец стал служить в артиллерии разведчиком. На Волоколамском направлении дивизион был разгромлен и мой родитель вновь попал в матушку-пехоту. Здесь судьба вновь свела с боевым командиром, с которым выходил из окружения в глухих смоленских лесах. Старший лейтенант Лебедев служил в оперативном отделе дивизии. Эта встреча во многом изменила солдатскую судьбу. Бывший сельский учитель  Лебедев порекомендовал отца начальнику артиллерии дивизии ординарцем. Он с ним дошел до Орла. И тут случилась беда. Машина, в которой ехал полковник, подорвалась на мине. Полковник погиб, отца контузило, шофер отделался испугом. После госпиталя отец продолжал служить ординарцем у командира дивизии полковника Маслова. В конце войны штаб наткнулся на группировку гитлеровцев, пробивающуюся из окружения. За этот бой он был награжден ордерном Красной Звезды. Прошел всю войну и закончил ее на Эльбе, В Хлестово вернулся 9 сентября 1945 года.
                                                                                                                                                                  2002 г.


                                                                         Петр Александрович Сленин
           Перекличка времен

          Ты помнишь, товарищ...
Михаил Васильевич Гурьев - наш земляк, член Союза журналистов СССР, прошел всю войну корреспондентом фронтовой газеты. Тогда-то и начал он вести учительский дневник, вспоминая ратные подвиги земляков, своих учеников и коллег, шедших в грозные сороковые военными тропами. Поселившись после войны в Минске, он не забывал родные края, постоянно навещал наш провинциальный городок. «В Любиме на высоком берегу Обноры, - писал он впоследствии, -есть старая березовая аллея. Мне она часто вспоминалась на фронте. С ней связана память о предвоенных днях июня сорок первого года. Под ее березами сфотографировались тогда три выпускных класса Любимской средней школы, в которой я преподавал литературу и русский язык. А вскоре многие выпускники, даже девушки ушли на фронт. Ушли и учителя». В свеем учительском дневнике Михаил Васильевич прослеживает судьбы своих учеников, печалясь о их гибели, воздавая должное их героизму «В своих экзаменационных сочинениях по литературе мои десятиклассники писали о Василии Чапаеве и Павле Корчагине. И гам, на фронте, они, по примеру своих любимых героев, проявили себя настоящими советскими патриотами, мужественно сражались с врагом. Пали смертью храбрых комсомольцы Анатолий Проворов, Виктор Мартьянов, Павел Соколов. Не вернулись с войны учителя В.П.Якубов, И.Ф.Степанов. От Сталинграда до Венгрии прошел с боями бывший завуч школы, радист, старший сержант, парторг роты А.И.Миронов. Его очень любили солдаты, советовались с ним, как с отцом. С Александром Ивановичем в школе и после войны мы дружили».
Бывая в Любиме, М Гурьев обязательно посещал наш краеведческий музей и знакомился с материалами о бывших земляках, которые постоянно собирал общественный директор музея Константин Федорович Арсеньев.
Летит время. Уходят из жизни ветераны и те, кто занимался поисковой работой, но эстафету памяти они передают нам, оставляя ее в статьях, письмах, воспоминаниях.
Михаил Васильевич в составе 171 стрелковой дивизии 3-й ударной армии Первого Белорусского фронта участвовал в Померанской и Берлинской операциях (зима и весна 1945 года), в числе первых вступил в Берлин, участвовал в штурме рейхстага. Как бывший корреспондент солдатской газеты «Защитник Родины», о тех днях он рассказал в своих книгах «До стен рейхстага» и «Шли с фронта письма».
Он был знаком со многими известными людьми и оставил о них свои воспоминания. А своих бывших учеников, которых после войны судьба разбросала по разным уголкам Родины, он неустанно разыскивал и вел с ними обширную переписку.
Распался на пятнадцать государств Советский Союз. Михаил Васильевич очень переживал этот раздел, впрочем как и все старшее поколение, воспитанное на братской дружбе народов великой страны. Сохранился ли сейчас его учительский дневник? И где он? Это еще предстоит выяснить. А пока, оставшиеся в живых после фронтовых баталий его ученики помнят своего учителя и передают эту память нам - молодым.

             Домашнее задание по литературе
               спустя 40 лет после победы в
              Великой Отечественной войне.
 
«Дорогой Михаил Васильевич!
Я не ожидал, что так трудно будет выполнить "домашнее задание", особенно писать о себе, Не знаю, сумею ли изложить то, что представляет для Вас интерес. Моя биография не состоит из ярких страниц; она является историей войны и судеб моих сверстников.
Передо мной аттестат об окончании Любимской средней школы в 1942 году. Его подписали учителя: Миронов. Клейгельс, Забелина, Соболева и другие. 19 августа 1 942 года моя школьная жизнь закончилась. Правда, в то же время, как и мои одноклассники, работал на трудфронте, торфоразработках, а потом - армия и фронт. В то героическое время мы мало представляли, что такое война. Мои одноклассники первые напомнили об этой страшной битве. Первыми раненными приехали в Любим: Борис Румянцев. Павел Шкуринов. Олег Соколов. Они были первыми добровольцами Ярославской Коммунистической дивизии. Им не удалось закончить школу. Так случилось, что мы с первых дней войны узнали о войне не из сводок Информбюро, а воочию. Погибло много ребят - школьников призыва 1941-1942 года. Нам, вероятно, повезло больше. Явились с победой одноклассники: Николай Шаронов. Василий Тарасов. Сергей Коновалов. Александр Грязев, Иван Виноградов, Юрий Порошин, Николай Смирнов, Михаил Бурунов, Михаил Молчанов и другие. Первое боевое крещение я получил в районе Курского выступа зимой 1943 года. Потери были огромные, порой было просто страшно. Но все мы знали, за что воюем; вера в победу помогла нам выстоять и победить. Фронтовые дороги разбросали нас по стране, но родина всегда тянула к себе. Она нам помогла определиться на первых порах мирной жизни Очень быстро мы забыли страшное время, семейные, личные заботы захлестнули многих. Только спустя несколько лет память нас возвратила к фронтовой молодости. Это, вероятно, лучшее время нашей жизни, хотя она была сурова и трагична для многих. Вскоре, после войны, погибли от ран и болезней мои товарищи: Михаил Бурунов, Борис Зайцев, Павел Шкуринов - совсем еще молодые люди. Война и здесь догнала и безжалостно расправилась с ними и семьями.
Моя мать дождалась меня, а вот отец не успел. Провожая меня на войну, он говорил: "Воюй честно!". Я, думаю, выполнил его наказ. Война не обошла нас стороной. В тяжелые годы блокады Ленинграда погибли мои брат, дядя Николай Матвеевич Слёнин. Его записки о родословной Олениных привезла через Ладогу его вдова и передала мне. Николай Матвеевич положил начало нашей родословной, о которой он рассказал в своей рукописи. В этих записках упоминается имя книгоиздатели Ивана Васильевича Оленина, об этом имени я слыхал еще в детстве. Лет в 10-15 я видел этот портрет, и Николай Матвеевич неоднократно мне говаривал - «Это твой прадед, Иван Васильевич Слёнин, купец второй гильдии».
В настоящее время исследователи знают почти всю родословную Александра Сергеевича Пушкина и его окружение, интересуются личностями, которые окружали поэта, и с которыми он был дружен. Ивану Васильевичу Слёнину поэт посвятил стихотворение, его можно найти в любом издании: «Я не люблю альбомов модных, их ослепительная смесь ...».
Фамилия И.В. Слёнина неоднократно упоминается в личных письмах А.С. Пушкина брату Льву, Дельвигу и др. Иван Васильевич Слёнин имел книжную лавку в Гостином Дворе Санкт-Петербурга на зеркальной линии, которая являлась писательским клубом. Он был большим другом издателя Лисенкова, общался со Смирдиным, Глазу-   новым, Плавильщиковым, он был близок к декабристам. Иван Васильевич был образованным человеком, владел 3-мя языками. Он скупил тираж и издал «Историю Государства Российского»  Карамзина, поэму «Руслан и Людмила»; за «Евгения Онегина» давал поэту «сколько он захочет».
Иван Васильевич Слёнин наш земляк. Он родился в деревне Кузнецово, Даниловского уезда, Ярославской губернии. На его средства в селе Покров построена Зимняя церковь, на главном колоколе отлита его фамилия с подписью: «На сей колокол пожертвовано серебра, золота ... купцом II гильдии Иваном Васильевичем Слёниным», далее другие фамилии меценатов. Ивана Васильевича постигла судьба многих издателей - он разорился. Последние годы жизни он закончил в купеческой богадельне близ Волкова кладбища. Сейчас там общежитие института Авиаприборостроения.
В свое время я имел переписку с хранителем рукописного фонда Пушкинского дома Теребениной Р.Е. и передал фамильные письма в музей. Думается мне, что эта малоизвестная страница о нашем земляке мало исследована и не освещена в историческом очерке Любим -Данилов.
Вот такие сведения смог Вам сообщить.
15.08. 1987 г. С уважением Ваш бывший ученик Петр Слёшш.
Петр Александрович Слёнин сейчас он живет на Украине, но любовь к учителю и светлая память о нем обязали убеленного сединами ветерана передать свои записи в редакцию газеты «Наш край». В них он вспоминает:
- В то далекое послевоенное время с группой ветеранов Великой Отечественной войны мне посчастливилось совершить поездку по городам Советского Союза.
Путь пролегал через Украину, Белоруссию. Прибалтику; мы посетили города: Брест, Псков, Новгород, Ленинград. На обратном пути через город Минск я заехал к своему старому учителю литературы, военному корреспонденту фронтовых газет, земляку Михаилу Васильевичу Гурьеву. Там мы вместе вспомнили и довоенные, и школьные годы, бывших учителей и учеников нашей школы. Эти воспоминания не могли не волновать нас.
Конечно, любая встреча в кругу семьи не бывает без застолья, мы условились не забывать друг друга. Наша переписка была очень оживленной, мы поздравляли друг друга с праздниками, делились всякими новостями. Вдруг! рухнул Советский Союз, что наложило определенную печать на судьбы наших народов и судьбы наших людей. Михаил Васильевич очень переживал, ведь он был одним из идеологов политики государства - учитель литературы, корреспондент-фронтовик. У меня есть письмо и стихотворение, полное раздумий о будущем нашей Родины. Его опасения подтвердились.
Сейчас я живу в другом государстве - Украине, будущее которого настолько туманно, что пока определить затруднительно. Осталась боль утраты великого Советского Союза, его величайших завоеваний. Мой школьный учитель Михаил Васильевич Гурьев ушел навсегда, но оставил светлую память в сердцах многих своих товарищей. Он был настоящим патриотом своей Родины, гражданином и человеком с большой буквы, это заставило меня написать».
                                                                                                                                Слёнин Петр Александрович.
Р. S. Сейчас мне 80 лет, в 2005 году народы будут отмечать 60-ю годовщину Победы. Мне приходиться тоже спешить, а вдруг я не успею написать об этом.

                             Письмо Гурьеву М.В.
Гор. Минск, ул. Рокоссовского
Дорогой Михаил Васильевич, здравствуйте!
Спасибо за радушный прием. Мой турпоход закончился 27 мая, и я снова включился в трудовую жизнь. Поездка по городам-героям произвела на меня большое впечатление. За такой короткий срок я сумел проехать по Украине, Белоруссии, Прибалтике и России. Много фотографировал; для меня, как любителя, было очень интересно запечатлеть все. Сейчас «внештатному корреспонденту» будет работы на месяц.
Дома у меня все в порядке. Внук учится в 4м классе, супруга здорова.


Их остается все меньше и меньше, ветеранов былых боев. Встретиться с ними, собрать их воспоминания, передать все это потомкам - наша главная миссия. Не опоздать бы…
                                                                                                                             Татьяна АМАНГЕЛЬДЫЕВА, 2004 г.


                                                                        Вера Андреевна Скорнякова
               Нас роднил Любим.

«А годы летят, наши годы как птицы летят. И некогда нам оглянуться назад». Это слова известной песни из кинофильма «Добровольцы». В молодости  все кажется простым и ясным, хочется побыстрее повзрослеть, стать самостоятельными, избавиться, наконец, от родительской опеки. Мое поколение исключения не составляло. Иначе смотришь на  прошедшие детство и юность, с расстояния прожитых лет строже подходишь к оценке своих поступков. Соизмеряешь их, прежде всего с тем, какую пользу принес людям, обществу, Родине. Конечно же, в юности мы ставили перед собой высокие цели и были уверены, что достигнем их.
Воскресный день 22 июня 1941 года положил конец нашим мечтам. Выбора для нас не оставалось, кроме как быть в одном ряду со сражающимся против врага народом. В те годы мы наивно полагали, что война закончится в короткий срок, и рвались, особенно мальчишки, на фронт, боялись, что на нашу долю не достанется совершить героических подвигов. Напрасно опасались. Впоследствии многие одноклассники храбро сражались на фронтах Великой Отечественной войны и многие, увы, не вернулись домой. А в то тревожное для страны время, когда бои завязывались уже в районе Смоленска, парни осаждали райвоенкомат и райком комсомола и требовали немедленной отправки на фронт. И получали неизменный отказ с напутствием  - подрасти и изучать военное дело, которое пригодится.
Как мы гордились, что нас, теперь уже десятиклассников, отправляют на строительство  оборонительных сооружений. Еще бы, ведь это почти что фронт. Возможно, будут бомбежки, даже, может, удастся стрелять из зенитных пулеметов по гитлеровским самолетам. Но ничего подобного не случилось, немецкие армии были остановлены далеко от тех мест, где мы рыли окопы и противотанковые рвы. Приступать к учебе, когда возвратились домой, было уже поздно, слишком много занятий пропущено. Поэтому пошла работать. Впрочем, так же поступили многие из нас. Десятый класс заканчивала уже в следующем, 1943 году. И почти сразу же, в июле, ушла в армию.
Отдельный прожекторный батальон, входивший в дивизию противовоздушной обороны, формировался в Ярославле. Здесь нас одели во все военное и отправили в Иваново осваивать боевую технику, прожекторы  отныне становились нашим оружием в борьбе с вражескими самолетами. Учились быстро нащупывать их в ночном небе и не выпускать из светлого луча, пока зенитчики метким огнем не уничтожат фашистского стервятника. Мне повезло, попала в один расчет с землячками, девушками из Троицкого сельского Совета: Катей Моисеевой, Аней Макаровой, Марией Черевиной, Женей Орловой, Аней Сергеевой, Валей Лаврентьевой. До этого не были знакомы. Но нас роднили река Обнора, любимский край.
Боевой путь начали со Смоленска. Прибыли на место. Город лежал в развалинах, но жители, в основном женщины, дети, старики, возвращались в родные места, строили землянки, селились в подвалах разрушенных домов и постепенно разбирали кирпичные завалы на улицах, восстанавливали предприятия, жилые здания. Какой же силой духа надо обладать, чтобы, по сути, на руинах, при недостатке строительных материалов, возродить разрушенное! Потом были Орша, Минск, Варшава. Мы жили дружной семьей. Отражали налеты вражеской авиации. Еще в Смоленске во время одной из бомбежек тяжело ранило Катю Моисееву. Увы, она так и не оправилась от ранения, умерла совсем молодой. Еще одна невосполнимая жертва. Война продолжала собирать свою кровавую жатву. Мы получали весточки с далекой Родины, делились новостями, полученными из дома. Над редким письмом не плакали. Так и я  узнала о гибели Бориса Румянцева, Анатолия Проворова, Николая Морозова и многих других ребят, с которыми училась в Любимской средней школе.    
                                                                                                                                                                 1984 год

                                                               Валентин Александрович Смирнов
Велика Россия, а отступать некуда

Слова политрука Клочкова: «Велика Россия, а отступать некуда: позади Москва!» стали известны позднее, когда благодаря усилиям военных корреспондентов открылись подробности самоотверженного поступка 28 героев-панфиловцев, преградивших путь вражеским танкам на столицу нашей Родины.
А в тревожные дни октября 1941-го, когда началось очередное, как называли гитлеровские генералы, решительное наступление на Москву, к войскам нашего Западного фронта обратился Военный совет. В обращении говорилось: «Товарищи! В грозный час опасности для нашего государства жизнь каждого воина принадлежит Отчизне. Родина требует от нас величайшего напряжения сил, мужества, геройства и стойкости.
Родина зовет нас стать нерушимой стеной и преградить путь фашистским ордам к родной Москве. Сейчас, как никогда, требуется бдительность, железная дисциплина, организованность, решительность действий, непреклонная воля к победе и готовность к самопожертвованию».
Вроде простые, бесхитростные слова, но они находили отклик в душах и сердцах защитников столицы, порождали примеры массового героизма, самоотверженности. В результате возрастало сопротивление советских войск, не случайно и в октябрьском наступлении гитлеровцы не достигли стратегического успеха, хотя и продолжали рваться к Москве. Не достигли его и в ноябре. В начале декабря наши армии перешли в решительное контрнаступление, которое, как известно, закончилось полным разгромом немецко-фашистских армий под Москвой.
А до этих грозных событий была военная служба, куда я был зачислен после окончания Ярославского медицинского училища в 1938 году в звании лейтенанта медицинской службы.
Первое боевое крещение наша вновь сформированная дивизия приняла в Калининской области, откуда с боями отступала на восток. Из тех горьких дней вынес одно: заплаканные глаза женщин, с немым укором смотрели они на отступающих бойцов и как бы говорили: на кого же вы, сыночки, покидаете нас. Тех печальных глаз не забыть вовек.
Я занимал должность командира санитарного взвода стрелкового батальона и со своими бойцами обязан был находиться на передовой - в обороне ли, в наступлении. В период ожесточенных боев потери были, конечно, большими, в том числе и среди медицинского персонала. Однако свою задачу: вынести с передовой всех раненых, отправить их в ближайший медсанбат для дальнейшей эвакуации, надо было выполнять, во что бы то ни стало. Как и любой военный приказ. Иногда не удавалось не только вздремнуть, не отдыхали по суткам. Не случайно командование представляло к наградам бойцов санитарной службы за спасение раненых, как и бойцов за выполнение боевой задачи. Первый орден Красной Звезды мне был вручен именно за то, что лично вынес с поля боя 18 раненных красноармейцев и командиров.
Были случаи, когда приходилось принимать командование пехотным подразделением, когда выбывали строевые командиры, и поднимать бойцов в атаку на вражеские позиции. Все бывало на фронте, однажды довольно продолжительное время исполнял обязанности адъютанта командира дивизиона реактивных снарядов, ставших уже в 1941 году знаменитыми «катюшами».
Потом в моей военной биографии были 1943-й, 1944-й, наконец, победный 1945-й. Горько было смотреть на города и села, лежащие в развалинах. Но главное мы сделали - сдержали слово, освободили советскую землю, помогли народам Восточной Европы сбросить иго гитлеровской оккупации. Советских солдат повсюду жители встречали как своих освободителей.
На западе война для меня и моих товарищей по оружию закончилась под Кенигсбергом. Фашизм разгромлен в его собственном логове – Берлине. Но война продолжалась. В составе войск Забайкальского фронта, которым командовал Р.Я.Малиновский, участвовал в форсировании Большого Хинганского хребта и в окружении японской Квантунской армии. После демобилизации по направлению Ярославского облздравотдела приехал в Любим. Медицинских работников не хватало, потому что многие не вернулись с войны. Надо было, по сути, заново восстанавливать народное здравоохранение. Возможности же весьма ограниченные, так как государство направляло средства на восстановление разрушенных войной районов. Поэтому работали не считаясь со временем, забывая об отдыхе. О личных удобствах не помышляли: есть, крыша над головой - и ладно.
Счастлив, что довелось в Любиме работать с такими замечательными врачами, как супруги Соколянские Вера Ивановна и Анатолий Васильевич (жаль, что рано ушел из жизни), Анна Васильевна Татаринова, Галина Александровна Успенская, Александра Павловна Мизерова и другие. Действительно, и специалисты замечательные, и люди душевные, отзывчивые. Наши хирурги Анна Васильевна и Анатолий Васильевич по нескольку раз в день навестят послеоперационного больного, справятся о самочувствии. Не сочтут за труд и ночью прийти. Не случайно этих врачей старожилы Любима до сих пор поминают добрым словом.
И в коллективе медиков о них говорят только хорошее. У нас всегда царила атмосфера доброжелательного отношения с коллегами, все делились своими опытом.  А законом  по отношению к больным было одно: внимание, участие к людям. Это подчас лечит лучше самого эффективного лекарства.
                                                                                                                                                                 1984 год.

                                                                        Василий Иванович Смирнов
               Мы знамя вам передаем

Война, так или иначе, прошла через судьбы каждой советской семьи.
Все дальше уходит война, но в памяти бывших фронтовиков не тускнеют события тех грозных лет. И не потому, что не дают покоя старые раны, все чаще сдает здоровье, подорванное лишениями фронтовой жизни. Мы не можем забыть суровых испытаний, выпавших на долю нашего поколения, товарищей, которым не судьба была вернуться к родному порогу, обнять жену, детей, родителей, преждевременно состарившихся в тревожном ожидании вестей с фронта. Память о павших боевых друзьях, с которыми когда-то на коротких привалах укрывался одной шинелью, по-братски делился последним сухарем, для нас священна, подвиг их бессмертен в веках.
Как мы шли к тому,  чтобы в годы войны встать в ряды защитников Родины? Моя биография ничем не отличается от судеб и биографий сверстников, родившихся в начале 20-х годов. Окончил Бедаревскую сельскую школу, будучи подростком, несколько лет разносил письма по деревням. Тогда почтальонам легко было. Это сейчас им приходится таскать тяжелые сумки, доверху набитые газетами и журналами, которые выписывает, считай, каждая крестьянская семья, хотя у всех есть и радио и телевизор. Намного выросли культурные запросы селян.
В конце 30-х годов потянуло меня в Ленинград, сам, может, и не решился покинуть родной дом, родственники сманили. Да и кто не мечтал пожить в городе, о котором были хорошо наслышаны. А может дедовская традиция дала о себе знать. Известно, любимские отходники отправлялись, как  говорили в старину, в Питер.  Так  или  иначе,  распрощался я со  своими Деревеньками и  поехал на чужую  сторону искать счастья. Устроился хорошо, работу нашел сразу, поселили в общежитие. Впрочем, ничего неожиданного в этом не было: город требовал все больше рабочих рук, что ни говори, страна вступала в третью пятилетку, строилась, росла. Вот только легкой жизни, как обещал добряк-родственник, в Ленинграде я не нашел. Однако понял, что главное счастье – это труд, по этой мерке и цену человеку определяют.
Годы спустя, когда возвратился с фронта инвалидом, мысль: чтобы жить, надо работать, не дала упасть, помогла стать, несмотря на инвалидность, полноценным человеком, жить, как и все люди, как сам жил до войны.
В 1940 году вызвали в райвоенкомат. Поскольку я был парнем крепким, то и пошел служить на флот. Только моряка из меня не вышло. Пока плыли Белым морем из Архангельска на Кольский полуостров, морская болезнь буквально вывернула меня наизнанку. Оказалось, я не мог выносить самую безобидную качку. И стал несбывшийся краснофлотец прожектористом в войсках противовоздушной обороны.
Воинская служба прожектористом, как и всякая другая, требовала много сил и времени. Изучали материальную часть, тренировались ловить лучом прожектора самолет противника, пока еще условного, безошибочно вести его и четко передавать другому прожектору. Здесь и застала меня война.
В нашу задачу входило вместе с зенитными батареями охранять от вражеской авиации аэродром, где базировались наши истребители, а также отражать налеты на Мурманск, который был от нас всего в 60-ти километрах.
Почти каждую ночь налетали вражеские самолеты, и нам приходилось жарко. Пока ведешь один самолет противника, другой немецкий летчик стремится подавить прожектор, тем более цель заманчивая, мы сами себя ярким светом выдаем. На позицию обрушивается град пуль, снарядов, бомб. Погасить прожектор – значит, струсить, все равно, что покинуть окоп, когда товарищи бьются насмерть.
Кстати, здесь я узнал о Борисе Феоктистовиче Сафонове, знаменитом летчике, впоследствии дважды Герое Советского Союза. Его истребитель базировался на аэродроме, который мы охраняли. Уже в первые месяцы войны о нем стали ходить легенды. В то время наши самолеты уступали вражеским и в скорости и в вооружении, да и численное превосходство в воздухе оставалось за ними. Тем не менее, Сафонов неизменно выходил победителем из воздушных схваток с гитлеровскими асами и возвращался из боевого полета цел и невредим. Подлетая к аэродрому, он проделывал каскад фигур высшего пилотажа, и мы догадывались: Сафонов очередного «фрица» отправил носом землю пахать.
- Двух, - авторитетно заявлял кто-нибудь из знатоков.
- Откуда это известно, - возражали ему остальные зрители.
- А он две мертвые петли сделал, видели?
В августе 1942 года из моряков-добровольцев сформировали 92-ю бригаду морской пехоты, куда попал и я, и отправили под Сталинград, где в то время шли тяжелые бои с армейской группой под командованием немецкого генерала Паулюса.
Как проходила Сталинградская битва и чем она закончилась, известно всем. Так что нет нужды пересказывать заново все, что вынесли советские солдаты. Это была вторая с начала войны наша крупная победа над гитлеровской Германией, поставившая ее на грань катастрофы.
Здесь в Сталинграде в начале октября во время одной из атак вражеская разрывная пуля раздробила мне правую руку. Товарищи с трудом остановили кровь, перевязали рану, и я отправился к Волге. Однако переправиться на левый берег удалось только на третий день. Началась гангрена. Все, что врачам удалось сделать для меня – спасти жизнь. Руки же я лишился.
Лежа в госпитале, вспоминая бои в Сталинграде, я часто задумывался, что дало нам силы выстоять в жестокой схватке с сильным и коварным врагом. И не только выстоять, но и побеждать. Любовь к Родине? Безусловно. Исторически сложившийся русский патриотизм, который собирал народные полки на Куликовом поле и под Бородином? Да, конечно.
Но есть еще одно важное обстоятельство: мы росли на примерах Буденного, Чапаева, Котовского и Щорса, Чкалова и Павла Корчагина, Стаханова и Ангелины. Они были нашими героями, которым хотелось подражать.
А пока надо было думать о будущем, о том, чем я займусь, когда выйду из госпиталя и вернусь домой. Конечно, государство назначит пенсию, но как оставаться без работы, к которой я привык с малолетства. А какой я работник без руки, да еще правой. Учился писать левой рукой. Потом эти тренировки очень пригодились.
И вот я дома. Невозможно описать радость отца и матери – сын вернулся живой. Понять их можно: на многих односельчан уже пришли похоронки, во многих домах поселились скорбь и горе, хотя с начала войны и двух лет не исполнилось. Мне же буквально на другой день пришлось впрягаться в колхозные дела. Председатель предложил принять бригаду и предупредил при этом, что будет трудно. Да я и сам видел, что не хватает лошадей, сбруи, инвентаря, коренные работники воюют, а в колхозе управляются женщины, старики и подростки. Немного могла помочь и МТС: тракторов мало и те поизносились, больше стояли в ремонте, чем работали. А фронт требовал хлеба, молока, мяса. И колхозы давали все необходимое. Поставки выполняли в срок, много сдавали продукции сверх задания.
В силу ряда обстоятельств родители были вынуждены перебраться в Надеево. Работал здесь заправщиком в тракторном отряде. Однако не по душе было мне это дело: видел, понял, что многое из моей работы падает на трактористов, хотя они и виду не показывают, когда грузят на телегу тяжелую бочку с керосином. Поэтому согласился без раздумий, когда мне предложили занять место счетовода. Уж здесь-то за меня никому не придется работать, лучше лишние часы просижу в конторе над документами, зато не буду обузой. Так в этой должности и проработал до ухода на пенсию.
В начале 50-годов мелкие артели объединились в крупный колхоз «Вперед». Под руководством опытного организатора Василия Михайловича Куратова хозяйство быстро пошло в гору. Захотелось, чтобы о наших успехах, о наших передовых колхозниках узнали в районе. Так на страницах «Северного колхозника» появилась первая моя заметка. Затем на протяжении многих лет я регулярно сотрудничал в районной газете и в «Северном рабочем». Стал селькором.
Идут года. Фронтовые раны и время берут свое. В обиходе все чаще звучат слова: аптека, больница, врач. Бывшие солдаты далеко уже не лихие разведчики, танкисты, морские пехотинцы. Они чаще, чем  прежде, нуждаются в помощи.  Прямой служебный долг  руководителей окружить ветеранов  войны заботой и  вниманием, сделать так, чтобы фронтовики не становились просителями.
Наша молодость осталась на фотографиях. Участники былых сражений давно стали дедушками и бабушками. У меня тоже растут пятеро внуков. Мое поколение совершило то, что было положено, и передает эстафету поколениям грядущим, ибо жизнь каждого молодого поколения приобретает смысл постольку, поскольку она продолжение того, что сделано другими.
                                                                                                                                                                 1984 год

                                                                     Иван Михайлович Смирнов
        Нам судьбу России доверяли…

Как кончаются войны, мы, ветераны Великой Отечественной, знаем. Об этом лучше всего сказал наш соотечественник Александр Невский: «Кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет». Лучше не скажешь.
А вот как начинаются войны? Вспоминается ясный июньский день, воскресенье. Мы со старшим братом Петром решили посвятить этот выходной своему любимому увлечению – рыбалке. Взяли удочки, отправились на Учу, под Ферезево. Тихо было, безмятежно. Шелестела листва в прибрежных кустах, лопотала вода. И тут мы обратили внимание на то, что она как-то помутнела ласковая Уча, насупилась.
- Смотри, Иван, - сказал мне Петр. – Ясно, ни ветерка, а река хмурится. К чему бы это?
Я пожал плечами. Поклевки не было, и мы, собрав удочки, пошли домой. Идем, подшучиваем друг над другом по поводу «богатого улова», пересмеиваемся. Навстречу катит мужичок на велосипеде. Смотрит на нас с удивлением:
- Ребята, вы что, ничего не знаете?
- Нет.
- Война! Гитлер на нас напал. В четыре утра германец бомбил Киев и другие города.
Война! Значит, конец всем планам и задумкам. Они у меня дальше сугубо самых мирных дел не простирались: обновить инструмент, купить новый рубанок и фуганок, набор стамесок и вплотную заняться основным делом – столярным ремеслом. Оно у нас, можно сказать, фамильное достояние, по наследству передается из поколения в поколение. Столярами были прадеды, дед, мой отец, от отца взял умельство я, братья.  Во многих домах Любима стояли (и стоят) шкафы, столы, серванты, полочки, сработанные нами, Смирновыми. И у меня, столяра сырпрома, заказов было, хоть отбавляй. И вот все рушилось…
Пришел домой – жена, Евдокия Ивановна, слезами заливается:
- Что же делать теперь, Ваня? У нас двое ребятишек.
- Землю нашу и вас оборонять, - только и ответил я.
В тот же день побывал в военкомате. «Собирайся, солдат, на фронт», - сказали мне. Я уже отслужил на действительной, где был помкомвзвода, имел звание младшего лейтенанта. Солдатские сборы коротки: положил в вещмешок ложку, кружку, полотенце да мыло, и к походу готов.
В Москве меня направили на краткосрочные курсы командного состава. Два месяца обучали тактике современного боя, а оттуда – на Ленинградский фронт, в город Пушкин. Обстановка была очень сложной: гитлеровцы рвались к городу  хотели во что бы то ни стало стереть его с лица земли.  Одновременно враг целил и в сердце нашей Родины – Москву. Превосходство захватчиков ощущалось очень сильно. Мы стояли тогда под Колпино. В день приходилось отбивать по нескольку атак. Горько было хоронить товарищей по оружию, так и не увидевших хоть дальний отсвет нашей победы, но свято веривших в нее.
Тут меня вызывают к начальству:
- Лейтенант, - дали мне задание, - наши силы тают. Надо формировать ополченские подразделения.
И я отправился в город, отбирать и готовить ополченцев к боям.
Когда под Колпино враг потеснил наши позиции, к нам подоспело подкрепление. Фашистов мы отогнали, но вынуждены были перейти к долговременной обороне. Как тяжело было раскатывать на блиндажи и землянки обжитые деревянные дома, в которых жили, радовались, мечтали, печалились наши советские люди! Немец к тому времени окружил Ленинград двойным кольцом блокады, людоедски замыслив задушить защитников города, его несгибаемых жителей голодом. Так начались для меня 900 блокадных дней Ленинграда, на самых подступах к колыбели революции, на передовой. Бои местного значения шли и днем, и ночью. Мы стояли насмерть. Помню слова комиссара:
- Нам  доверили судьбу города Ленина, как судьбу Москвы защитникам столицы. Значит, нам доверили судьбу России. Ни шагу назад!
Об отступлении у нас и помыслов не было. Наоборот, все рвались в бой, чтобы разорвать кольцо блокады. В те дни в моей жизни произошло два главных события. В один из самых напряженных дней декабря 1942 года на передовой, когда немцы усилили натиск, меня приняли в Коммунистическую партию. В ожесточенном бою был тяжело ранен старший лейтенант, командир нашей роты 120-миллиметровых полковых минометов. Как старший по званию, я принял командование ротой и прошел с нею до конца войны. До сих пор вспоминаю о нашем полковом братстве, людях моего поколения, моложе и старше, с которыми я одолел главный университет той поры – университет мужества. Нас объединяли одна цель, одна ненависть к врагу и великое фронтовое братство: когда левый фланг любой ценой должен продержаться до утра, чтобы центр подготовил контратаку. Когда артиллерист готовил прорыв для танкистов, минометчики поддерживают пехоту, а ее прикрывают броней танкисты.
Там, на Ленинградском фронте, я в полной мере познал вековой закон живого мира: последний кусок хлеба, самое теплое гнездо – детям. От своих скудных фронтовых пайков мы выделяли частичку для блокадных детей, хотя нас самих от недоедания шатало ветром. Нас поддерживала несокрушимая вера в Победу даже в самые отчаянные дни фашистских натисков на Ленинград. И еще нашу веру поддерживала Большая Земля – Москва. Когда немцы сосредоточили под Пушкином огромное количество боевой техники и живой силы для решительного удара по Ленинграду, свою «песню» сыграли «Катюши», прибывшие к нам на подкрепление. Враг был отброшен до Мги, и в 1943 году кольцо блокады прорвано.
В ту пору, в период наступления, когда гнали гитлеровцев вспять, мы воочию убедились в их варварстве, человеконенавистничестве, людоедской сущности. В каждой освобожденной деревне видели повешенных, казненных русских людей, пожарища, запустение. Наши сердца закипали святой ненавистью к врагу за порушенное, сожженное, разграбленное. Целых четыре года мы видели, как мир рушился, горел, умирал, истекал кровью. И мы двигались по пути солнца на Запад, срывая немецкие надписи с перекрестков дорог. Мы избавляли жизнь и мир от гитлеровской чумы.
В боях за город Ленина я был награжден орденом Красной Звезды, удостоен медали «За оборону Ленинграда». Дважды был контужен, один раз ранен. И каждый раз, попадая в госпиталь, рвался на передовую, потому что подсказывало сердце и солдатский долг: пока фашисты ходят по нашей земле, наше место – в боевых порядках!
Между тем, части, в которых я со своей ротой наступал, освободили Ригу, вышли к берегам Балтийского моря. В Прибалтике и застал меня памятный и священный для всех день 9 мая 1945 года – день великой Победы. Тогда-то мы и стали оглядываться назад, припоминая свой боевой путь и слова комиссара на передовой под Ленинградом: «Нам доверяют судьбу России». Что же, мы оправдали это доверие и выполнили свой воинский долг. Мне часто приходилось и приходится отвечать на вопрос: «Страшно ли было на войне?» По-моему не страшно только круглому идиоту. А кто говорит, что на войне не страшно, тот о войне ничего не знает. Нас поднимали в атаку священная любовь к своей поруганной земле и священная ненависть к захватчику.
Демобилизовался я в сентябре сорок пятого. Мирное небо над головой уже без малого сорок лет. И после войны были потери. Но тех блокадных 900 дней не забыть никогда. Это были дни беспредельного мужества и массового героизма советских людей. Наша дивизия после прорыва блокады стала называться Ленинградской.
Во время войны я с тоской раскатывал венцы домов на блиндажи и землянки. Это была тоска человека, привыкшего иметь дело с деревом, грусть столяра, мастерового человека. Поэтому, с какой радостью взялся я за топор, рубанок, едва надев штатскую одежду. И почти тридцать лет, до ухода на пенсию, работал столяром. По своей извечной слабости – рыбалке – я побывал на Урале, в том месте, где на рыбной ловле застала меня весть о всеобщей беде – нападении гитлеровцев. Тут, над тихой водой, вспомнились мне слова комиссара и недавно услышанные в передаче по телевизору строки писателя-фронтовика:       

                                                                 А нам судьбу России доверяли
                                                                   Мы, кажется, ее не подвели.         

                                                                                                                                                                  1985 г.
        

                                                                        Нина Федоровна Соболева
     Детский дом в деревне Шоды  

   Шел второй год Великой Отечественной войны. Смерть по-прежнему собирала свою страшную дань. И не только на полях сражений, но и в глубоком тылу. Иная солдатка, получив извещение о гибели главы семьи и кормильца, не выдерживала физических и душевных мук, выпавших на ее долю, непонятная болезнь валила с ног вдову в неполных тридцать лет. Лежа в постели, она с ужасом думала, какая судьба ждет детей в случае ее смерти. И эта неотвязная мысль только убыстряла приближение трагического исхода.
В Любим, в райком партии, райисполком поступали сведения, что там-то и там-то дети остались без родителей. Необходимо было принимать меры. Собрался районный партийный, советский и хозяйственный актив. Работавшая в то время председателем исполкома райсовета Мария Ивановна Смирнова вкратце обрисовала суть дела, разъяснила, что все силы страны направлены на отпор фашизму, государство взяло на себя заботу о детях, эвакуированных из осажденного Ленинграда, из временно оккупированных врагом районов. = Мы же, - заключила Мария Ивановна, - своих детей должны спасти сами. Так возникла идея: организовать детский дом на общественных началах, то есть содержать его за счет добровольных взносов населения района. Активисты, разъехавшись на места, собирали сельские сходы, колхозные собрания, говорили народу  об осиротевших детях. Впрочем, разъяснять много не приходилось, не нашлось в те поры человека, который не принял бы участия в судьбе сирот.
В октябре 1942 года меня вызвали в райком партии и объявили, что я назначена директором открывающегося детского дома, что на специальный текущий счет в отделении госбанка поступило добровольных взносов 60 тысяч рублей. Сумма по военному времени не так уж велика, но на первый случай достаточная, да и в дальнейшем на участие людей рассчитывать, безусловно, можно. Возражений моих слушать не стали, сказали, что я член партии и должна рассматривать назначение как ответственное партийное поручение, добавили, что за плечами у меня педагогическое образование, работа в течение нескольких лет, мол, на отсутствие опыта ссылаться неуместно. Действительно, я окончила учительский техникум (так в те годы именовались средние педагогические училища), в поселке Песочное вела начальные классы, преподавала иностранный язык в пятых классах, а на родину, в Любим, возвратилась в связи с болезнью матери перед самой войной.
Но где подобрать подходящее помещение для детдома, где разместить ребятишек, ведь их набралось без малого 40 человек? Выбор пал на Пустынский сельсовет, деревню Шоды (что на левом берегу Костромы; село Сандогора  и окрестные деревни в то время входили в состав Любимского района). Правда, пугало расстояние – как-никак 40 километров от Любима. Однако, меня обнадежили, сказали, что в Шодах колхоз имени Некрасова – один из передовых в районе, председатель Захаров (жаль, запамятовала имя и отчество) – мужик с головой, совет добрый подаст и делом поможет. - Словом, - напутствовали меня на прощание, - отправляйтесь туда, на месте будет виднее.
Идти пришлось пешком, вышла из дома ранним утром. А до места едва добралась  лишь к вечеру. Все же октябрь на дворе, а не лето красное. Однако, окна в сельсовете светились, видимо, предупрежденные из района меня ждали. И действительно, когда вошла в помещение, из-за стола поднялся седой, в пожилых уже  годах ( потому, наверное, и на фронт не попал) мужчина, представился: --  Зудилов Иван Иосифович, председатель здешнего Совета. Сейчас отдыхайте с дороги, и указал на узкий  деревянный диванчик. – Дом осматривать завтра утром отправимся. – Затем вышел ненадолго, возвратился с подушкой и овчинным тулупом, вручил мне. Пожелал спокойной ночи и вышел. А я едва успела голову до подушки донести, как провалилась в глубокий сон. Утром  отправилась в Шоды. Признаться, поразила меня деревня, никогда такого не видывала: окна крестьянских домов высоко над землей подняты, с лестницы едва дотянешься, амбарушки, бани – на сваях деревянных, даже церквушка, из древесных стволов срубленная, на сваи поставлена. Слыхала я, что одну такую церковь нынче в стены Ипатьевского монастыря, что под Костромой, перенесли как памятник русского деревянного зодчества. Очевидно, Иван Иосифович заметил мое удивление, пояснил: - В половодье вода всю округу заливает, весной на лодках по деревне народ ездит. – Спутник, кажется, подумал, что я могу составить плохое мнение об этих местах, и тут же добавил: - Зато на заливных лугах травы по пояс вымахивают, и земля добрые урожаи дает. Потому и славится колхоз своим животноводством.
Дом действительно мне приглянулся: на берегу реки Мезы, просторный, нижний этаж кирпичный, верх – рубленый, деревянный. Подошел председатель колхоза. Он  действительно оказался человеком с крестьянской хваткой. Тут же распланировал, как с минимальными переделками приспособить помещение под ребячье жилье, посоветовал низ под столовую и кухню приспособить, а наверху спальню оборудовать: там теплее, суше. Захаров заверил, что через недельку можно будет и новоселье справлять. О столах, скамьях, топчанах деревянных, чтобы спать детям, просил не беспокоиться, колхоз на себя это берет, мастера есть. Правда, бедновато будет все выглядеть, да что поделаешь – война. – И о молоке не тужите, много не обещаю, а по стакану три раза в день  каждый ребенок получит, - подвел он итог нашему разговору. Добрейшей души человеком оказался этот суровый с виду мужчина. Действительно, пока существовал детский дом, отказа в молоке не было, иногда даже баловали наших воспитанников: то маслом сливочным, то сметаной и творогом. Но надо было спешить в Любим, впереди ждали неотложные дела. - Так вот куда забросила судьба, - думала я дорогой, - в воспетые Н.А.Некрасовым места! Это крестьянину деревни Шоды Гавриле Яковлевичу посвятил свою поэму «Коробейники» великий  русский поэт, это, очевидно, в здешних местах рассказывал Николаю Алексеевичу старый Мазай, как спасал зайцев в весеннее половодье.
Домой шла в надежде, что все будет хорошо, что дети скоро обретут кров, заботу и внимание, кончится их сиротство. И дорога не казалась такой дальней и тяжелой, как в первый раз. Прежде всего, надо думать о постельных принадлежностях. Удалось достать кусок бязи. Из нее, покрасив и простегав с ватой, пошили одеяла, достали подушки, набитые ватой, на простыни пошла та же бязь, по матрацы приспособили мешки, которые уже на месте набили соломой. Нынешней молодежи и во сне не приснится такое. А мы рады были, словами не высказать, что детишки будут на чистых простынях спать и под настоящими ватными одеялами.
Но как обуть-одеть ребят? Этот вопрос намного сложнее оказался. Однако, и тут выход само население подсказало. Женщины несли одежду, обувь, из которых собственные дети уже выросли, а износить не успели. Вспоминаю такой случай: как-то в одно из посещений Любима зашла домой мать навестить. Она ведет в пустовавшую горницу и показывает на груду детских валенок, лежавших в углу. - Это вам привезли. – А кто привез-то? - спрашиваю. - Не сказали, а я не догадалась спросить. – Так до сих пор и не знаю, какие же добрые души снабдили на зиму наших воспитанников теплой обувью.
Наконец, стали собирать детей. Отправляли их колхозы на подводах. Как сейчас вижу: сидят малыши в передке, потеплее укутанные, а рядом лежат мешок-два муки, картошка, бутыль с растительным маслом стоит, заботливо сеном обложенная, чтобы не разбилась в дороге, яички в плетенке, очевидно, по деревне собранные. Понимали люди, провожавшие детей, что они не в гости к родной бабушке едут, снабжали всем необходимым на первый случай. Да и позднее, за все годы существования детского дома, мы не испытывали недостатка в продуктах питания, хотя лишнего, естественно, не было. Колхозы района, население привозили хлеб, крупу, мясо, масло. Делились последним. Позднее у нас появилось свое подсобное хозяйство, выращивали картофель, которого почти хватало до нового урожая. Ребята работали в колхозе, а что причиталось им на трудодни, шло в общий котел.
Первые недели (как бы сказали теперь, период адаптации) были самыми, пожалуй, трудными и для детей, и для персонала. Дети, оказавшись в непривычной обстановке, среди незнакомых людей, скучали, иные плакали. В это время неоценимую помощь нам оказала Ольга Александровна Крыгина, которая 35 лет безвыездно проработала заведующей местной школой. Человек с чуткой, отзывчивой на чужое горе душой, она как-то удивительно быстро находила ключик к детским сердцам. Она часто приходила в детдом, собирала воспитанников в кружок, рассказывала, какая прекрасная жизнь настанет после войны, читала вслух произведения Н.А.Некрасова, в том числе стихи и поэмы, посвященные здешним местам. Малыши  буквально льнули к этой милой ласковой женщине. Когда она долго не появлялась, спрашивали: «А скоро придет Ольга Александровна?». Признаться, мы завидовали ей, даже немножко ревновали к ней наших воспитанников. Следуя советам Ольги Александровны, мы делали все, чтобы окружить детей заботой и вниманием, чтобы ни один ребенок не чувствовал себя одиноким. И постепенно все вошло в нормальную колею. Совместная жизнь сдружила ребят, в их сознании постепенно вырабатывалась мысль, что страна не оставила их в беде, но в дальнейшей жизни многое зависит от них самих, и вырабатывали в себе трудолюбие, дисциплинированность, чувство взаимной привязанности и взаимопомощи. Девочки постарше присматривали за малышами, убирали помещение, мыли посуду в столовой; мальчики носили воду, дрова, справляли другую посильную работу. Все наши воспитанники нашли себе правильную дорогу в жизни, стали достойными гражданами своей социалистической  Родины.
                                                                                                                                                                  1984 г.

                                                                    Николай Николаевич Соколов
                Мы этой памяти верны

 Родился я в многолюдной семье, в небольшой деревеньке Починок, которая сейчас входит в состав орденоносного колхоза «Красный Октябрь». Как в то время водилось, дети рано взрослели и впрягались в тяжелый крестьянский воз и рядом с родителями и старшими в семье усердно его тянули.
Тогда я очень гордился своим отцом, которого считали в округе опытным земледельцем и, как правило, предоставляли почетное право бросить в землю первую горсть зерна.
А потом была действительная служба в Красной Армии, отправили на Дальний Восток. Там строили железнодорожную ветку и овладели солдатской наукой. Трудная служба не была нам в тягость, потому что все в труд втянулись с детства. Обстановка на наших дальневосточных границах сложилась в то время тревожная, в Китае и Маньчжурии хозяйничали японцы, то и дело до нас доходили слухи об их провокациях против наших пограничников. Весной 1938 года демобилизовался, так что известных событий в районе озера Хасан, где наголову были разгромлены японские части, вторгшиеся на территорию советского Дальнего Востока, не застал.
Вернулся в родной Починок и вскоре женился – все-таки в возрасте уже был, 25 лет исполнилось. Жену, Анну Сергеевну, взял из такой же многодетной, как наша, семьи. Через год появился у нас первенец, Иван. Работали с Анной, как и все, в колхозе, радовались, что на трудодни хорошо доставалось, хозяйство общественное крепло. И не знали тогда, не ведали, что счастье наше недолгим окажется. Война подведет кровавую черту, разделит нашу жизнь на «до» и «после».
В тот июньский знойный день мы, несколько мужиков из Починка, работали под Костромой на строительстве автомобильной дороги. Работали без выходных, чтобы побыстрее задание выполнить и разъехаться по домам. Вот и в то воскресенье возвратились в полдень из карьера, откуда песок на дорогу брали, а повар-доброволец из наших же – Петров Константин Артемьевич обед сготовил, а разливать суп по мискам вроде бы и не думает, черпак в сторону отложил, как-то  странно  на  нас  взглядывает.  Мы  поторапливать  стали,  дескать,  давай, Артемьич, не задерживай. А он в ответ: «Война, мужики! Немец напал!»
Так все и ахнули от такой вести. А повар наш дальше пояснение дает: поступило распоряжение, чей год под мобилизацию подходит, явиться в штаб стройки. Прибыли туда и поехали по домам, где нас ждали повестки с приказом о явке в военкомат.
Приехали в свой Починок. Деревня будто обезлюдела, даже куры по улице не бродят. Почти в каждом доме – плач. Женщины, провожая своих мужей, сыновей, отцов и братьев, словно чуяли, что расстаются с ними надолго, может быть, навсегда. Так оно потом и вышло.
Мать мне уже собрала в чистый мешок из плотной ткани всяких домашних припасов, знала, что солдату в походе необходимо. Дважды провожала мужа, моего отца, сначала в первую империалистическую, затем в гражданскую.
Распрощался с матерью и отцом, с Анной своей, прижал последний раз к груди своего Ванюшку. Увижусь ли снова? Вперед - не загадывал.
Потом были бои множество жестоких схваток с врагом, которые слились в один тяжелый бой, продолжавшийся без малого четыре года. Было все, были и ранения, и горькие дороги отступления. Но даже в самые критические моменты нас не оставляла вера, что мы победим. В те дни часто вспоминал учителя нашей школы Владимира Степановича Белова, его рассказ о том, как русский народ сражался против иноземных захватчиков, о битве Александра Невского на  Чудском  озере,  о  московском  князе  Дмитрии  Донском,  поднявшем  всю Русь на борьбу против  татаро-монгольского  войска,  о  походах  Суворова  и  Бородинском  сражении против Наполеона.
Русские выстояли тогда, в ту далекую пору, думал я, победим и гитлеровцев. В боях и походах были и светлые моменты: с радостным волнением читали сообщения Совинформбюро о разгроме немцев под Москвой, под Тихвином, затем под Сталинградом, на Курской дуге.
1944 год. Наша стрелковая дивизия, которая за успешное форсирование Днепра получила наименование Верхне-Днепровской, освобождала белорусские села и города, лежавшие в развалинах. Сердце заходилось от боли у бывалых солдат при виде жителей, ютившихся в наспех отрытых землянках, осиротевших детей, которые в короткие часы привалов стайками собирались возле походных кухонь и просили что-нибудь поесть. В раз извлекались из вещмешков немудрые солдатские припасы. Кладя в худенькую ручонку кусок сахара или сухарь, я вспоминал своего Ванюшку и думал: и его, может быть, ждала бы та же участь, если бы советские войска не встали насмерть под Москвой осенью 1941 года.
Победу со своими однополчанами встретил в Восточной Пруссии, неподалеку от Кенигсберга. Вот он, долгожданный момент! Теперь – по домам!
Родная деревенька, которая часто снилась в коротких солдатских снах, выглядела сиротой: пошатнулись избенки, почернели от непогоды и прохудились крыши, упали плетни в огородах. И пришла в голову мысль, которой, осуществись она, может быть, стыдился всю жизнь. Надумал податься из колхоза в город. Сказал об этом отцу. Его слова до сих пор в памяти. «Ты что же, герой, думаешь, - говорил он, - война здесь, в глубоком тылу, мимо нас прошла? А чей ты хлебушек, сидя в окопе, жевал? Последнее отдавали, чтобы вас накормить. А работали вот такие старики, как я, да женщины, да ребятишки-подростки. На коровах землю пахали. Потому и колхоз подзахирел. Ответь-ка мне, кавалер двух боевых медалей, кто же хозяйство поднимать станет, чем ты лучше Ивана Чистякова? Не успел человек с солдатских сапог дорожную пыль стряхнуть, а уже самозло ломит в колхозе». «Самозло» - это любимое слово отца, высшая похвала человеку, который не отлынивает от работы, до солнышка встает и на закате ложится.
Тут нечего было возразить, прав, конечно, отец. Итак, сладкие мысли о легкой городской жизни, как тогда казалось мне, в сторону, будто не было их. Засучивай, солдат, выше рукава военной гимнастерки и берись за дело. Общими силами подняли колхоз.
Мы не забываем о минувшей войне. Невелика наша деревушка Починок, а скольких односельчан не досчиталась! Александр Голубев, учитель Владимир Степанович Белов, братья Алексей и Михаил Чистяковы, Николай Разудалов и многие другие. Длинным получается этот скорбный список.
Но самые главные мысли о том, чтобы не скудела наша душа и память о прошлом.
                                                                                                                                                                   1984 г.

                                                                   Михаил Александрович Сухарев
            И не хочу судьбы иной

На груди этого человека серебром блестят более двадцати наград - орденов и медалей, памятных знаков. Среди этих наград три не совсем обычные. Это польские: орден  «Крест Грюнвальда» III степени, медали «За Одру, Нису и Балтику», «За вызволение (освобождение) Отчизны».
-- Родился я в деревне Тимино Ермаковского сельсовета. В те годы наша деревня  входила в Ермаковский сельсовет, это я точно помню, так как мой отец, инвалид первой мировой войны, служил в  этом сельсовете писарем. В 1929 году семья переехала в Любим, и я, окончив до этого первый класс Тиминской школы, поступил во второй класс Любимской средней. Что можно сказать о годах учебы, о тридцатых годах вообще? Если коротко, то так: страна строилась, готовилась к обороне. Историю тех лет можно изучать по песеннику, В песнях преобладали две темы - тема труда, строительства и военная тема. И с каждым годом военные песни звучали все тревожней и тревожней. Указывали на место будущих  схваток с врагом  - «Дан приказ ему на Запад». Предупреждали будущего врага - «Если завтра война...»
А враг - германский фашизм - был уже у порога. Сначала он поглотил Австрию, затем Чехословакию и Польшу. Во время «аншлюса» (насильственного присоединения Австрии к Германии) мы  и окончили школу - в 1938 году был второй выпуск из школы десятиклассников. Куда идти, чем заниматься? Для большинства наших ребят - выпускников такого вопроса не существовало. Конечно же, пойдем в военные училища, с оружием в руках станем на границах Родины. Я выбрал Ленинградское танково-техническое училище  и уже в августе того года стал его курсантом.
О танкистах тогда много писали, пели много песен. Большую популярность этому роду войск придал замечательный артист Николай Крючков. «Три танкиста» -- экипаж машины боевой в его исполнении стали чуть лине гимном танковых войск. И совершенно справедливо так много внимания уделяли танкам. Танковые войска в Великой Отечественной стали решающим родом войск.
Итак, я курсант, учусь на танкиста. Однако, в Ленинграде проучился недолго. Как я уже упоминал, в 1939 году Германия захватила Чехословакию, затем Польшу и вышла на рубежи нашей страны, угрожая безопасности СССР. В декабре этого года началась финская кампания, и курсанты училища, разумеется, не могли остаться в стороне. Правда, «снимать» с деревьев «кукушек» - белофинских снайперов и взламывать «Линию Маннергейма» - укрепленную финскую полосу нам не пришлось. Кампания была непродолжительной, наши части и добровольцы отошли к намеченным рубежам.  
Заканчивать училище пришлось в Киеве - так уж получилось. Затем воинская служба в Забайкалье. А в воздухе уже пахло военной грозой. Получив суровый урок в районе озера Хасан и при Халхин-Голе, японские милитаристы в сорок первом вели себя спокойно, хотя и держали в Манчжурии миллионную армию, на Западе же обстановка с каждым днем осложнялась, аппетит фашистов разгорался. Не дожидаясь нападения Германии, командование округа дало приказ нашей танковой дивизии на передислокацию в Европейскую часть СССР. Ехали медленно окружным путем, через Казахстан. На станции Арысь и встретили начало войны.
Пока добирались до места сосредоточения под Оршей, противник успел, взломав нашу оборону, дойти почти до самого города. 2 июля 1941 года дивизия вступила в бой в районе совхозного поселка. Вначале все шло хорошо. Наши Т-26 остановили и отбросили врага. Однако, опыта боев было еще мало. Никто и не обратил внимания на немецкий разведывательный самолет - двухфюзеляжную «раму», зависшую над местом боеобеспечения танков. Налетели штурмовики и разбомбили весь наш боевой запас и горючее. Танки пришлось бросить, предварительно взорвав. И превратились мы в пехотинцев, отступив до Смоленска.
Треск, грохот разрывов, вой пикирующих бомбардировщиков - все смешалось в единой какофонии. Мы держали переправу на Днепре, чтобы дать возможность отрезанным фашистами за рекой нашим войскам соединиться со своими частями в городе.
Выстояли, выдюжили. А затем под Ленинград, уже в ноябре, после падения Тихвина, охваченный плотным кольцом блокады. В это время началось формирование танковых бригад, а мы, как я уже упоминал, оставались после июльских боев в Белоруссии без танков. Нужно было где-то искать материальную часть. Знали адрес, где искать - на Ленинградском заводе «Электросила» (в то время он по-иному назывался). Там делали мощные «КВ». Но как добраться до Ленинграда? Ждали, пока станет, покроется льдом Ладога. В декабре открылась ледовая «Дорога жизни».
Два месяца работали, собирали танки на заводе. Стали свидетелями героизма и стойкости ленинградцев, вместе с ними пережили лишения, получая блокадные «сто двадцать пять граммов». Бывало, мастера приносили в цех на руках, сажали в корзину и подвешивали под кран-балкой. И обессиленный от голода специалист сверху давал нам указания, в каком порядке собирать узлы и детали «машины боевой».
Собрать-то собрали. Тринадцать танков подготовили. А как переправить пятидесятитонные громадины через Ладожское озеро? Их никакой лед не выдерживал. Стали разбирать на части. Танковые башни грузили на тракторные сани и потихоньку тянули вдоль берега. Танковые «коробки» с моторами, наоборот, разгоняли на четвертой скорости с тем, чтобы они пролетели все сорок километров до Кабоны (конечной от Ленинграда станции «Дороги жизни») без остановки.
С новыми танками дела на фронте пошли повеселей. (В начале сорок второго года нашу бригаду передали в состав Волховского фронта). Фашистские войска крепко застряли в болотах подо Мгой и на высотах Синявина. А наши ни минуты не давали им передышки. «КВ» стали настоящей грозой для врага. Весь фронт, помню, облетело тогда сообщение о подвиге танкистов экипажа Мартынова, подбившего за день 10 танков противника, причем четыре из них отважный воин прибуксировал своим танком в расположение наших частей. Немало было подбитых машин и на счету моего друга, командира взвода Васи Шерстнева. (В его взводе я, заместитель командира роты, обычно все время боев и находился). Бригада вела бои под Волховстроем, Чудово.
В сорок третьем году наконец-то блокада Ленинграда была прорвана. Под Синявином части 1-ой ударной армии соединились, с частями Ленинградского фронта. К этому времени относится появление на вооружении немцев нового мощного танка Т-VI («тигр»). Но уже никакие «тигры» и «пантеры» не смогли помочь фашистам. Били мы и их мощные танки. Кстати сказать, первый подбитый нашими танкистами «тигр» был впоследствии установлен на выставке трофейного оружия в московском парке культуры и отдыха имени А.М.Горького
Затем - изгнание врага из пределов Родины, освобождение Польши. Операция была в  полном разгаре, когда наша танковая бригада прибыла под Осиповичи. Здесь началось формирование 2-Й армии Войска, польского. А закончилось оно в Праге, в предместье Варшавы. Получив новые танки Т-34 бригада обеспечивала поддержку воинов польских частей.
Обстановка на войне бывает переменчива. Не следует думать, что наши войска на завершающем этапе войны только наступали. Враг, огрызаясь, совершал контрудары. Во время одного из них польская часть оказалась окруженной и разобщенной. Был уничтожен и штаб части. Под ударом оказались и наши части. Помню, мы вовремя подоспели к разгромленному штабу и, отыскав знамя (я опоясался им), вынесли сквозь окружение к своим. Иначе поступить было нельзя. Не будет знамени - не будет и воинской части. Таков военный закон. В период скитания по вражеским тылам, безоружный, попал в руки националистов из так называемой армии генерала Андерса - сторонников буржуазного польского «правительства». Чудом избежал расстрела, бежал.
Войну закончил в Чехословакии 12 мая 1945 года, спустя четыре дня после Победы. Почему так получилось? Не все немецкие части капитулировали 8 мая. Некоторые еще думали удержаться в горах Чехии. Помните из истории Великой Отечественной войны наш знаменитый танковый марш-бросок на Прагу? Участницей этого боевого марша была и наша бригада.
Послевоенные годы тоже были по-своему интересными и насыщенными.  Вначале заведовал военной кафедрой в Донецком политехническом институте, потом работал в отделе кадров Министерства угольной промышленности СССР. Оттуда и ушел на пенсию, потянуло вновь на родину, в Любим, с благодатного юга на север суровый. Молодое поколение должно знать, как добывалась Победа, как сражались за Родину отцы и деды. Рассказать ему об этом - долг каждого участника войны.
                                                                                                                                                                     1985 г.

                                                                        Дмитрий Сергеевич Тихомиров
    Нам дороги эти позабыть нельзя

                        Герой Севастопольской обороны
Осень 1939 года. Получил повестку с приказом прибыть в райвоенкомат для призыва на действительную военную службу. Захожу к военкому, а тот и спрашивает:
- Хочешь, волгарь, на флот?
Наша семья в то время в Рыбинске жила.
- Хочу, - отвечаю. - Мой прадед тоже военным моряком был, служил на Черноморской эскадре, в обороне Севастополя участвовал.
- Выходит, потомственный моряк? Только пойдешь не на Черное море, а на Балтику, - заключил наш разговор военком.
О прадеде мне было известно из рассказов отца. Не могу полностью поручиться за достоверность всего сказанного. Постараюсь передать вкратце саму суть.
Своего крепостного Дмитрия Тихомирова помещик сдал в рекруты на долгих 25 лет. Служил рекрут на Черном море, храбро сражался на бастионах Севастополя, за что был отмечен боевыми наградами и званием старшего унтер-офицера. После заключения мира герою-севастопольцу выпал годичный отпуск. На крыльях летел матрос домой, где не был долгих 10 лет. Как-то повстречал его помещик, подозвал, милостиво потрепал барственной рукой по плечу и проговорил: "Вижу, что герой, храбро воевал за веру, царя и отечество, прошу ко мне отобедать".
Как проходил тот званый обед, когда барин до своего крепостного снизошел, доподлинно неизвестно. Только вздумалось моему прадеду один вопрос задать. "А что, барин, - спросил, - ходит слушок, будто всем, кто там, под Севастополем был, вольная выйдет?". Нахмурил хозяин брови и сказал в ответ: "Выбрось эти крамольные мысли из головы, служба. Такому не бывать! Счастье твое, что я добрый сегодня, а то приказал бы высечь на конюшне, даром, что ты герой. Ступай вон!"
Такова история моего прадеда Дмитрия Ивановича Тихомирова, героя Севастопольской обороны, сохранившаяся в воспоминаниях нашей семьи.
                               Ленинград - Кронштадт
Итак, мы призванные служить на Балтийском флоте, едем в Ленинград. Ленинград! В памяти воскресают пушкинские строки:
                            Люблю тебя, Петра
                                                               творенье!
                            Люблю твой строгий,
                                                              стройный вид,
                            Невы державное теченье,
                            Береговой ее гранит.
                            Его оград узор чугунный...
Конечно, не в тот раз, а позднее я ближе познакомился с Ленинградом, с его величественными памятниками архитектуры. Получив увольнение на берег, мы с друзьями спешили в город. Бродили по Невскому, любовались вздыбившимися клодтовскими конями на Аничковом мосту через Фонтанку, суровой колоннадой Казанского собора, золотым куполом Исакия, памятником Петру  Первому, "медным всадником", воспетым Пушкиным. Эти исторические места были хорошо известны по учебнику: площадь у Финляндского вокзала, посредине застыл броневик, на его башне фигура Ленина; Смольный - штаб революции, и наконец, Дворцовая площадь.
Бродил по Ленинградским улицам и площадям, и казалось мне, что сам воздух здесь до предела насыщен историей.

                           Тяжелый переход   
Два года в Кронштадской школе артиллерийского оружия пролетели незаметно. Теоретические занятия в учебных классах, изучение материальной части, тактика морского боя, боевые походы в Балтийском море, учебные стрельбы, отработка взаимозаменяемости внутри орудийного расчета. Обычная морская служба. Наконец, выпуск. Назначен на эскадренный миноносец "Гордый" старшиной группы зенитного дивизиона. Место стоянки нашего боевого корабля - порт Лиепая.
Не знали мы тогда, что от войны нас отделяет меньше месяца.
Первая боевая тревога прозвучала 22 июня в 3 часа ночи. Моряки быстро заняли свои места согласно боевому расчету. "Вот и наш черед настал", - успел подумать я, вспомнив прадеда-севастопольца. Последовала команда: "Приготовиться к отражению воздушной атаки!" Зенитки уперлись стволами в небо, откуда все отчетливее нарастал гул моторов. И вслед за этим другая команда: "Прицел... Дистанция... Огонь!" Перед строем вражеских самолетов встала сплошная стена разрывов. Многие фашистские летчики не выдержали и, побросав бесприцельно бомбы в море, повернули восвояси. Однако большой группе самолетов удалось прорваться, бомбы посыпались на корабли, порт, город, на головы мирно спавших, ничего не подозревавших жителей. Не обращая внимания на близкие разрывы, моряки-зенитчики продолжали вести яростный огонь по фашистским стервятникам. Ожесточенные полеты продолжались весь этот и поселедующие дни.
Навечно врезался в память героический морской переход из Таллинна в Кронштадт. По приказу Верховного Главнокомандования мы приняли на борт сухопутные части советских войск, оборонявших Таллинн, мирных жителей, важные государственные документы и ценности. Построились в боевой порядок: в центре - транспортные суда, по сторонам - корабли конвоя, впереди - тральщики, обезвреживавшие вражеские мины, которыми море было, что называется, нашпиговано.
Налеты вражеской авиации начались буквально с первого часа перехода. Почти без перерыва самолеты накатывали волна за волной, пикировали на корабли, сбрасывали бомбы, поливали огнем из пушек и пулеметов. Море в сплошных разрывах. Казалось, из этого ада живым не выбраться.
Однако, на кораблях не возникли паника и растерянность. Зенитчики вели непрерывный огонь по самолетам. На стволах пузырилась краска, металл не выдерживал, но моряки-балтийцы стояли! Место убитого или раненого занимал другой. Вот задымил и врезался в волны один стервятник, еще один... За время  перехода только зенитчики эсминца "Гордый" сбили 6 самолетов противника, 3 из них на счету командира орудия старшины первой статьи Василия Смирнова.
Да, тяжелым был этот поход до Кронштадта, для многих балтийцев он стал последним. Флот понес большие потери, но главные свои силы, боеспособность сохранил.
Перегородив Финский залив сплошными минными полями, подвергая Кронштадт и корабли массированным воздушным налетам, гитлеровское командование сочло, что Балтийский флот обречен на бездействие. Однако просчиталось. Флот жил и боролся, огнем своей артиллерии корабли помогли остановить врага на ближайших подступах к Ленинграду. В дни блокады гитлеровские войска не раз испытывали на себе мощь ударов орудий главного калибра.
Корабли по-прежнему выходили на боевые задания, громили из орудий вражеские укрепления на берегах Финского залива. Чудеса мужества  творили славные подводники. Каким-то нечеловеческим чутьем они отыскивали лазейки в минных полях, форсировали их и наносили дерзкие торпедные удары по немецким кораблям и транспортам. В одном из боевых походов наш "Гордый" наскочил на минное поле, подорвался и затонул.
                       
                   "Полундра!", "черные дьяволы"
В октябре 1941 года Верховное Главнокомандование Советской Армии приняло решение оставить на кораблях лишь часть экипажей для обеспечения их постоянной боеготовности, а остальных моряков списать на берег, сформировав их в бригады морской пехоты для укрепления сухопутной обороны Ленинграда. Большинство моряков из команды "Гордого" влились в состав 5-й бригады морской пехоты. Урицк, Красное Село, Пулково, Черная речка, Невская Дубровка, - таков боевой путь бригады.    
Особенно ожесточенные бои разгорелись за Пулковскую высоту, которая имела важнейшее стратегическое значение для обороны Ленинграда. Отсюда город, как на ладони. В бинокль можно рассмотреть его движущиеся по улицам трамваи, идущих пешеходов.
Отбивали по 10-15 вражеских атак в день, сами контратаковали. Поскольку моряки перешли на сушу, то и воевать надо было по сухопутному. Заменили черные бушлаты на защитного цвета телогрейки и такого же цвета солдатские брюки. Однако полосатые тельняшки оставили при себе. И матросские бескозырки бережно сохраняли в вещмешках.
Когда под плотным ружейно-пулеметным и минометным огнем атакующая гитлеровская пехота залегала, уткнувшись носами в землюю, раздавалась команда: "Балтийцы, штыки примкнуть, к атаке приготовиться!" Стальные каска - на бруствер окопа, грудь - нараспашку, бескозырки - на голову, ленточки в зубы. С криком "Полундра!" моряки устремлялись вперед. Немцы не выдерживали яростного натиска и с воплями: "Шварцен тейфель" ( "черные дьяволы») в панике бежали. Мы их преследовали, врывались в немецкие окопы.
Так мстили балтийцы за "Гордого" и другие потопленные корабли, за погибших товарищей, за муки и страдания ленинградцев.
В конце концов, враг под Пулковом выдохся, прекратил атаки и был остановлен. Стабилизировалось положение и на других участках Ленинградского фронта. У немцев просто не было сил, чтобы продолжать наступление. У стен города на Неве о стойкость и мужество его защитников разбились лучшие дивизии вермахта: пехотные, танковые, моторизованные, воздушные. К тому же гитлеровское командование надеялось, замкнув кольцо блокады вокруг Ленинграда, голодом и варварскими обстрелами из дальнобойной артиллерии сломить сопротивление его защитников.
Но и эти расчеты врага рухнули, как карточный домик. Поддерживаемые всем советским народом, бойцы Ленинградского фронта и Балтийского флота, жители города, несмотря на все лишения, выдержали 900-дневную осаду. А в январе 1943 года соединились войска Ленинградского и Волховского фронтов. Была восстановлена прямая связь по суше Ленинграда с Большой землей, с Родиной.
Вскоре после этого бойцы морской пехоты возвратились на корабли. Я был зачислен в экипаж минного заградителя "Ока", который впоследствии за смелые боевые действия получил почетное звание гвардейского. Перед Балтийским флотом ставились новые ответственные задачи: наносить удары по морским коммуникациям противника, артиллерийским огнем поддерживать наступающие советские войска, высаживать десанты на побережье.

                             Под мирным небом
После окончания войны,  демобилизовавшись возвратился к себе на родину, в Любим. Окончил Ярославский педагогический институт и 36 лет проработал учителем в Любимской восьмилетней школе. Воспитывал, учил детей быть патриотами своей великой Родины, уважать обычаи, культуру и достоинство других народов. Радуюсь, когда узнаю.; что мои воспитанники стали отличными специалистами в избранной ими профессии, честными гражданами своей Родины. Что ж, в этом, если хотите,  - оценка труда учителя, его способностей проникнуть ненавязчиво, в душу ученика, найти к каждому особый ключик.
Вместе с тем не могу без волнения смотреть, как. школьники в торжественные дни стоят в почетном карауле у памятника воинам-землякам, возлагают к его подножию венки. Значит, сумели мы, представители старшего поколения, воскресить в сознании поколений нынешних величественные подвиги советского народа в годы минувшие, посеять в их душах зерна признательности к тем, кто отдал жизнь во имя светлого настоящего и еще более прекрасного будущего.
Верю, что память о прошлом будет жить вечно.
                                                                                                                                                               1984 год.

                                                                   Аксель Оскарович Трейяль
        За землю моих предков
    
Все бы ничего, да война началась, едва мужчины отсеяться успели. Ушли на фронт а в деревне остались старики, женщины да подростки. Сенокос, уборка, озимое поле на плечи моих одногодков легли, стали мы в колхозе основной рабочей силой.
В январе 1943 года и наш черед настал идти на войну. По молодости лет думали, что она без нас закончится. Однако, хотя уже отгремела Сталинградская битва, враг все еще был силен, до Берлина было шагать и шагать, война еще два с лишним года будет собирать свою кровавую жатву. Из шестерки семнадцатилетних парней, ушедших из небольшой деревушки Пестово, домой вернусь я один. Василий Кашников, Николай Булатов, Петр Васильев, Алексей Леппик, Родион Лошков останутся навсегда где-то там, на западе, в братской могиле. Объединенный уже в 50-х годах колхоз "Россия" не досчитается более 140 мужчин, в полной силе работников.
В январе 1943 года начала формироваться эстонская дивизия, куда меня и направили. Весна и лето прошли в напряженной учебе, изучали оружие, тренировались в стрельбе из винтовок и автоматов. Перед выездом на фронт объявили, что дивизия обязательно будет освобождать Эстонию. Но до нее еще надо было дойти. Боевое крещение мы приняли под Великими Луками, где развернулись тяжелые бои. Только весной следующего, 1944 года, дивизия вышла на берег Нарвы. За нею земля моих предков, ее в то время топтали гитлеровцы. Когда-то эта река разделяла буржуазную Эстонию и Советскую Россию.
С боями форсировав Нарву, дивизия повернула на Таллин - древнюю столицу Эстонии. Шли мимо хуторов, небольших городков. Лично меня поражала не военная разруха, мы, советские бойцы, вдосталь насмотрелись на руины русских городов и сел. Удивляли одинокие домишки с хозяйственными постройками, узенькие полоски пашни вокруг. Издавна здешние крестьяне копались в одиночку на своих наделах.
Попадались и богатые поместья, но их хозяева, запятнав себя сотрудничеством с гитлеровцами, бежали вместе с отступавшими немецкими войсками. В свое время с восстановлением Советской власти в Эстонии их лишили богатства и обширных земель, возможности эксплуатировать крестьянскую бедноту. С приходом в 1941 году немцев они рассчитывали, что вернулась их прежняя вольная жизнь. Не вышло! Солдаты эстонской дивизии вместе с бойцами других национальностей Советского Союза вернулись на землю своих отцов, чтобы освободить ее, теперь уже навечно, от фашистских захватчиков.
После освобождения Таллинна бойцы выбивали немецкие гарнизоны с островов в Балтийском море, а День Победы встретили в Курляндии.
После демобилизации в 1948 году возвратился в родную деревеньку Пестово, пахал землю, выращивал хлеба, лен, работал в животноводстве.
Почему я не остался в Эстонии? Да потому, что Троицкая округа стала для меня второй родиной, здесь могилы родителей. Так мыслю: тот, кто оставляет могилы своих отцов и дедов, теряет что-то такое, чего никакими силами уже не возвратить и не найти.
Время неумолимо движется вперед, стареют ветераны, уходят на покой. Завещают свое дело сыновьям, дочерям и внукам. Им продолжать то, за что мы без страха шли в бой в грозные годы Великой Отечественной войны.
                                                                                                                   Ленинский призыв", 22 января 1985г.
 

                                                                 Александр Федорович Троицкий
    Медаль «За отвагу» получил
           в восемнадцать лет.

В 1940 году я окончил Ермаковскую неполную среднюю школу (7 классов). Поступил в Любимский сельскохозяйственный техникум. Год проучился, началась война. Многие, в том числе и я, учиться бросили – стало тяжело с питанием.
По решению районных властей в Любиме организуются курсы по подготовке младших руководителей колхозов (бухгалтеров, агротехников, счетоводов и даже пчеловодов). Руководил ими Геннадий Петрович Озеров. Срок обучения – шесть месяцев. После окончания этих курсов я получил специальность агротехника и стал работать в колхозе «Ударник» Мининского сельсовета. Работал до 5 января 1943 года. В зимнее время нас посылали окапывать берега Волги около села Песочное. Месяца два провел на окопах. Мороз лютый, земля промерзлая. Но все-таки задание мы выполнили. Не просто окопы рыли, но и делали огневые точки. Жили в деревне на квартире у местных жителей.
Был я тогда совсем юный, я ведь с 1925 года рождения, но, сколько себя помню, всегда работал. Мальчишкой на лошади и пахал, и навоз возил. Звали ее Буксир. Берег я ее, холил…
Так вот, 5 января 1943 года из Любима отправили 120 человек. Из моей родной деревни Огрызково ушел Папулин Иван Андреевич, из д. Григорово – Цветков Юрий Николаевич, из д. Ермаково – Бахвалов Геннадий Иванович, Перешивкин Леонид, Перешивкин Алексей.  Вместе с нами был Рысов Виктор Николаевич, учитель Каргановской школы, Груздев Иван Геннадьевич (д. Тимино), из Кинтанова – Горский Алексей, из Любима – Смирнов Михаил и многие другие любимцы. Направили нас в Тамбовское пулеметное училище, которое готовили лейтенантов стрелковых взводов. Мне тогда еще и восемнадцати не было. Жили в казармах – добротных, кирпичных, а вот питание было страшно плохое, Вы никогда не слышали названия такого блюда – «саламат»? И хорошо, что не слышали, не пробовали. Это мука, заваренная и замешанная, чуть-чуть присоленная, безо всякого масла. Давали еще щи с клецками. Название красивое, а на деле в подсоленной воде в тарелке плавало три-четыре шарика – и все. Из деликатесов – сладкий чай и двадцать граммов сливочного масла в день. Училище было обнесено забором, выход в город категорически запрещен. Тамбовцы прозвали его: «саламатное училище». Местные жители продавали нам через щель оладьи (десять рублей штука). Покупали украдкой, тайком. Начальство боялось инфекционных заболеваний, и караульные для острастки стреляли поверх голов, но все равно, у кого были деньги, те покупали. Доходяги были. В таком полуголодном виде мы осваивали военную науку. Через месяц мне присвоили звание сержанта, затем старшего сержанта и назначили заместителем командира стрелкового взвода. Учились ускоренно, и в июле 1943 года все курсанты были отправлены из Тамбова в Куйбышевскую область на станцию Кинель. Там, в лесу были вырыты огромные землянки – рота в них убиралась (160 человек). Вот в этих землянках нас и разместили. Пробыли там недолго – две недели, готовились к сдаче экзаменов. Но эти две недели нас буквально сжирали клопы. Их была тьма, миллионы. Все тело облепливали эти клопы, спать совершенно невозможно. Сжирали начисто. Вот такие условия создали нам для занятий и подготовки к экзаменам. Через две недели дали сигнал тревоги, прозвучали команды: «Бегом в траншеи!», «Всем сдать оружие!». Через два часа погрузили в вагоны и отправили на фронт. Мне было приказано остаться в училище. Я страшно переживал: как это так, мои земляки едут на фронт, а меня – в училище? Как я ревел, я в жизни так не ревел. И мои просьбы, мольбы были услышаны. Нашелся сержант, который добровольно остался, и меня, враз повеселевшего, отправили на фронт тоже. Куда ехали, зачем, естественно, нам не докладывали. Выгрузили из вагонов на станции Козельск. Принял нас и повел на передовую капитан (в летных погонах). Вел лесом, над которым делал развороты немецкий самолет. Видимо, неподалеку была деревушка, и он ее бомбил. Мы знали, только что прошли теорию: когда самолет делает развороты, он не сбрасывает бомбы, и все-таки срабатывал какой-то необъяснимый инстинкт, может, страх. Как только видели над собой разворачивающийся немецкий самолет, плашмя бросались на землю. Сколько раз мы проделывали это, пока не дошли до опушки, не считал, но точно – не один. Наконец, пришли на опушку и устроили привал. До отвала накормили нас кашей, настоящей пшеничной кашей, а не едой из «саламатного училища». Мы сразу повеселели. Все происходило ночью – и поход, и ужин. Расположились на отдых. С рассветом продолжили поход на передовую. Мы увидели перед собой ржаное поле, неубранное, и несчетное количество разбитых танков: немецких и советских. Они застыли в самых невероятных позах, были столкнувшиеся, вздыбившиеся, как кони, грудь с грудью. Танки и горелое ржаное поле – пейзаж, увидеть который мечтал  бы любой баталист. Но нам было не до этого, мы спешили на передний край.
Я попал в 49-й гвардейский стрелковый полк, шестую роту, второй стрелковый взвод. Назначили опять помощником командира взвода. 49-й полк относился к 16-ой  Гвардейской дивизии 11 Армии. Командовал взводом старший лейтенант Лашкин. Был получен приказ: взять станцию Хотынец. Наступали вдоль железной дороги. Лашкин с одной стороны идет с бойцами, я со своей группой – с другой. Вдруг немецкий бронепоезд появился, стреляя снарядами и строча из пулеметов так, что елочки срезались до метровой высоты. Что делать? Залегли мы. А наступать-то надо. Приказ есть приказ. Тогда придумали вот какую штуку: с нами были противотанковые гранаты. Мы натянули проволоку через рельсы, гранаты привязали к проволоке и закрепили за деревья, а сами отползли на безопасное расстояние. Снова показался бронепоезд, грянул взрыв, бронепоезд тут же ретировался и больше уже не показывался. Мы пошли в наступление. За этот бой я получил свою первую награду – медаль «За отвагу». А было мне тогда 18 лет. Хотынец мы взяли, следом за ним освободили Карачев. От города немцы оставили руины, даже церковь разбили. Помню, когда проходили по г. Карачеву, сверху полетели листовки : «доблестные русские воины, не вы взяли город Карачев, мы оставили его вам в подарок», а в городе оставалось всего пятнадцать домов. Потом мы брали город Брянск. В этих боях много полегло любимских ребят. Из 120 любимцев, с кем отправлялся на фронт, в строю осталось меньше десятка. На моих глазах был сражен автоматной очередью любимец Саша Кузнецов, он шел левей меня метрах в десяти. Много было раненых. Приползает приятель Иван Андреевич Папулин (из моей деревни Огрызково, ныне - Ключевая). Из головы кровь течет. «Что делать? – спрашивает. - Как что делать, - говорю, - в медсанбат ползи». Пополз, жив остался, после войны встречались. В этих же боях погиб Леня Перешивкин, был ранен Геннадий Бахвалов.
Время двигалось к зиме, и меня определили в лыжный батальон. Попал во взвод разведчиков. Должность, как и прежде – помощник командира взвода, на сей раз разведывательного взвода. Бои шли в Белоруссии, погода была очень сырая, и мы не столько ходили на лыжах, сколько носили их на себе. В одну из ночей дают команду: «Лыжи сложить в козла». Приказали догонять немца, якобы он ушел. Фрицы не ушли. Они заманили нас в  «мешок», устроив засаду по бокам. Мы прошли с полкилометра, фашисты открыли ураганный пулеметный и минометный огонь и положили почти весь батальон. Из 450 человек в живых осталось сорок. На следующую ночь дают задание: вытащить с поля боя всех мертвых и раненых. Вытаскивали их на плащ-палатках и самодельных деревянных корытах две ночи. Вырыли две братские могилы – офицеров хоронили в одну, сержантов и солдат -  в другую. Поскольку батальона не стало, меня и еще двоих человек забрали в дивизионную разведку 16-ой дивизии. Разведрота насчитывала восемьдесят человек. Я снова был помощником командира взвода. Правда, прибавилась еще одна обязанность - руководителя группы захвата. Главная задача – брать «языка». Кроме того, мы обязаны были принимать участие в разведке боем. Это нужно для того, чтобы выявить огневые точки противника.
Эпизодов, когда бывал на волосок от смерти, не перечесть. Кто говорит, что на войне не страшно – врет. Это – анекдот. Ползешь за языком, а тело дрожит мелкой дрожью. Внешне незаметно, страх внутри сидит, а приказ получил – идешь, выполняешь. Вот один из таких  эпизодов. Отдан приказ роте: взять «языка». Мы внизу находимся, а немцы на высоте. Они круглые гранаты кидают с высоты, те катятся к нам в траншею. Ряды редеют, от роты из восьмидесяти человек осталось восемнадцать. Поползли мы на высоту, командир роты Украинцев впереди, рядом со мной командир взвода Василий Иванович Козодоев (из Вологды). Под шквальным, перекрестным огнем, но все-таки доползли до позиций врага. «Язык» попался сильный. Хотя и меня Бог силенкой не обидел, а он ни в какую не поддается. Барахтается, упирается, пришлось ранить в плечо. Вдвоем скрутили его, дотащили до траншеи, передали пехотинцам. Большая часть моих товарищей погибла здесь. Был тяжело ранен Козодоев. Я его вытащил с поля боя. За это и за взятие ценного, как оказалось, «языка» был награжден орденом Боевого Красного Знамени и двухнедельным отпуском домой. Летел домой как на крыльях. Постучал ночью, отец с матерью спали. Радость, конечно, была безмерная. На следующий день вся деревня у нас собралась: одни женщины и дети, мужчины все на фронте. Начались расспросы: «Не видел ли моего?», «А моего не видел?». Время пролетело , как миг, пора опять на фронт. Добрался – это уже Прибалтика была. Жили там и при немцах зажиточно. В погреба зайдем, чего там только нет: окорока, заготовки всякие…
Был эпизод такой: пошли мы на передовую  выбирать позицию, откуда за «языком» ночью отправляться. Лето было. Впереди меня два солдата, потом я, сзади еще двое. Из кустарника в нас полетела мина. Всего одна. Двоих впереди убило, меня отбросило в сторону. А того, кто сзади шел, тяжело ранило в ногу. Кость перебило, нога висит на мякоти. Он кричит: - «Ребята, отрежьте ногу». А как резать по живому человеку. Но делать нечего, отрезали, жгут наложили, понесли в санчасть. Но он по дороге умер от потери крови. Еще случай наблюдали мы на переднем крае. Со стороны врага начался артобстрел. Снаряд ударил в бруствер, и меня засыпало землей. Хорошо, бойцы увидали, откопали. А так был бы заживо погребенный. Один раз ползем, я автомат вперед выкинул – взрыв, на мину попал, меня ранило, осколок скользнул по черепу под кожей, меня – в полевой госпиталь. Осколок, длиной с ноготь, а мог бы убить, если чуть ближе к голове. Старик-доктор справку написал, сказал: - «Береги, по ней инвалидность получишь». Я еще отнекивался:  - «Куда мне, зачем?» А ведь и правда пригодилась. Инвалидность потом по этим справкам давали. У меня их три было. Две другие не сберег, а эта выручила. Однажды попали на «языка-боксера». Он нас, как щепки, раскидал в стороны. Что делать? Я взял кортик, да и всадил ему в плечо. Он тут же обмяк, дал себя скрутить. А другой немец хитрый попался. Вырыл окоп аккурат по своему росту. Мы его из окопа тащить, а он уперся головой и ногами, с места не сдвинешь. Мучались, мучались, так и… вернулись без «языка», только документы забрали. Много эпизодов было…Видел Черняховского в Прибалтике за день до его гибели. Отчаянной храбрости был генерал. Во всем генеральском по траншее идет, беседует с солдатами. И к нам, разведчикам пришел: «Ребята, «язык» нужен. Не знаем, что за часть перед нами». Конечно, мы воспрянули духом. Пошли за «языком» я и Чурилов Виталий (из Тамбова). Здоровый моряк был. Смотрим, немцы сбоку выскакивают, натягивают проволоку. Мы открыли огонь, а одного взяли. «Язык» оказался такой, который командованию все рассказал. Потом нам двухнедельный отпуск дали за это. Так что я дважды побывал в отпуске за время войны. С 1944-го по 1946 год был в разведке дивизионной при 16-ой дивизии, 20-я отдельная Гвардейская мотострелковая разведрота. В ней я тоже был помощником командира взвода. В ноябре 1946-го демобилизовался из Кенигсберга по состоянию здоровья. Вернулся, а здесь голод, нищета. После войны эшелоны зерна шли на Запад, а свой народ голодал. Но это уже другая история: история восстановления разрушенного войной хозяйства, история мирного времени. И золотую звезду Героя я тоже получил за мирный труд.
                                                                                                                                                                  2004г.
                       
                                                                              Виктор Николаевич Чащин
                   Обелиск памяти

Выгляну из окон своего дома – и вот он, напротив, у здания Кирилловского сельисполкома, скромный обелиск. Лучи восходящего солнца окрашивают его в бледно-розовый свет, в полдень он сияет яркой белизной, и тогда кажется, что на гранях его четче проступают фамилии. Мухины, Анисимовы, Соколовы… более 120 фамилий. Длинный, скорбный список тех, кто ушел из Кириллова и окрестных деревень на войну и не вернулся с полей сражений к родному очагу. Не обнял при встрече родителей, поседевших от тревоги за сына и тяжкого труда от зари до зари, жену и детей своих, невесту, которая так и не вышла замуж, стала невестой-вдовой. Не доделал, не долюбил, не домечтал…
А прах павших - покоится в братских могилах, где-то далеко отсюда, на западе, под таким же,  как  и  этот,  обелисками.  К  ним  приходят  люди,  кладут  цветы к подножию памятников, постоит молча, солдатская мать или  вдова  уронит  на  могилу  слезу, хотя под надгробием и не лежат ее сын или муж.  Ибо  для  советского  человека  память  всех,  кто  отдал  жизнь за честь, свободу и независимость нашей Родины, одинаково священна.
Глядя на обелиск, вспоминаю июньское воскресное утро 1941 года. Только что закончился учебный год, десятиклассники получили аттестаты, сфотографировались на память в городском парке, бродили в этот день по его аллеям, делились планами на будущее, мечтали об институтах, большинство парней непременно стремились в военные училища. А нам, девятиклассникам, предстояло еще один год просидеть за школьными партами. Тихой, мирной жизнью жил наш маленький городок Любим, мимо несли свои быстрые воды в Кострому наши реки Обнора и Уча, чтобы там, где-то далеко, слиться в единый могучий поток с красавицей Волгой.
И вдруг радио разнесло весть: война! Как потревоженный улей, зашумел город, плакали женщины и дети, мужчины, чей возраст подлежал мобилизации, торопливо собирали нехитрые солдатские пожитки, отправлялись в военкомат. Родина-мать зовет!
И слова песни, звучавшей, как набат: «Вставай, страна огромная…» Она звала и нас, еще безусых парней. Но нам неизменно отвечали: ждите своего часа. А как ждать, если гитлеровцами взят Минск, пали Смоленск и Вязьма, фашистские армии уже у стен Ленинграда.
Мой час пробил в конце 1943 года. Пехотное училище, учеба по сокращенной программе, и через шесть месяцев мы, вновь испеченные младшие лейтенанты, нацепив по «кубарю» в петлицы, щеголяли в новеньком обмундировании и ожидали, когда нам дадут по взводу и отправят на фронт. Только судьба в отношении меня и некоторых товарищей по училищу обернулась иначе: попали мы на курсы истребителей танков.
Основное  наше  оружие – противотанковые  ружья  (ПТР)  с  длинным  стволом  крупного калибра. Штука довольно тяжелая, на  переходах  бронебойщик  с  помощником  несли  его  на плечах вдвоем. Вся хитрость заключалась  в  том,  чтобы бить по танкам с близкого расстояния, почти  в  упор,  тогда  больше  вероятности  поразить  цель. Однако далеко не у всякого хватит выдержки, когда на тебя прет многотонная стальная громадина, выждать удобный момент. Вот и «утюжили» бронебойщиков на учебных полигонах свои же танки, приучали не бояться рева мотора и лязганья гусениц.
Позднее, в степях между Доном и Волгой, где вражеские танковые клинья рвались к Сталинграду, эта наука многим из наших спасла жизнь. Бронебойщики, укрывшись в глубоком окопе, пропускали танки противника и стреляли по моторам. В случае попадания танк загорался, как свечка. Однако и бронебойщики гибли. Сила все еще была на стороне гитлеровцев, сказывалось его преимущество в танках, артиллерии, авиации.
В одном из боев вражеская пуля нашла и меня. Госпиталь – и снова фронт, тяжелейшие бои на Курской дуге и Ленинградском фронте, под Великими Луками и Новгородом. И снова ранение, на этот раз серьезное. Решение врачебной комиссии было кратким: старший лейтенант Чащин В.Н. ограниченно годен к воинской службе. Сам себя я утешал: хоть и ограниченно, но годен, значит, могу как-то воевать.
Моя служба носила теперь иной характер: дали под начало 12 солдат, вооружили спаренными зенитными пулеметами и легкими пушками, и мы стали сопровождать железнодорожные эшелоны с военными грузами, в основном с горючим. Ездили в Уфу, Гурьев, другие нефтеносные районы страны, доставляли на фронт солярку, бензин, без которых советские войска не могли успешно воевать.
В феврале 1945 года определили мне группу инвалидности, и вернулся я домой в Любим. Работал военруком в школе, директором детского дома, окончил педагогический институт. И вот учительствую больше 30 лет.
Снова и снова гляжу на обелиск возле Кирилловского сельского Совета, мысленно обращаюсь к своим боевым товарищам: чем я могу почтить вашу память. Я воспитывал ваших сыновей и дочерей, теперь воспитываю внуков и правнуков, учу их честности, трудолюбию, мужеству, любви к нашей прекрасной Родине, тому, что было в полной мере присуще и вам. Могу честно заверить вас, дорогие земляки, что молодое поколение честно продолжает начатое вами дело. Его продолжают строители Байкало-Амурской магистрали, покорители космоса, нефтяники Тюменского севера. Если потребуется, внуки и правнуки ваши встанут на защиту советской Родины и не пожалеют во имя святого дела самой жизни, как не пожалели и вы. В этом мой долг перед вашей светлой памятью.
                                                                                                                                                                    1985 г.    

                                                                            Николай Павлович Шихов
                            Выхожу на связь

В тридцатые годы мальчишки бредили самолетами, автомашинами и тракторами. Профессии летчика и тракториста в то время самыми престижными были, каждый мечтал стать таким, как Чкалов, пример Прасковьи Ангелиной тоже привлекал: раз женщина трактористка такой славы достигла, я тоже могу рекорды ставить на полях. Так и я «заболел» техникой, окончил семилетку, на большее терпения не хватило, и подался на курсы трактористов в МТС. Пахал землю в расположенных окрест Любима колхозах.
После работы идешь домой, весь пропахший керосином, для большей солидности выпачканной в автоле рукой по щеке проведешь, масляный след оставишь.
- Эка ты, Николка, увозился, - ворчала мать. - Нельзя что ли поаккуратней. Отец целыми днями у горна кузнечного торчит и то не ходит таким грязнулей.
Под воркотню матери подходишь к умывальнику, смываешь с себя пыль и автол, переодеваешься в чистое и степенно, как и подобает самостоятельному работнику, садишься за стол, где в миске дымятся вкусные домашние щи или суп, приготовленный заботливыми материнскими руками.
А вообще-то такие дни редко выпадали, тракторов в то время мало было, так что, когда работаешь в дальних деревнях, там и живешь, время на ходьбу тратить не имело смысла. Тем более, что в войну не каждому трактористу сменщик находился, с трактора не слезаешь, пока клевать носом не станешь. Прикорнешь где-нибудь два-три часа и снова за работу.
В 1942 году и мой черед пришел. В райвоенкомате объявили, что в танковую школу направляют. Что ж, подумалось, так и должно быть: тракторист и танкист схожи между собой. Только в той школе мне другую специальность определили - стрелком-радистом. Хотя и танк водить тоже учили. Экипаж - четыре человека, полагалось, чтобы в бою, в случае чего, каждый друг друга заменить сумел.
А потом были затяжные бои под Ржевом, где меня и контузило. Отлежался в медсанбате и попал в резерв. Не могу упомнить сейчас, только затянулось мое сиденье в резерве, потому и согласился сразу с предложением пехотного командира пойти с ним и тоже радистом. Что ж, повоевал в танке, теперь буду в пехоте бить гитлеровцев.
Воевали под Великими Луками, Псковом, Новгородом, а потом и в Прибалтику пришли, освобождали Ригу и другие города. Настроение у наших бойцов приподнятое, считай, к этому времени почти вся советская земля от врага освобождена, бои в Польше идут. С передовой не уходят даже в случае ранения, если рана позволяет держать в руках автомат или винтовку и ноги ходят.
Тут и нашел меня осколок. Помню, расположился наш наблюдательный пункт в одноэтажной кирпичной постройке. Командир на чердак забрался, наблюдение за полем боя ведет. А я под стеной окопчик себе отрыл. Думаю, здесь меня ни одна мина, ни один снаряд не достанет. Рацию развернул, передаю на батарею, что командир приказывает. Словом, корректируем огонь, цели указываем. Взрыва не услышал, последнее, что запомнил, большой осколок в рацию впился, разнес ее вдребезги, а мне чем-то горячим бок обожгло. Верно солдаты говорят: свой снаряд или свою мину, как и пулю никто не слышит. К счастью, рана оказалась не очень серьезной, врач в санбате полушутя - полусерьезно сказал: «Потаскай пока фрицевский «гостинец», после войны хирурги вырежут его». И тут дошло до меня: а ведь и правда войне-то конец скоро! И не гитлеровцы в Москву, как они сами хвастались в 1941 году, а мы, русские, в Берлин придем. Рана действительно затянулась, и я снова отправился на фронт, где продолжались бои, которые, казалось, становились все ожесточеннее. Враг отчаянно сопротивлялся, но это было сопротивление обреченных. У него оставался единственный разумный выход: сложить оружие, чтобы не увеличивать число бессмысленных жертв. Ведь почти два года Красная Армия наступает, не давая гитлеровцам, что называется, ни отдыха, ни срока.
Вспоминается такой случай, происшедший уже в Померании, где наши войска прижали к морю значительные силы немцев, отрезав их от остальной Германии. Наш полк отводили на переформировку, а у меня за плечами рация, в которой без малого два пуда, вот и приотстал от колонны. Слышу, кто-то окликает меня:
- Землячок, погоди!
Вот, думаю, земляк, какой нашелся.
А тот, что старшим сержантом, как и я, оказался, только в петлицах два скрещенных пушечных ствола (артиллерист, значит) не отстает:
- До зарезу ты со своей рацией нужен, старший лейтенант послал за тобой. Цель мы хорошую обнаружили, с ребятами нашими на огневой переговорить надо, а связь оборвалась. Пойдем! - просит.
- У меня, - говорю,- свой командир есть, надо доложиться, а то еще в дезертиры попадешь.
- Да где ты его в такой кутерьме найдешь, а времени у нас совсем нет. Проволыним, удерут «фрицы» или что похуже натворят, -  не отстает сержант.
Хоть и понимал, что дисциплину нарушаю, но решил рискнуть, может, действительно у артиллеристов какое неотложное дело.
Старший лейтенант, который оказался командиром артиллерийской разведки, обрадовался мне, как брату родному:
- Выручай, друг! «Фрицы» на тот свет торопятся, надо им отходную прочитать. Быстренько настраивай свою шарманку.
Развернул рацию, антенну на ближайшем дереве пристроил, а старший лейтенант к стереотрубе приглашает, посмотри мол. Припал я к окулярам, вижу, у самой кромки моря идет колонна немцев, батальона два, а может, больше.
-  Крой открытым текстом,- приказал командир и стал диктовать данные для стрельбы.
- А теперь слушай, как наши «катюши» запоют.
С воем промчались над нашими головами реактивные снаряды и стали рваться в самой гуще врагов. А старший лейтенант-артиллерист, будто ничего не слышит, смотрит в стереотрубу и приговаривает:
- Красивая работка!
Не раз приходилось видеть силу залпов гвардейских минометов, и я представлял, что осталось от немецкой колонны. Подумал о немцах: что же вы лезли напролом. Ведь кругом наших войск и техники полно, сдались бы в плен, и война для вас сразу бы закончилась, полезли к нам за жизненным пространством, вот и получили его: два аршина на каждого. Победу, как и мечтал, шагая долгими военными дорогами, встретил в Берлине.
С тех пор прошло почти 40 лет. Сорок лет мирной жизни. Все послевоенные годы до выхода на пенсию проработал связистом, не хотелось расставаться  с профессией, приобретенной на  фронтах Великой Отечественной.
Часто вспоминается встреча с американскими и английскими солдатами на Эльбе. Переправились на наш берег. Улыбки, объятия. Что-то лопочут по-своему,  языков не знали, но друг друга понимали хорошо. Что же сейчас такого понимания нет. Что же вы, участники тех встреч, позволяете своим правительствам готовить чудовищную войну против бывшего своего союзника. Вам-то хорошо известно, что русские всегда верны своим обязательствам. Знаете и то, как поступают советские люди с теми, кто посягает на свободу и независимость нашей Родины.
                                                                                                                                                                 1985 г.
 
                                                                         Иван Михайлович Шутов
           От судьбы не уйдешь
    
 - Сам я местный. Родился в большой крестьянской семье в деревне Прудовица нашего же сельсовета. Рано познал тяжелый труд. Вырос, и как водится, проводили меня на армейскую службу. Это было 3 января 1940 года. Попал в 735-й пехотно-артиллерийский полк в городе Кутаиси, 220-й батальон легкой артиллерии ездовым. Образования, сами понимаете, никакого, а с лошадьми управляться - дело привычное для деревенского паренька. Вот и возил я на лошадях пушку. Эту науку освоить труда не составило. Там в Грузии и война застала. Было мне тогда 20 лет. Выдали нам обмундирование, а к вечеру войсковая часть снялась и выехала в лес под Кутаиси. Некоторое время стояли там. В июле 1941-го погрузили в вагоны и отправили на фронт. Основным местом назначения была Запорожская область. Противник готовился в наступление. Мы хоть и ждали этого, но страшно сделалось, когда начали самолеты бомбить: свист, вой снарядов, грохот. Все в кучу смешалось. Наши заняли оборону, а нам велено было с лошадьми в укрытие идти. А куда? Кругом поле. Сунулись мы за скирду соломы. Да разве это укрытие? Лошади храпят. А тут снаряд рядом разорвался, ну они и понесли, разве их удержишь. Двоих на моих глазах сразу же убило, а я и еще один товарищ чудом спаслись. Деревню, где битва шла, немцы всю дотла сожгли. Укрылись в окопчике. Сидим, дрожим. Необстрелянные еще, а уже в такую заваруху попали. Наши лошади опять понесли - мы за ними. Тут меня в первом же бою и ранило в грудную клетку. Товарищ мой побежал, чтобы лошадей остановить, а я заполз в окоп, кровь хлещет, чувствую, что сознание теряю. Смотрю - санитары бегут. Кричать уже сил не хватало, машу из окопа карабином, шепчу: "Здесь я, здесь". Нашли меня, перевязали, а потом не помню что было - сознание потерял. Не знаю куда везли, где был. Очнулся в полевом госпитале после операции. Наш госпиталь двигался вместе  фронтом, с одного места на другое эвакуировались. Последняя точка моего пребывания была в городе Есентуки. Долго к больничной койке был прикован, и только в конце ноября выписали и направили в четвертую мотомеханизированную. танковую бригаду, в пехоту. До 15 июля 42-го года находился в этой части. Затем в Воронежской области получил второе ранение, подорвался на мине. И вновь начались мои странствования из одного госпиталя в другой. Так я оказался в городе Омске, где пролежал 3,5 месяца. После окончательного выздоровления получил направление в Барнаульский военкомат, а оттуда послали на станцию Поспелиха, где шло формирование частей. 31 декабря 1942 года, как раз под Новый год, наш эшелон отправился на окончательную формировку в Чеборкульские лагеря. Так до конца войны и воевал я в 51-й артиллерийской отдельной бригаде в звании сержанта. Куда только не забрасывали меня фронтовые пути-дорожки. Пришлось повоевать и за Ленинград. Шел 43-й год. Зимние февральские вьюги пронизывали насквозь. Наша часть расположилась около переднего края за Колпиным. Приказано было стоять насмерть и мы стояли. Враг окружил город плотным кольцом. Ленинград не сдавался. Он жил и боролся. И я горжусь, что находился в числе его защитников. В мае нас перебросили на Пулковские высоты. На этом участке держались до января 44-го года, а затем советские войска пошли в наступление. Нет, не удалось врагу захватить Ленинград, не по зубам оказался! Там я получил медаль "За оборону Ленинграда", а орден вручили уже после войны. Но медаль для меня дороже, потому что все время напоминает о тех незабываемых днях. Награда, полученная на фронте, всегда дороже той, что вручена в мирное время, пусть и за боевые заслуги.
После Ленинграда двинулись по направлению к Пскову. Пришлось в январе месяце и в окопах ночевать, а куда денешься. Прижмемся друг к другу, чтобы не замерзнуть, и дремлем. Усталость - она свое берет. А затем снова в путь. Зима тогда снежная была, заносы на пути. Техника стала из строя выходить, много, конечно, и растеряли. Долго рассказывать обо всем. Был и в Финляндии, и в Эстонии. Продвигались с боями, неся большие потери, но все-таки шли вперед, а не назад. Это сил прибавляло и радость в душе была. Верили, что кончится когда-нибудь эта проклятая война и враг уйдет с нашей земли. Освободили к тому времени наши войска Эстонию, а остров Сарема еще немцы занимали. Нам было приказано выбить их оттуда. А потом, переправившись через Рижский залив на этот остров, удерживали его до окончательного разгрома немцев. Нашу часть оставили для охраны Балтийского моря. Здесь на острове Сарема я и Победу встретил. Хотя, мог бы и не встретить. А дело вот как было: 20 июня наш дивизион погрузили на баржу вместе с техникой, чтобы переправить на материк. Тут беда и случилась. То ли перегружена баржа была, то ли еще какая причина, только стали мы тонуть: и люди, и техника. Кто успел на буксир перебраться, того Бог миловал. Я успел. Направили нашу часть в город Лугу под Ленинград. Домой вернулся уже в 1946 году 15 июня. Сразу же трудиться в колхоз пошел, рабочие руки тогда ой как нужны были.
                                                                                                                                                                  1995г.